Листопад - Тихомир Михайлович Ачимович
Горы в этих местах небольшие, но ущелья между ними открывались мрачные, глубокие и опасные. В войну эти ущелья часто становились кладбищами как для одной, так и для другой стороны. И вот Марко увидел широко разинутую пасть ущелья Мишлевац. Он считал здешние места самыми отвратительными в этих горах.
В Мишлевац никогда не заглядывало солнце. Скалы из серого гранита отвесными стенами нависали над небольшим ручейком, образуя своеобразный коридор, по которому трудно было двигаться даже в хорошее время. Местами коридор раздвигался, но нигде не имел в ширину больше ста метров. Завязывать бой в этой мышеловке было неумно. Марко и раньше несколько раз бывал здесь, даже два раза проходил ущелье с начала до конца, но тогда он был простым бойцом, шел туда, куда вели. А теперь он командовал ротой и не хотел напрасно рисковать жизнью шестидесяти семи человек.
Разглядывая карту, подпоручик Валетанчич пытался понять, почему немцы, отступая, двинулись по ущелью, а не обошли его. Потом решил, что их подвела дорога, наезженная подводами. Крестьяне по ней вывозили лес, и теперь немцы пошли по этой дороге, рассчитывая кратчайшим путем выйти на плато и там занять позицию. Но Марко знал, что эта дорога доходит только до середины ущелья, а потом превращается в козью тропку.
Марко собрался уже свернуть карту, но тут увидел, что к нему подходит комиссар.
— Как ты думаешь, Ранка, куда нам лучше двинуть? — повернув голову в сторону девушки, спросил подпоручик.
Ранка не сразу ответила.
— Нам следует поторопиться. — Голос у Ранки был спокойный, но усталый. — Мне кажется, нам лучше пойти по этой вот тропинке. — И она повела ногтем большого пальца по карте вдоль черной прерывистой линии, петляющей по склону горы. — Из ущелья, ты это прекрасно знаешь, имеется только один выход. — Ее палец споткнулся и остановился у небольшого черного квадратика. — Если мы раньше немцев выйдем вот сюда и закроем выход из ущелья, тогда будем считать, что нам повезло.
— Нам и так сегодня здорово повезло. — Марко свернул карту и затолкал в задний карман брюк. — Если бы тебя не ранили и не убили Мирко и Драгутина, я бы этот день считал одним из самых удачных дней войны.
— День, считай, только начался, — пояснила Ранка. — До вечера еще столько может произойти.
— Если воевать с умом, ничего страшного не произойдет. Ты видела, как немцы драпанули, когда мы поднялись в атаку? Они даже не успели унести минометы.
Ранка Николич улыбнулась, не разжимая обветренных губ. Это была обаятельная и еще очень молодая девушка. Она уже два года партизанила, но до сих пор не могла привыкнуть к мужской жесткости и прямолинейности, краснела всякий раз, услышав ругань.
— Ты права, нам надо торопиться. — Взглянув на трофейные часы и обнаружив, что они не идут, Валетанчич выругался. — Эти гады могут успеть вылезти из ямы, пока мы решаем, куда двигаться и как двигаться.
Ранка перестала улыбаться и недружелюбно посмотрела на подпоручика.
— Ты несносный человек. Сколько раз я тебя просила не выражаться в моем присутствии, — сказала она. — И как я такого тебя еще полюбила!
— Это твоя самая ужасная ошибка в жизни, — ответил он, соскакивая со скалы.
Бойцы лежали на земле, уставшие и потные, грелись на весеннем солнце. Сколько Марко помнил, март еще никогда не был таким теплым. Солнце припекало. Ночи были лунные и прохладные, а дни солнечные и теплые. «Прекрасная весна», — подумал Валетанчич.
На вершинах гор еще был виден снег, а в долинах на кустарниках распускались листья, цвели боярышник и дикая слива. Марко помнил из рассказов стариков, что после цветения боярышника холода не возвращаются, и потому он несколько дней назад сбросил шинель. В войну он так намерзся, так возненавидел зиму, что с приходом весны удивительно преобразился внутренне, из каждой его клетки будто бы струилось весеннее солнце. Сейчас он был в куртке из английского сукна, в брюках, снятых с болгарского фашистского офицера, а на ногах имел тяжелые башмаки — из экипировки немецкой горной дивизии «Эдельвейс». Хотя и наступила весна, но Марко ходил с туго замотанным горлом. После ранения, случившегося два года назад, горло у него часто простуживалось, болело, и ему приходилось все время заботиться о нем.
Собственно, о его горле больше заботилась комиссар роты, чем он сам.
Марко был старше своего комиссара на два года и на год раньше стал партизаном, но все равно почти всегда считался с ее мнением, даже если она иногда явно капризничала. Ранка успела до войны закончить четыре класса гимназии в Аранджеловаце и знала такие вещи, о которых Марко не имел и приблизительного понятия. Когда Валетанчича ранило, все считали, что он на всю жизнь потеряет голос. Но Ранка нашла тогда в горах какую-то траву и стала прикладывать к его ране. «Пелагич этими травами лечил людей от ран, укусов собак и ядовитых змей», — говорила Ранка. И через месяц к Марко вернулся голос. Но когда ему приходилось долго и громко кричать при атаке, голос у него снова пропадал. Сейчас он тоже заметно охрип.
— Марко, как у тебя горло? — спросила Ранка, когда рота вытянулась в длинную колонну. — Пожалуйста, постарайся меньше кричать. И когда пойдем в атаку, не ори как сумасшедший.
— Горло у меня в порядке, — ответил он, поднимаясь по склону и держа автомат в правой руке. — Ты лучше подумай о своей ране. — Он остановился над самым обрывом. — Ведь рука все еще болит?
Ранка отрицательно покачала головой. Марко знал, что она обманывает. Он видел, что рука у нее посинела и затекла, и понимал, как нестерпимо болят свежие раны.
— Не люблю, когда ты меня обманываешь, — сказал он.
— Тебя никто не обманывает, — ответила
