Времена года - Арпад Тири
В вещмешке у Матэ хранилась полулитровая бутылка рома, которую он собирался распить вместе с обещанным французским шампанским. Не говоря ни слова, Матэ достал ром. Он сам сильно замерз и нисколько не жалел, что его ром сейчас разопьют. Взглянув на стаканы, которые он вынул из вещмешка, Матэ подумал: «Наверное, последний раз пьем, очередь умирать и до нас дошла!» От этой мысли стало не по себе.
Матэ не особенно любил капитана, однако знал, что на него вполне можно положиться, а на фронте это многое значит. Поэтому ему не было жаль рома.
Капитан быстро выпил.
«Я ничего не мог сделать... Ничего...» — стучало в голове.
— Вы когда-нибудь попадали в опасное положение, так, чтобы смерть вам в глаза смотрела? — спросил офицер.
— Бывало, — ответил Матэ.
— Но не на фронте, а?
— Не на фронте. В шахте.
Капитан выпил еще и подумал о том, что его уже давно не страшит расстояние, которое отделяет его от родного дома.
Бросив быстрый взгляд на Матэ, капитан вспомнил, как он впервые заметил этого парня во дворе казармы перед отправкой на фронт, когда тот медленно бродил между рядами солдат, ожидавших начала молебна, и за все время ни разу не раскрыл молитвенника, не заглянул в него, а смотрел куда-то в осеннюю даль.
Они снова выпили. Рома в бутылке осталось меньше половины.
— Матэ, сколько вам лет? — спросил капитан, вытирая рот.
— Двадцать.
— У вас была уже женщина?
— Была.
— Тогда расскажите мне что-нибудь о ней.
«Видать, он совсем запьянел», — подумал Матэ, подозрительно взглянув на офицера.
— Ну, расскажите же что-нибудь, — не отставал капитан. — А может, у вас и не было никакой женщины и вы просто рисуетесь, а?
— Что вам о ней рассказать? — неуверенно спросил Матэ.
Капитан закрыл глаза и засмеялся:
— Ну, например, что вы с ней делали? Разве нечего вспомнить? Как ее раздевали, что говорили? Стыдились друг друга?
Матэ покраснел. Молчал. Говорить о женщинах ему не хотелось. Он хорошо не знал их, потому что по характеру был несмелым и часто не решался заглядываться на них.
«За кого он меня принимает? Пусть думает обо мне что хочет, но я ему рассказывать ничего не стану», — решил Матэ.
— У меня, Матэ, была одна женщина, — капитан потянулся за стаканом. — Да еще какая!..
Капитан пригладил рукой ежик седеющих на висках волос. Он не был бирюком, как считали многие, называл всех на «вы» и даже во фронтовой обстановке продолжал вести себя как старый холостяк. Это был замкнутый человек, считавший, что в отношении женщин судьба несправедлива к нему.
Опьянев, офицер начал напевать солдатский марш, который он слышал в прошлое воскресенье. Вспомнил, что напротив казармы жила одна девушка, которая по утрам бегала к колодцу за водой в расстегнутой на груди блузке. Однажды утром, когда капитан был на дежурстве и стоял у забора, он увидел девушку и не спускал с нее глаз. В этот момент один офицер из штаба взял его за руку: «Напрасно пялишь на девицу глаза. Это Ирен, у которой есть жених».
Капитан именно сейчас вспомнил эти слова офицера, сейчас, когда ему больше, чем когда бы то ни было, не хватало женского общества.
Капитан и Матэ допили остаток рома.
— Вы всегда хотели стать шахтером, Матэ? — спросил офицер.
— О другой профессии я как-то не думал.
— А я вот хотел стать автомобильным гонщиком. У меня был спортивный «мерседес». На нем я и сюда приехал. Недавно мне, правда, сообщили, что машина моя сгорела на станции Орел во время бомбардировки. — Сказав это, капитан завалился на койку и с головой накрылся одеялом.
Русская артиллерия открыла огонь по венгерским позициям как раз тогда, когда все уже думали, что эта ночь пройдет спокойно. Землянка заходила ходуном. Матэ сразу же бросился на землю. Капитан рывком сбросил с себя одеяло и прыжком подскочил к столу. Непонятно, как среди этого адского грохота он смог услышать слабое дребезжание полевого телефона.
— Русская артиллерия накрыла огнем железнодорожную станцию, — кричал в телефонную трубку испуганный лейтенант на другом конце провода. — Я прошу артогня! На правом фланге русские прорвали нашу оборону!
В этот момент в землянку ввалился окровавленный, грязный, пропахший порохом солдат.
— Русские режут проволочные заграждения перед нашим передним краем, — простонал он и кулем свалился на кучу солдатских одеял.
Капитан и Матэ вылезли из землянки наверх. Совсем рядом какой-то лейтенант надрывно кричал:
— Неужели непонятно, что я приказал?!
Мимо Матэ пробежал солдат, таща ящик с патронами. Сбоку от землянки какой-то унтер волочил по снегу пулемет. Справа в траншее разорвалась мина. Пробежал подполковник в каске и на ходу крикнул унтеру с пулеметом:
— Установить пулемет здесь! Мы занимаем новый рубеж. Солдаты! Приказываю вам во что бы то ни стало остановить русских!
Но никто не обратил на него внимания.
Сбоку, возле реки, начался пожар в двух селах. С высоты то и дело ухали русские пушки. В воздухе одновременно висело по нескольку осветительных ракет. Со стороны реки слышался рев танков.
Не выдержав натиска русских частей, хортистские солдаты дрогнули и побежали. В панике солдаты бежали кто куда. Однако были и такие, кто в страхе бросался на дно окопа, не пытаясь даже сопротивляться.
«Бежать надо, а то пропадешь», — мелькнуло в голове у Матэ.
Он решил отыскать капитана, но того нигде не было видно. Откуда-то раздавался голос, но Матэ не был уверен, что это голос капитана.
Когда началась бомбардировка, бомбы падали так густо, что Матэ уже не надеялся остаться в живых. Русские самолеты проносились над самыми головами. Матэ то бежал сломя голову, то валился на землю и замирал.
Многие бежали в тыл, однако узнавать, кто они такие, было некогда. Матэ хотел увидеть своего капитана, чтобы уж потом не отставать от него ни на шаг, но не нашел его. Он решил добраться до большого села, что находилось километрах в восьми от их позиций. В том селе располагался полковой медицинский пункт.
В селе Матэ бродил между развалин, чужой, оборванный и одинокий. Тут и там виднелись санитарные повозки, забитые стонущими ранеными. Схватив брошенный кем-то котелок, Матэ разыскал походную кухню. Вымыв котелок, налил в него черного кофе. Прислонился к стене и жадно выпил. Потом пошел к сараям. Кругом царила неразбериха.
— Чего вы так перепугались, немцы
