Борис Бурлак - Левый фланг
Ласло встретил своего постояльца у ворот. Старик в поте лица орудовал фанерной лопатой, очищая подъезд к дому от выпавшего ночью снега. Действительно, намело целые сугробы, как в степи. Эта знакомая с детства сельская картинка была такой дорогой Ивану Григорьевичу, что он не утерпел, сам взялся за работу. Хозяин курил трубку на лавочке у калитки и с улыбкой наблюдал за русским офицером, который ловко, споро проходил ряд за рядом.
— Спасыба за помош, — сказал Габор, когда Строев победоносно поднял лопату над головой и воткнул ее в косой сугроб. — Мнэ б хватыла да вэчэр.
Они сидели за чашкой чая у комдива, и Лецис заставил-таки Ивана Григорьевича отчитаться о поездке в штаб фронта. Выслушав его, он задумчиво сказал:
— Вот точно таким я и представлял себе Толбухина.
Бойченко вопросительно глянул на него.
— Жаль, что немало таких людей уже выбыло из строя, — будто только для себя добавил Лецис.
Командир дивизии не удержался и заметил:
— Каждая новая война родит новых героев.
— Война — да. Но для партии дороги и новые и старые. Если бы сейчас был жив Фрунзе… Помню, как мы все любили Михаила Васильевича — и русские, и украинцы, и латыши, и мадьяры. Мне довелось воевать с ним на Восточном фронте, а потом на Южном. Вот был человек!. В самой тяжелой обстановке ни на кого не повысит голоса…
— Ведь это Фрунзе, — опять перебил его комдив, словно задетый за живое.
— Ты хочешь сказать, что дело в личности? Нет, товарищ генерал, дело в том, что такие люди были хорошо воспитаны партией. Именно революционной воспитанности и не хватает некоторым из нас.
— Допустим. Но главное — преданность партии.
— Это разумеется. Я говорю о другом. Я говорю о том, что никогда не следует считать себя самым преданным среди единомышленников. А то и не заметишь, как научишься поглядывать на своих эдак свысока. Помню, в девятнадцатом году в Самаре, накануне контрнаступления Южной группы войск, Фрунзе доложили, что такой-то командир такого-то полка слишком либеральничает у себя в полку и что он вряд ли сумеет выполнить ответственную боевую задачу. «Да, с либералами не разобьешь колчаковцев, — согласился Фрунзе. — Но в чем его либерализм?». Тот, кто докладывал командующему, не смог толком объяснить и, оправдываясь, сказал, что командир полка, видимо, человек просто слабохарактерный. «Во-первых, «видимо» — не штабное слово; во-вторых, бой покажет, у кого какой характер», — ответил Михаил Васильевич. И вскоре «слабохарактерный» товарищ был награжден за Уфу орденом Красного Знамени, а его полк был поставлен в пример другим. Фрунзе долго потом в шутку называл этого краскома л и б е р а л о м, когда тот уже командовал дивизией.
— Не понимаю, куда вы клоните, Ян Августович? — сказал Бойченко.
— А никуда я не клоню.
— Ой-ли!
— Просто вспомнил Фрунзе, слушая Ивана Григорьевича о Толбухине.
— Помилуйте, Фрунзе и Толбухин — люди разных масштабов.
— А меня масштабы не интересуют. Я не вижу коренной разницы между комбатом и командующим фронтом. И тот и другой распоряжаются судьбами людей, только у одного — несколько сот бойцов, а у другого — несколько сотен тысяч. Важно, как они относятся к людям: думая о каждом из них или считая всех на а к т и в н ы е штыки и думая главным образом о собственном успехе.
— Позвольте, позвольте, я вовсе уж не понимаю вас, Ян Августович. На войне это абсолютно неизбежный счет — активные штыки.
— Счет счету — рознь. Потому и нравится мне лично Толбухин, что он против ходячей формулы: в о й н а в с е с п и ш е т. Ее придумали не солдаты, нет. Она пошла разгуливать с легкой руки какого-нибудь бонапартика…
Строев не вмешивался в разговор, понимая, что Лецис, начав издалека, со времен гражданской войны, обязательно скажет и о самом комдиве: кто-кто, а начальник политотдела не постесняется сказать правду-матку. Эти уроки он преподавал не часто, не назойливо, но памятно.
И он действительно перешел к самому комдиву:
— Да и у тебя тоже есть вирус бонапартизма.
— Я так и знал, что доберетесь до меня, Ян Августович! — засмеялся Бойченко, поигрывая кустистыми бровями. Но тут же недовольно повел плечом и косо глянул на Строева.
