Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

Земля здесь была плотная, утрамбованная тысячами ног, опаленная кострами; между землянками протоптаны широкие дорожки; выступающие бревна накатов и остовы палаток посерели, почернели, как бы засалились от времени. Чувствуется крепко обжитое место, и, видно, немало бойцов прошло через это временное пристанище.

Лина сразу заметила новенькое обмундирование и свежие лица бойцов и командиров, а на ней шинель грязная, вся в пятнах, помятая, заштопанная. Руки?.. Лина смутилась и спрятала их в карманы. А сапоги?.. Их-то не спрячешь! Она вспомнила, как обрадовалась, получив эти грубые сапоги вместо своих изношенных ботинок, и осмотрелась почти вызывающе. Но встретила такие доброжелательные, ласковые взгляды.

— Садитесь, сестрица!

— Как там дела в городе?

— Говорят, вы уже под самым обрывом стоите?

Должно быть, водитель успел сообщить им, что она из Сталинграда, или бойцы определили это по ее шинели. По латкам видно — не просто порвана. Девушка ободрилась и уже с чувством некоторого превосходства сказала:

— Что же вы тут отсиживаетесь? Вы думаете, легко нам стоять под обрывом?

— Мы так не думаем, сестренка! — ответил боец Василий Востриков.

Он стоял перед ней — точно с плаката соскочил со своей бравой выправкой и открытым широким лицом, на котором резко выделялись сросшиеся над переносьем густые брови. Умное выражение голубых глаз и добрая усмешка оживляли это хорошее молодое лицо, а чуть пониже правой скулы виднелся на нем полукруглый шрам.

«Осколком, наверно, а ничего, не портит его такой рубец», — подумала Лина.

— Не на фронте! — Востриков, поймав взгляд девушки, дотронулся пальцами до щеки. — Жеребенок ударил… копытом. — Солдат опять усмехнулся славной, чуть смущенной улыбкой, блеснув белым глянцем зубов. — Когда еще в ФЗУ я учился. Шли с ребятами по заводу. Ну, и стояла у цеха подвода… А возле матки жеребенок, большой уже… Мне, конечно, потребовалось пошлепать его. Он и стукнул в ответ. Спасибо, не по зубам!

— Да, жалко было бы! А теперь вот сидите тут!

— Мы сами не дождемся, чтобы поскорей попасть в Сталинград. Ожидаем приказа с часу на час.

— А какая дивизия? — спросила Лина, присаживаясь на бревно возле потухшего костра и с благодарностью принимая миску щей и ломоть хлеба.

— Комсомольская, — помедлив, сказал Востриков, расположенный и молодостью военной сестры, и всем боевым ее видом.

Солдаты дивизии были уже не раз обстрелянными людьми и знали, как говорится, почем фунт лиха.

— Девушка из Сталинграда! — быстро разнеслось по лагерю.

Один за другим подходили бойцы, смотрели на гостью, любовались тем, как она ела, передавали ей то жестяную тарелку с горячей кашей, то такую большую кружку с чаем, что самим смешно показалось, когда девушка взяла ее обветренными ручонками, загрубевшими от нелегкого труда. Чай она пила не торопясь, вся разрумянившись, спокойно предоставив ребятам рассматривать себя, успевала отвечать на вопросы и сама расспрашивала. Свой народ — такие же, как она, комсомольцы.

— Будем вас ждать! — сказала Лина с дружеской улыбкой, уже собираясь уходить.

— Скоро явимся! — ответил за всех Василий Востриков.

— Ну-ка посторонитесь! — крикнул молоденький старшина, подошедший с гармонью в руках. — Надо повеселить сталинградку. Выходи, в ком душа пылает, пятки жжет!

Лукаво посмеиваясь, он развел мехи, пустив такие трели-переливы, что даже Лине захотелось плясать, хотя она никогда не рискнула бы выйти в круг в своих тяжелых, не по ноге, солдатских сапогах. А два бойца уже вышли, поправляя пилотки, слегка притопывая каблуками. Круг раздался пошире, появилась еще пара таких же молодых и удалых, подзуживая друг друга озорными взглядами, улыбками. Гармонь пела, звала, торопила к веселью, и, подчиняясь ей, бойцы начали плясать так, как могут плясать только юные, отменно здоровые русские люди.

Затаив дыхание, Лина смотрела на плясавших солдат. Какой размах, какое доброе веселье, удаль какая! И посвист, и присядка, и лихая чечетка, и такие коленца, что кажется — в самом деле пылает душа, жжет пятки, вот и летит плясун, вертясь колесом, успевая при этом пошлепывать ладонями и бедра свои, и землю.

«Не победят фашисты, пока есть у нас такие ребята-комсомольцы. Они и драться будут так же лихо, как пляшут».

— Здорово отхватили, а? — Востриков взглянул на Лину. — Что, не понравилось? — спросил он с явным огорчением, увидев ее серьезное лицо.

