Юрий Колесников - Особое задание
— Понял, товарищ комиссар!
От комиссара Антонов отошел в таком состоянии, словно побывал в парной. Долго не мог успокоиться. Прежде чем идти к Морозову, заглянул к разведчикам. Оказалось, что они вместе с прибывшей из райцентра с последними новостями Катюшей Приходько хотели снарядить делегацию к комиссару, чтобы рассказать, что они знают и думают о предателе Морозове. Инициатором этой затеи был, конечно, Сенька Кузнецов. Но Антонов строго-настрого запретил разведчикам вмешиваться.
Выслушав информацию о положении в районном центре, он направился в караульную землянку, чтобы выполнить приказание комиссара, но по дороге будто невзначай заглянул на кухню, отчитал поваров за то, что слишком заметен дым, а ведь над лесом проносятся немецкие самолеты. Трудно было ему перебороть себя, признать, что, докладывая первый раз комиссару, он без достаточных оснований утверждал, что доктор Морозов отъявленный враг и заслуживает той же участи, которая уготована всем предателям Родины. Он с досадой думал о том, что своим вмешательством Медяков опередил его намерение основательно допросить Морозова. Теперь ему казалось, что допроси он Морозова до возникновения конфликта с Медяковым, все было бы иначе и ему не пришлось бы краснеть, выслушивая справедливые упреки комиссара, не пришлось бы объяснять разведчикам, почему комиссар не согласился с ним. И, наконец, не пришлось бы ему теперь идти к Морозову, который, чего доброго, подумает, будто партизанский командир пришел к нему с повинной… «Конечно, — рассуждал Антонов, — обидно, что вопреки моему мнению и не советуясь со мною, комиссар, видимо, твердо решил сохранить жизнь этому человеку. Не зря же он сказал, что разные бывают враги и что есть среди них и такие, которых можно и должно заставить работать на нас…»
Но обдумав все, что произошло, Антонов с облегчением отметил доверие, оказанное ему комиссаром. Ведь он мог просто приказать освободить Морозова. И если не сделал этого, то, стало быть, полагается на него, Антонова, на его рассудительность, способность понять и исправить свою ошибку.
Продолжая размышлять, Антонов без особой надобности обошел весь лагерь и наконец решительно направился к караульной землянке.
При появлении Антонова Морозов встал, выпрямился по-военному. Он все еще был в одном белье, местами разодранном, босой. Это не было для Антонова неожиданностью, но обезображенное кровоподтеками и синяками лицо поразило его. Он не знал, что ночная потасовка у телеги оставила такие «выразительные» следы.
Не здороваясь и не приглашая доктора сесть, Антонов присел на нары и, не глядя на Морозова, резким, недружелюбным тоном спросил:
— Что вы умеете делать кроме своей специальности?
Морозов пожал плечами, помедлил и с достоинством ответил:
— Кажется все, что полагается делать мужчинам помимо их специальности.
— Фашистов бить умеете?
— Если бы пгишлось этим заняться, вегоятно, делал бы не хуже дгугих…
— Знаю, как вы это делали! Воскрешали их из мертвых…
— Пгошу пгощения, но я медик. И моя пгофессия— вне политики!
Антонов зло усмехнулся:
— Какие высокопарные слова! «Профессия — вне политики!» А если вашу страну оккупанты топчут? Вы это понимаете?! Топчут Родину! — но тут же осекся: — Впрочем, что вам… Родина. Вы — «медик»!
— Извольте со мной так не газговагивать… Я гусский, и мое Отечество — Госсия! — еще больше картавя от волнения, гордо произнес Морозов.
— Ой, ой, ой… Какой тон! Скажите, пожалуйста, — верноподданный матушки-России!.. «Я русский, мое Отечество — Россия!» — издевался Антонов. — А скажите, пожалуйста, разве не так старательно вылеченные вами немцы топчут Россию, за которую с таким пафосом вы изволите распинаться? Разве не ваши пациенты и им подобные повседневно уничтожают сотни и тысячи русских людей? Или не русские города и села превращают в пепел те самые фашистские громилы, которым вы служили с таким подобострастием, что даже удостоились получать офицерский паек? Или, возможно, ждете, когда ваши хозяева дойдут до Урала, и тогда ваша милость соблаговолит «постоять за Русь»!
— Я еще газ тгебую не говогить со мной таким тоном! — вышел из себя Морозов. — Если еще можно пгостить тому пагню, котогый избил меня, то вы и этого не заслуживаете… Вы командиг или начальник — я не знаю — и вы обязаны вникать в суть дела, а не давать волю языку и кулаку!
— Что я обязан понимать? — оглядев доктора недобрым взглядом, спросил Антонов.
— А то, в каком положении я находился у немцев!
— Вам было плохо у немцев? Вот оно как! А по нашим наблюдениям, совсем наоборот!..
