Петр Смычагин - Горячая купель
Отъезд Блашенко разбудил мысли о доме, потому и клевер, и эта спеющая рожь казались родными, уральскими. Если б еще вот здесь, прямо среди поля, встретилась береза! По всей Руси стоят эти белоствольные красавицы с зелеными кудрями, ласково шумят вершинами под вольным ветром. И тому, кто видит их каждый день, наверное, и в голову не приходит, что так можно тосковать по ним.
Как величественно красуются они на крутых берегах уральских рек и, склонившись над кручей, смотрят в спокойную гладь воды, отражаясь в ней белыми стволами. Вечерами выходят на берег парни и девушки. Здесь и волейбол, и танцы, и песни. Хоть бы на один вечер, на один час очутиться там!
Где-то на польской земле сложил свою голову отец. Младший брат успел повоевать еще и на Востоке, но навечно остался там. Мать с сестренкой — дома, обо всех своих делах рассказывают в письмах. А от Леночки, из Москвы, то зачастят письма, то перемежатся... Через год она кончает учебу... Как-то все сложится дальше?
Хорошо думалось при такой езде! Мелькали перед глазами родные картины, а мотоцикл между тем катился и катился по пустынной дороге. Вдруг из воображаемой уральской реки всплыл настоящий шлагбаум, полосатая стрела его была приспущена. Пришлось плотно прижаться к баку. Выходит, и такая езда не безопасна, если зазеваешься: она успокаивает, убаюкивает, усыпляет бдительность.
Капитана Чалова Володя нашел на заставе и от него узнал, что жители их деревни решили поступить со своими посевами точно так же, как и в Блюменберге — иного выхода нет.
На линию отправились вместе с Чаловым на его новом мотоцикле. Ни тому, ни другому не приходилось участвовать в подобных переговорах, потому не имели они представления, как и с чего начнется предстоящая встреча. Вдруг Чалов хлопнул Володю по коленке, спросил:
— Куда же нас несет?
— А что, разве мы не по той дороге едем?
— Дорога как раз та, да как мы разговаривать-то будем? Они не знают русского, а мы — английского. Вот наговоримся!
— Не волнуйтесь, — успокоил его Володя, надеясь на Чарльза Верна, — там у них есть человек, знающий по-немецки. Вот он и будет у нас переводчиком.
Мотоцикл решили оставить в тени одинокого дерева у дороги, метров за двести от линии. С той стороны быстро приближался открытый военный автомобиль. Наши офицеры были еще далеко, а английская машина уже подскочила к самой проволоке. Из-за руля выпрыгнул человек в помятом берете и таких же помятых брюках. Суетливо забежав на другую сторону, он услужливо открыл дверцу для своего начальника. Тот неловко высвободил длинные ноги из тесного передка машины и, поднявшись во весь рост, остановился у проволоки в ожидании. Чарльза Верна с ними не было.
Английский офицер был высок и тощ, узкое бледное лицо, черные очки в роговой оправе. Фуражка с большим козырьком, бросая на лицо тень, придавала ему особую мрачность. Мундир и брюки тщательно отглажены. Кокарда блестела, козырек блестел, пуговицы блестели — все было ярко, гладко, холодно. В этом блеске совершенно терялось в тени козырька бледное лицо, будто на пустом месте чернели очки.
Подойдя к линии, Чалов и Грохотало поприветствовали английского офицера по-армейски, но тот в ответ лишь чуть-чуть приподнял правую руку, на которой неизвестно зачем болтался стек. Этот жест мало походил на военное приветствие. Из-за спины майора выскочил тот же молодой человек, оказавшийся переводчиком, и предложил свои услуги на чистейшем русском языке, изрядно картавя.
Капитан Чалов не удержался от замечания:
— В вашей армии приветствия разве отменены?
— Вы имеете честь говорить с командиром противотанковой батареи английской армии майором Ра, — выпалил переводчик, сделав вид, что не расслышал вопроса Чалова.
— Очень приятно, — усмехнулся Чалов. — А вы имеете честь говорить с двумя офицерами Советской Армии.
Майор не стал дожидаться перевода этих слов. Он высоко задрал тонкий горбатый нос, выпятив кадык на худой шее, хлестнул себя плеткой и что-то сказал переводчику рокочущим голосом.
— Господин майор говорит, что у него нет времени на долгие разговоры, и он предлагает открыть линию завтра же.
— Этого никак нельзя сделать, — возразил Чалов, — надо дать возможность немцам с той и другой стороны договориться между собой об условиях. Готовы ли они к открытию линии?