— Разве может не понравиться? Нет, очень хорошо! Спасибо.

Сталинградский Тракторный — детище первой пятилетки — был гордостью всей страны. В строительстве его большое участие приняла молодежь. Семь тысяч комсомольцев приехали в тридцатом году на дикие пустыри, расположенные над верхней излучиной сталинградского берега. В зной и в мороз, в песчаные бураны и на лютом северном степном ветру возводили они стены цехов; стеклили крыши, когда отказывались самые опытные строители, закладывали жилые дома и сажали сады. Эта комсомольская молодежь влилась потом в заводской коллектив.

Рабочие любили свой завод с его могучими корпусами, расположенными вдоль зеленых проспектов. Они гордились и молодым городом, тоже раскинувшимся на огромном пространстве улицами трех — и четырехэтажных домов, идущими, как лучи, от площади перед заводскими воротами. Завод был здесь средоточием всего.

Недаром первый удар фашисты нанесли по Тракторному!

Но вооруженные рабочие стали как передовой заслон перед танковым десантом врага. Потом началась осада, воинские части расположились в садах и домах поселка, а ополченцы смешались с солдатами. Те же, кто остался у станков, продолжали работу, не обращая внимания на бомбежки и артиллерийские обстрелы.

Но все сокрушительнее были бомбовые удары: попытка захватить завод с ходу не удалась, и фашисты начали разрушать его. Настал час, когда рабочим пришлось уйти. Пришла минута, когда пошатнулась оборона. Нужно было подкрепление, и Чуйков с нетерпением ждал прибытия гвардейской комсомольской дивизии.

Комдив, встреченный представителем штаба армии на подходе к переправам, поморщился, узнав о штурмовых группах. Он, прирожденный военный, был просто влюблен в свою образцовую дивизию. Нарушать ее стройный порядок показалось ему чуть ли не святотатством. Мастерски переправив ее в течение двух суток через опаснейший водный рубеж, каким стала Волга, он вышел на линию огня перед Тракторным. И так послушно, так четко развертывались, невзирая на обстрел врага, отдельные войсковые части, что комдив не смог преодолеть своего внутреннего сопротивления и не выполнил обещания, данного Чуйкову. Он докажет на деле, чего стоит его дивизия…

Это было в середине октября. В этот день фашисты двинули на штурм Мамаева кургана огромные силы. Удар наносили одновременно три дивизии: легкопехотная, моторизованная и танковая, создавая угрожающее положение для обороны. Штаб Чуйкова был занят тем, чтобы предотвратить прорыв, чтобы не дать врагу возможности овладеть высотой, с которой он мог разгромить все, что двигалось через Волгу. Жесточайшие бои не затихали. Гремело и перед Тракторным заводом.

Переброска морской бригады для поддержки действий комсомольской дивизии началась ночью.

Лес на острове посечен осколками. Страшно торчат во тьме на фоне багровых туч дыма, шевелящихся над берегом, разодранные рогульки, голые пни. Крепко бьют по этому острову!.. Иногда что-то круглое ощущается под подошвой, что-то податливо-мягкое — трупы, забросанные песком… Чернея бушлатами, моряки идут со своими чемоданчиками через изрубленный горячим железом лес, через песчаные косы острова; тихо, скрытно идут, хотя выданную перед переправой армейскую форму опять поменяли на свою, далеко приметную. Какой моряк без тельняшки, без бушлата? Приказ приказом, а форма формой. Не хотят моряки горбатиться под скаткой шинели и вещевого мешка.

Светится впереди огнями пожаров и взрывов, цветными дорожками трассирующих пуль и снарядов, вспышками ракет гигантская излучина берега. Но там, куда идут моряки, сравнительно тихо. И ракет меньше. Это облегчит переправу…

Темнеют на мели у песчаной косы лодки, понтоны, катера. Батальоны морской пехоты начинают посадку.

Осторожно всплескивая, бредут моряки по черной воде, оберегая оружие. Из рук в руки передают пулеметы, трубы и плиты минометов. Ловко и быстро размещаются сами — смелая, сильная, обстрелянная молодежь.

Хочется курить, но нельзя… Нетерпеливо всматриваются острые глаза в смутно выступающий обрыв берега. Тяжко комсомольской братве держать тут оборону. И руки невольно крепче сжимают автомат, сильнее бьется сердце: враг впереди… Слышно, шаркнули о берег первые лодки, впритирку к обгорелым причалам подходят катера. Темно и тихо. Слышно даже, как ругается капитан катера: некому принять чалку. Матросы сами, выскочив из лодок, подхватывают канаты. Подходят буксиры. Моряков ли учить тому, как вести себя на причале, — выгружаются мгновенно. Странно, что никто не встречает их на переправе, но направление известно, задача ясна. Батальоны еще на левом берегу разбились на штурмовые группы, и сейчас, словно ветром, снесло с судов людей и вооружение.