Абрам Вольф - В чужой стране
— А где он?
— В третьем отряде.
— Ну, пойдем в хату.
Расположившись в кухне, они принялись приводить в порядок свои велосипеды. Скоро пришел старик Густав.
— О, тут настоящая мастерская… А где Григор?
— Поспорить захотелось? Григора нет.
Старик уселся у печки, положил руки на трость.
— Эти проклятые боши забирают у меня последних коров. Я поехал жаловаться к коменданту в Мазайк, а он мне по шее дал. Я хотел спросить Григора, что мне делать… Проклятые боши!
— Мы тебе и без Григора скажем, что надо делать, — ответил Браток, усердно протиравший втулку. — Фашистов бить надо, понял, батя? Бить! Так, чтобы сами зареклись и внукам своим заказали не зариться на чужое. Драться надо, понял? А ты ни нашим, ни вашим!
Старик насупился, сердито проговорил:
— Ты еще молод меня учить… Густав знает, как надо жить. Густав честный патриот!
— Я не хотел обидеть тебя, отец, — примирительно сказал Браток и поднялся. — Давай закурим. Табак у тебя больно хорош.
Они закурили. Густав, попыхивая трубкой, с интересом следил за Белинским, собиравшим велосипед. Моряк работал быстро и ловко.
— Ты, парень, рабочий? На заводе работал?
— Нет, не на заводе. Но машины знаю.
— А что у вас в России много машин?
— Да побольше, чем у вас, в Бельгии. Вот ты мужик зажиточный, а пашешь на конях.
— Ay вас в деревне есть трактора?
— У нас-то? А как же им не быть, тракторам, если у нас колхозы? — Белинский бросил велосипед, сел рядом с Густавом. — Ты знаешь, отец, что такое колхоз? Четыре-пять тысяч гектаров пахотной земли, а то и больше. Море земли, море!.. А засевают ее за пять дней. Видал?! У нас как тракторы в поле выйдут — вся степь гудит. Едешь ночью — огни, огни… И песня где-то звенит! До чего же хорошо… — Белинский задумался, глаза его потеплели.
— Так у вас трактора… — нарушает молчание Густав. — И хорошие машины?
— Звери! Возьми хоть, к примеру, СТЗ или «Челябинца». Мощь! А комбайны какие у нас? Ого! Сам хлеб косит, сам подбирает и сам молотит.
Густав недоверчиво качает головой:
— Я что-то не слыхал о таких машинах, парень. — Помолчав минуту, выколотив из трубки пепел, он опять спрашивает Белинского — Так, значит, ты знаешь толк в машинах?
— Знаю, отец. У нас, в Советском Союзе, техника — первое дело.
— А мотор исправить можешь? У меня молотилка встала… Работа небольшая, а исправить некому. Возьмешься? Я уплачу хорошо! — Густав смотрит на Белинского хитровато суженными глазами.
— Можно посмотреть, отчего же… — соглашается Белинский.
— Так я тебя буду ждать. — Старик поднимается, уходит.
Браток, проводив его взглядом, усмехается — Вот хитрая бестия! Проверить хочет… Ничего не попишешь — придется ремонтировать…
Рано утром Браток и Белинский пришли к Густаву. Молотилка стояла в сарае, заваленная разной рухлядью. Должно быть, она бездействовала уже не один год. Осмотрев мотор, Браток зло проговорил:
— Старый хрен! Подсунул работенку… Ведь знает же, хрыч, что мотор выбросить пора!
— Надо сделать. В случае чего, так я в Эллен махну. Там в мастерской парень знакомый есть… Марку надо выдержать!
Густав принес ящик с инструментом, и они принялись за работу. Гитлеровцев можно не опасаться. Если они и появятся в селе, так примут их за рабочих. Паспорта у обоих надежные…
С мотором пришлось повозиться до позднего вечера, друзья устали страшно, но молотилку все-таки пустили в ход. Густав своим глазам не верил.
— О! Работает… А этот Андрэ… — Старик чуть не проговорился, что ему еще три года назад советовали выбросить эту молотилку на свалку.
Случай этот окончательно разоружил старого Густава. «Если эти русские парни так знают технику, — говорил он крестьянам, — то мне уже ясно, какая у них страна! У них там, в России, такие машины, что нам еще и не снились. Вы знаете, что такое комбайн? Нет, вы не знаете! А они знают! И электричество для них — пустяк. Как для меня вот эта трубка… Да! Они исправили мотор в два счета, а наш механик, этот лодырь Андрэ, сказал, что его надо выбросить на свалку. Вот я ему теперь утру нос, этому господину Андрэ!»
Рано утром к русским пришли трое крестьян. У них большая просьба: в селе есть общинный трактор, но он совсем не работает. Конечно, он далеко не новый, но русские — такие мастера…
Браток и Белинский переглянулись.