Выслушав перевод, майор поморщился и, отвернувшись от русских офицеров, что-то сердито сказал переводчику.
— Господин майор просит передать, что его нисколько не интересует мнение немцев.
— Это и без перевода понятно... А вот как он думает рассчитываться за потоптанные посевы вдоль линии, спросите-ка его.
Чалов уже терял спокойствие, хотя начал разговор хладнокровно. А переводчик взял на себя смелость ответить самостоятельно.
— Господин майор лишь выполняет приказ своего командования...
— А что, посевы он истребляет тоже по приказу «своего командования»? — Чалов уже не скрывал негодования.
Майор, видя, что разговор пошел без его участия, весь напрягся от злости и так прикрикнул на своего солдата, что у того сразу пропала охота говорить от своего имени. Он тихо перевел слова начальника:
— Извините, но господин майор говорит, что вы оба молоды и не можете хорошо знать немцев...
— Это мы не можем знать немцев?! — вскипел Чалов. Полное лицо его налилось кровью, глаза загорелись, пальцы сжались в кулаки. Он решительно шагнул к проволоке.
— Спокойнее! — шепнул Грохотало и, не давая заговорить Чалову, сказал переводчику: — Мы тоже выполняем приказ командования, поэтому предлагаем завтра дать возможность встретиться всем трем бургомистрам, послезавтра, в субботу, окончательно решить вопрос о земле и посевах и обменяться образцами пропусков, а в воскресенье, ровно в двенадцать, открыть линию сразу в обоих пунктах.
Слушая перевод, майор выдернул из нагрудного кармана две бумажки и сунул их солдату, что-то сердито говоря ему. Володя взял бумажки, просунутые между проволоками. Это были образцы пропусков, написанные на трех языках: английском, русском и немецком. Внизу стояла подпись: «Командир 208-й противотанковой батареи майор Ра».
— Хорошо, — разглядывая пропуск, сказал Грохотало. — Мы вам вышлем образцы пропусков, как я уже сказал, в субботу.
— Господин майор спрашивает, какое ваше мнение насчет сбора бургомистров? Желательно, чтобы они собрались у нас, в Либедорфе. Он не будет с ними долго... нянчиться...
Чувствовалось, что солдат изо всех сил старается смягчить грубость майора, но это не всегда удается.
— Пусть бургомистры соберутся у нас, в Вайсберге, в девять часов, — успокоившись, предложил Чалов. — А господину майору полезно подумать о том, как возместить убытки за истребленные посевы.
Солдат долго переводил слова Чалова, майор помрачнел еще более. Он пристально свысока поглядел на Чалова, потом — на Грохотало, согласно кивнул головой и, повернувшись, пошел к машине, что-то коротко бросив переводчику.
— Мы очень спешим, — сказал солдат, пятясь от проволоки. — Господин майор согласен на все ваши условия... До свидания.
Они уехали.
— Ну, и минога! — выдохнул Чалов, отирая платком потный лоб и отходя от линии. — Если бы еще поговорить минут десять...
— Да... спеси в нем — без меры...
— Это ты помешал мне душу отвести. Я бы ему объяснил, что мы не только немцев знаем, но и в англичанах разбираемся... Он бы меня без переводчика понял!
18
Орел совершенно поправился и рвался на волю. Когда к нему подходили, он, играя, норовил схватить зубами за плечо или за руку и тихонько ржал, словно упрашивая выпустить из конюшни.
В субботу вечером, когда все хлопоты об открытии линии подходили к концу, Володя решил устроить Орлу хорошую разминку и заодно проехать по всему участку. Тем более, что ключица, как и обещал доктор, — неправильно, внакладку, но, кажется, благополучно срослась и болеть совсем перестала.
Впервые за много дней покинув конюшню, конь взвился на дыбы, но удила заставили его осесть. Однако еще на протяжении целого километра пути он продолжал дурачиться и скоро изрядно взмок.
Вечер был тихий и теплый. Везде чувствовалось приближение чего-то праздничного и торжественного: на завтра намечено открытие линии.
Еще днем, когда лейтенант ходил к бургомистру, он заметил в одном из дворов рабочую повозку, чисто вымытую и любовно украшенную. В ней лежали вилы, грабли и коса, красиво увитые разноцветными бумажными лентами. Редер сказал, что на встречу с соотечественниками из английской зоны они выедут по-праздничному.
Старик рассказал, что на совещании в Вайсберге бургомистр из Либедорфа жаловался на майора Ра. Когда он завел с англичанами речь о погубленных посевах, майор, грубо оборвав его, сказал, что немцы причинили Англии много зла, что он не видит ничего плохого, если и они «немного победствуют».
