Свен Хассель - Генерал СС

Я почувствовал, как меня сталкивают со стула и толкают спиной вперед к койке. Моя партнерша легла сверху на меня и коснулась губами шеи.

— Как тебя зовут? — спросила она. — Меня — Гертруда.

— Гертруда… Меня — Свен.

— Немец?

— Датчанин.

— О! Датчанин! — И стала медленно меня раздевать. — Я два раза была замужем, — непринужденно сообщила она. — Первого мужа убили в Польше, второй служил в комендатуре. Англичане разбомбили ее. Через десять минут от всей улицы ничего не осталось. Зажигательные бомбы.

— Вот как?

И англичане, и их зажигательные бомбы мне были неинтересны. Температура у меня так подскочила, что кружилась голова. Я прижал Гертруду к себе, она обвила меня ногами и принялась двигаться вверх-вниз.

— У меня давно этого не было, — прошептала она.

— У меня тоже.

Какое-то время мы молчали.

— Много у тебя было женщин?

— Не знаю… Как можно запомнить?

— Как можно забыть? — упрекнула она меня.

— Это было так давно… мы только что из Сталинграда… Я… я не могу припомнить всего, что было до этого.

— Сталинград! — Гертруда экстатично вздрогнула и еще крепче прижалась ко мне. — Должно быть, там было ужасно…

— Очень тяжело, — согласился я и начал обильно потеть.

— Просто чудо, что человек может выжить в таком…

— Не беспокойся, — негромко сказал я, — это возмещает все…

И действительно возмещало. Мы прошли всю Камасутру от корки до корки и с рассветом готовы были начать заново. Но время истекло, Грегору и мне надо было возвращаться обратно по крыше.

— Осторожнее! — предупредили нас женщины, высунувшись из окна и хихикая. — Спускаться труднее!

Когда неуверенно скользили по водосточной трубе к балкону второго этажа, мы увидели две темные фигуры, бегущие с бутылками подмышкой к нашему корпусу. Малыша и Порту.

— Где они были? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Грегор, — но они нарушают правила: спиртные напитки на территории центра запрещены…

— И секс запрещен, — сморозил я.

Слезая с балкона, мы довольно посмеивались.

Мы развлекались в преддверии рая четыре дня. Каждую ночь мы с Грегором влезали на крышу и каждое утро с трудом спускались изнеможенными. Упивались вновь открытыми восторгами секса, и, пожалуй, хорошо, что возвращались на фронт, не успев пресытиться. Легионер смотрел на нас и негромко посмеивался.

— Выглядите вы хуже, чем по приезде, — заметил он.

— Перемена деятельности так же полезна, как отдых, — ответил Грегор с серьезностью человека, комментирующего оригинальную теорию.

— Ну и отлично! — сказал Легионер. — У вас тут не было ни минуты отдыха! Работа утром, днем и ночью…

Мы возвращались в поезде, наполненном лошадьми, удобно растянувшись в прибитых к стенам кормушках. Мы с Грегором заснули почти сразу же. Однако разбудили нас теперь не мягкие губы и нежные ласки, а назойливое тыканье конских носов и горячее, приятное, пахнущее сеном дыхание. Мы и несчастные животные возвращались вместе к ужасам войны.

17

Мы будем беспощадны в борьбе против врагов немецкого народа. Все, кто не способен вписаться в наше общество, должны быть уничтожены независимо от национальности и вероисповедания.

Колонна забрызганных кровью Т-34 медленно двигалась посередине дороги между рядами лежащих вплотную трупов на тротуарах и даже в кюветах. В переднем танке лейтенант Евтенко с полнейшим равнодушием глядел на изможденные, серые тени, выползавшие из канализационных люков и подвалов, из развалин и воронок от бомб. Они были людьми, эти крадущиеся призраки, — оголодавшие, изнуренные сломленные. Но для лейтенанта Евтенко они были просто-напросто остатками разбитой армии.

На дорогу неожиданно выбежал немецкий оберст и широко раскинул руки.

— Хайль Гитлер! — крикнул он, когда танк приблизился к нему. — Хайль Гитлер! — завопил он, когда оказался под гусеницами.

Оберст лишился разума. В Сталинграде разума лишились многие. В том числе генерал Ланге. В последнюю минуту, когда русские пришли очищать свою землю, он схватил пулемет и открыл огонь по своим солдатам. Перебил несколько сот, пока патроны у него не кончились.