— Мы здесь все коммунисты, — сказал Лецис, перехватив его взгляд. — И ты, пожалуйста, не дуйся. Ты человек молодой, тебе служить да служить в армии. Потрудись выслушать. Ну, скажи на милость, зачем ты, Василий Яковлевич, дважды гонял дубровинский батальон на эту высотку под Секешфехерваром? Непорядок… Постой, постой, не оправдывайся!.. Я все твои невзятые высотки помню, начиная с той, заднепровской, под Зеленым Кутом. Конечно, ты стал куда осмотрительнее. Но этот твой в и р у с нет-нет да и даст о себе знать. Выходит, жив еще вирус. И чего ты достиг в последний раз? Потерял три десятка новичков, а высоту все равно не взял, потому что атаки не были как следует подготовлены.
— Война есть война.
— Вот, еще одна разновидность той самой формулы!
— Вам бы работать в трибунале.
— А я и работал, и выносил смертные приговоры, но очень редко, в самых крайних положениях.
Бойченко нахмурился.
Он недоволен был тем, что так неосторожно бросил случайно подвернувшуюся фразу.
— Ничего, мой генерал, я не обиделся. Не обижайся и ты на правду. На меня-то можешь…
Как раз вовремя явился офицер связи из штаба корпуса — с боевым приказом на наступление.
Комдив поспешно сломал сургучные печати на тугом пакете и приказал немедленно вызвать полковника Некипелова.
— Ну, вот, и дождались мы! — весело сказал начальник политотдела, будто закругляя самый обыкновенный разговор о всяких там мелочах фронтового быта, фронтовых будней.
ГЛАВА 23
Тесно на фронте в канун больших событий. Идет такое уплотнение, что целые стрелковые дивизии занимают бывшие полковые участки на переднем крае. Из войскового тыла подтягивается артиллерия резерва Главного Командования. Ее так много, что не хватает места, и она располагается в несколько эшелонов — по калибрам. С в о и х артиллеристов не сразу и отыщешь среди всех этих п р и д а н ы х, невесть откуда взявшихся бригад, гаубичных и пушечных. Только дивизионы гвардейских минометов еще пользуются кое-какой привилегией: для них отводятся балки поудобнее, чтобы тяжелые трехосные машины РС могли быстро менять огневые позиции в первые часы прорыва.
Вдобавок ко всему подходят танки непосредственной поддержки, что вместе с пехотой будут развивать успех в глубине немецкой обороны. Подходят инженерные части, армейские связисты, трофейные команды, даже химики, которые тоже к чему-то готовятся, хотя стрелки давным-давно побросали свои противогазы или, в лучшем случае, приспособили брезентовые сумки для солдатского х о з я й с т в а — для сухого пайка НЗ, автоматных дисков, курева и прочих необходимых на войне вещиц. Ну и, конечно, всюду, на каждом шагу незнакомые офицеры с в е р х у: направленцы, разведчики, автомобилисты, снабженцы, военные корреспонденты всех степеней и рангов, включая товарищей писателей. Иногда промелькнет и бывалый пикап с киношниками.
Короче говоря, м а г н и т н о е п о л е фронта перед наступлением усиливается во много раз. Но в тесноте да не в обиде. Завтра все начнется, и тогда потеряют всякий смысл и пререкания из-за квартир или обжитых землянок, тогда вся эта масса людей и машин хлынет на дороги, где только поспевай ликвидировать п р о б к и под налетами немецких пикировщиков.
Дивизия Бойченко заняла исходный рубеж в горно-лесистом районе, где, наверное, просто было держать оборону, но уж, конечно, нелегко будет наступать, тем более, что заморозки кончились и на венгерскую землю пришла настоящая весна. Все вокруг раскисло за какие-нибудь одни сутки, не пройти и не проехать в стороне от большаков.
Когда последние приготовления к завтрашнему дню были закончены, Строев хотел сейчас же, не тратя времени на ужин, прилечь и отдохнуть как следует. Ему отвели добротную землянку под тройным бревенчатым накатом: в ней больше месяца скучал в обороне командир сменного полка, гвардии майор, любивший, как видно, устраиваться с комфортом. (Здесь даже стояла деревянная кровать — ее наверняка откуда-то притащили солдаты для своего майора. Сколько таких полевых жилищ брошено за два года наступления — целые подземные города!)
Строев снял шинель, повесил на крючок у входа и на минутку присел к дощатому самодельному столику, где весело потрескивал белый огонек в карбидной лампе. И в это время он услышал мягкие, осторожные шаги: кто-то неуверенно спускался к нему по земляной щербатой лестнице. «Опять, верно, придется идти к генералу», — с досадой подумал Строев.
— Да-да, пожалуйста, — громко сказал он раньше, чем постучали в дверь, занавешенную старой плащ-палаткой.