— Да, дела… — Браток почесал затылок. — Придется механическую мастерскую открывать…
Только ушли крестьяне, заявился шахтер, приятель Жефа.
— Говорят, вы все умеете делать! У меня вот часы… Совсем еще хорошие часы, а не идут. Черт их знает, почему они вдруг встали! Может быть, отремонтируете?
— Давай, какая разница… Сделаю! — Белинский взял у парня часы.
Когда шахтер вышел, Браток, восторженно глядя на Белинского, крутившего в руках массивные серебряные часы, сказал:
— Я не знал, что ты такой специалист… Слушай, у меня тоже часы хандрят.
— Пошел ты к лешему! Я такой же часовой мастер, как ты архиерей… В лес унесу. Во взводе Базунова есть один парень — блоху подкует.
Перед вечером приехал Маринов. Он был необычно возбужден.
— Поздравляю, Сергей. Твоя Одесса свободна! Москва передала приказ Сталина…
— Одесса! — глаза Белинского расширились, заблестели. — Родная моя… — Он не мог говорить от волнения. — Когда же… когда освободили?
— Вчера. Я сам приказ слышал. Только включили приемник, а тут приказ передают. Бои завязываются на подступах к Севастополю. Слышишь, Браток, к Севастополю! Скоро вся наша земля будет освобождена от фашистов. Вся!
— Красная Армия сражается, родную землю освобождает, а мы тут сидим, по хатам да лесам хоронимся. — Браток вскинул на Маринова свои темные, жесткие глаза. — Не так надо врага бить, комиссар!
— Ты хочешь, Браток, чтобы мы начали открытые бои? — Маринов сел у стола, раздумывая, пригладил ладонью коробившуюся льняную скатерть. — Рано! Не забывай, что нас только четыреста человек. И ни одного пулемета… Открытые бои еще будут. Возможно, что скоро… Теперь же задача другая: наносить врагу чувствительные удары и готовиться к решающей схватке…
— А если немцы рядом? Я что — должен отойти, спрятаться? Или бить? — Лицо Братка стало злым.
— А это по обстановке. Ты не первый день в лесу… На рожон не лезь! В партизанской борьбе, Браток, нужна не только храбрость, но и выдержка. Я думал, ты это понял…
Браток махнул рукой:
— Сердце не терпит, Григорий Федорович…
— Понимаю… Уходим сейчас, как стемнеет. В Мазайк, а потом в лес…
Вошла хозяйка. В одной руке у нее была тарелка с хлебом, а в другой сковородка с розовым шипящим салом.
— Садитесь ужинать. Куда это Луиза ушла…
— Она в огороде, я позову ее, — сказал Браток и вышел во двор.
Луиза равняла граблями вскопанную грядку. Увидев Братка, улыбнулась, поправила косынку.
— Пришел мне мешать, да?
Браток сел на круглое сосновое бревнышко, возле грядки.
— Я ухожу, Луиза…
— Уходишь… — Она выронила грабли, подошла к нему. — Я знаю, тебе нужно уйти…
— Посиди со мной!
Солнце клонилось к горизонту, над полем, которое начиналось сразу за огородами, над лесом, темневшим невдалеке поднимался легкий туман. Пахло пригретой солнцем влажной землей, травою, зацветающей липой. Они сидели рядом, прижавшись друг к другу, и молчали.
— Весна… — задумчиво проговорил Браток, глядя в сторону леса. — Хорошо в эту пору…
— У вас, в России, сейчас тоже весна?
— Весна. Наверное, яблони уже зацвели… У нас там солнечно. Выйдешь в море, а оно горит все. Светлое такое, ласковое… как твои глаза.
— Светлое… Но ведь оно черное! Черное море…
— Только называется так — Черное… Когда солнце, так оно очень даже светлое. Искрится все… Да, Черное море… Последний раз я вернулся из плавания как раз в эту пору. Поднялся ранним утром, вышел на палубу, гляжу — берег вдали, Севастополь. Солнце только поднималось, яркое такое, как огонь… Город весь был в солнце. Казалось, будто он излучает эти ослепительные лучи… — Браток помолчал. — Город у нас красивый. Горы кругом, сады. Берег еще далеко-далеко, а аромат садов слышишь… Одна ока такая — Россия…
— Ты так хорошо говоришь, Мишель, о своей стране, — взволнованно сказала Луиза. — Мне иногда кажется, что я тоже там жила, в твоей России… Как бы я хотела увидеть твою родину, Мишель! — Голос Луизы дрогнул. — Нет, наверное, это невозможно, это только мои мечты. Мне сердце говорит…
— Оно ошибается, твое сердце, Луиза.
На крыльцо вышла мать. Она хотела позвать Луизу и Братка к столу. Но, увидев их, только покачала головой и вздохнула. «Молодость, молодость!» Постояв минуту в раздумье, вернулась в дом.
Вито Дюйвол