— Спогить, собственно говогя, я не умею и не желаю… Но да будет вам известно, что если бы в откгытом бою был ганен мой смегтельный вгаг и его доставили бы ко мне в клинику, я сделал бы все возможное для спасения его жизни! Все возможное! Только так я понимаю свой пгофессиональный долг! Повтогяю: пгофессиональный. Что же касается гажданского… — Морозов резко вскинул голову, это, видимо, было его привычкой, и заключил:
— Впгочем, думайте обо мне что угодно, однако в бою — я солдат, а в клинике — вгач и только!
— Но ведь они насилуют наших сестер и жен, они убивают безвинных младенцев и стариков, по их воле кругом слезы и кровь, виселицы и могилы, пепел и развалины! А вы, видите ли, считаете своим профессиональным долгом делать все возможное для сохранения жизни этих душегубов. Дескать, пусть пребывают в добром здравии и продолжают наводить свой «новый порядок!» Так по-вашему?
— Нет, не так. Невегно. Но вы пгежде всего должны понять, что я медик! Пгедставьте себе, что вы вгач. К вам поступает какой-то немец с газвогоченным бгюхом или газможденным чегепом. И если вы не окажете ему немедленную помощь, не сделаете все необходимое в таких случаях, он неминуемо погибнет. Вы отказались бы спасти ему жизнь? Не вегю! Медик — не воин, не тайный агент, не тюгемщик. Независимо от своих политических и гелигиозных убеждений, личных симпатий или антипатий медики пгизваны спасать людей, а не у-би-вать! Вгач-убийца — это самый подлый пгеступник. И я не вегю, что, будучи на моем месте, вы могли поступить иначе. Не вегю!
— А ведь вы, помнится, утверждали, что не умеете и не желаете спорить? Я бы не сказал…
— Пгошу пгощения, — перебил Морозов. — Это вовсе не спог. Это беспогная истина!
— В таком случае я скажу вам, в чем состоит моя бесспорная истина. Все, что вы говорили о священном долге врача, было бы верно только в том случае, если бы вы работали не в гитлеровском госпитале, а в нашем. Понимаете? В нашем, советском! Тогда честь вам и хвала за спасение жизни каждого пленного немца, кто бы он ни был. Я бы ни при каких условиях не пошел бы работать в фашистский госпиталь! А вы пошли. Пошли добровольно восстанавливать живую силу врага. Это и есть предательство. Таково мое кредо!
— Но это тгусость! — почему-то обрадовался Морозов. — Тгусость чистейшей воды!
— То есть как «трусость»? — с недоумением переспросил Антонов.
— Конечно тгусость! — ответил Морозов. — Вначале, когда я попал в плен, гассуждал точно так, как вы. Но позднее понял, что это означает идти по линии наименьшего сопготивления, а это и есть тгусость! И вот почему: большинство наших людей на оккупигованной тегитогии остались без какой бы то ни было медицинской помощи. Немцы, как вам известно, им ее не оказывают. В таком случае как быть с больными? А их немало. Оставить наших людей на вегную гибель? Нет! Но, сидя за колючей пговолкой, я ничем не мог им помочь. Пгишлось, скгепя сегдце, обгатиться к немцам, пгедложить свои услуги в качестве вгача. Иначе, я бы не выполнил своего долга пегед нагодом, пегед Отечеством! И я пошел. А находясь на службе в немецком госпитале, где мне пгиходилось, естественно, лечить фашистов, я занимался пгактикой и сгеди местного населения… Не знаю, насколько тщательно вы осматгивали дом… ну, как сказать… годителей моей невесты… Из газговога с вами пгошлой ночью я понял, что вы были у них. Вегоятно, искали меня и, очевидно, побывали на чегдаке, а там вместо меня нашли девочку…
Антонов кивнул.
— И непгостительно вам, опытным в подобных делах людям, не догадаться, почему малышка упгятана на чегдаке сгеди всякого хлама!
— Но девочка была не на чердаке, а в комнате, в постели вашей невесты, — заметил Антонов. — Нам сказали, что это их племянница… Мы поверили.
— Ничего подобного! — возразил Морозов. — Малышка чудом уцелела во вгемя массового гасстгела немцами наших людей. Она была ганена в плечо и потегяла сознание, а ночью очнулась, выбгалась к догоге. Утгом ее подобгал какой-то шофег и доставил в госпиталь. Было очевидно, что малышка семитского пгоисхождения и немецкие вгачи, конечно, уничтожили бы ее. Поэтому я попгосил начальника госпиталя отдать ее мне для пговегки одной вакцины. У немцев это шигоко пгактикуется… Мне ее отдали, но пгедупгедили, что она не должна выжить. Я пообещал, но, газумеется, никакой вакцины на гебенке не пговегял.