За колонной Т-34 ехал низкий черный автомобиль. Он непрерывно сигналил, протискиваясь сквозь толпы солдат. заполнявших теперь улицу. Постепенно поравнялся с передним танком. В нем, откинувшись на спинку заднего сиденья, сидели два генерала. Один в мундире защитного цвета. Это был генерал-полковник, русский штабист[114]. Другой, в сером с алыми лацканами, с жезлом в руке. Это был новоиспеченный генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс. Он то и дело бросал взгляд в окошко, невидяще смотрел на оборванных солдат, стоявших вдоль улицы и терпеливо ожидавших своей судьбы. Лагеря военнопленных — или чего похуже. Генерал-фельдмаршал Паулюс улыбнулся замечанию генерал-полковника, и оба рассмеялись. Паулюс ни разу не справился о своих оголодавших войсках; ни разу не упомянул о двухсот восьмидесяти пяти тысячах трупах, рассеянных по степи, или десяти тысячах приказах о казнях, которые сам подписал в течение последних сорока восьми дней Сталинградской битвы. Все это было уже в прошлом. Он спокойно смотрел к окошко на серолицых людей, и страдания их его не трогали. Сражение завершилось, теперь интереса для него они не представляли.

Тем временем одного из его генералов поймали за попыткой украсть кусок конины у раненого лейтенанта и избили чуть ли не до смерти. Трое русских офицеров с криками, с бранью выволокли его и бросили в лагерь военнопленных. Не всех генералов могли произвести в фельдмаршалы и везти по улицам Сталинграда в большом черном автомобиле.

В подвале под почерневшими развалинами завода был устроен полевой госпиталь. В одном углу ютилась группа солдат из 44-й мотопехотной. Они глодали то, что доставали из ведра. Ведро принесли из операционной, в нем были ампутированные конечности. За три месяца это была их первая сытная еда.

КАЗНИ

Грузовик въехал в тюремные ворота, и нас окутала громадная туча поднятой ветром пыли. Пыль медленно осела, мы осмотрелись и увидели, куда нас привезли.

Центральная тюрьма Харькова производила впечатление. Мы навидались тюрем и сразу поняли, что это такое! В Харькове все здания были выбелены и еще не покрыты надписями и рисунками. Располагались они в форме звезды, и вся тюрьма походила на городской парк.

Во дворе четвертого блока было время прогулок, и заключенные бегали по кругу, поддерживая руками брюки. Ремней или подтяжек в военной тюрьме не полагалось: начальство жило в постоянном страхе, что какой-нибудь коварный злодей ухитрится повеситься раньше, чем его расстреляют.

Грузовик остановился, мы неохотно выпрыгнули из кузова. Двенадцать человек в боевой форме одежды; двенадцать винтовок и по двадцать пять патронов на каждого… Мы знали, для чего. Всем уже приходилось выполнять эту задачу. Мы были расстрельной командой, приехавшей лишить жизни нескольких бедняг.

— Почему треклятые эсэсовцы не могут сами выполнить свою грязную работу? — проворчал Порта.

— Не могут выносить вида крови, — с серьезным видом объяснил Легионер.

Никто не засмеялся. Нам было не до смеха. Даже Хайде не хотелось быть членом расстрельной команды.

— Интересно, кого на сей раз выведут в расход? — произнес Малыш.

— Кто бы то ни был, очень надеюсь, что они не станут кричать и плакать, — пробормотал я. — Видеть это невыносимо.

— Совершенно верно, — сказал Легионер. — Они должны мужественно идти на смерть, позволять нам с чистой совестью убивать их.

Я недоверчиво поглядел на него. Он усмехнулся.

— Жалеете себя! Когда настанет мой черед умирать, я буду думать о несчастной расстрельной команде…

— Кончай ты, — раздраженно сказал я. — Мы не напрашивались на эту работу…

— Помните ту дамочку, которую пришлось кончать в прошлый раз? — вмешался Малыш. — Телефонистку? Как она кричала и вырывалась…

— Да заткнитесь вы, черт возьми! — напустился Старик на нас. Лоб его покрылся глубокими морщинами. — Нечего скулить, давайте кончать с этой работой!

Нас привели в садик за домом начальника тюрьмы. На двери его так и оставались буквы НКВД и большая красная звезда; однако флаг, трепетавший над нашими головами, был нацистским. Свастика вместе с красной звездой. И то и другое бросало меня в холодный пот.

Посередине ровной площадки сухой земли стоял деревянный столб, недавно вкопанный и покрытый креозотом. К нему крепились кожаные ремни; один для щиколоток, один для бедер, один для рук и плеч. Пока что они висели, ожидая первой жертвы. Предыдущий столб, видимо, был расщеплен пулями. Говорили, что столбы выдерживают примерно четыреста казней, потом их приходится менять.