Юлий Дунский - Время собирать камни
— Есть совсем не хочется, — объявил он и пошел к себе в комнату, но по дороге не выдержал, взял со стола кусок хлеба.
…Демин сидел у себя на кровати, ел этот хлеб и с неудовольствием слушал, как звякают ложками Неля и фриц, как хрустят редиской, как болтают весело и дружелюбно по-немецки. Чаще других повторялись слова: «Гёте, Шиллер, битте, пролетариат»…
Под вечер Демин и Неля прогуливались по пустырю за домом. Кто-то скосил здесь траву для коровы, и свежее сено лежало рядками, подсыхая.
— Два запаха самые лучшие на свете, — говорил Демин. — Свежее сено и свежий, только что из печи хлеб.
— Про хлеб это вы потому, что голодный?
— Ничего подобного. Но раз уж ты затронула, я скажу: меня прямо покоробило, что ты с ним села есть. Нашла компанию!
— Война кончилась, — напомнила Неля.
Капитан сердито дернул плечом.
— Для тебя да. Потому что ты сбоку стояла. На тебе ни царапины нет. А для других не кончилась.
Неля помолчала — не хотелось спорить. Но потом все-таки сказала:
— Снаружи ни царапины. А внутри… У меня мать с голоду умерла в блокаду. А отец еще в сорок первом погиб: он пограничник был.
— Тогда… Тогда я тебя окончательно не понимаю, — в замешательстве проговорил Демин.
В этот момент к ним подошел, вернее, подскакал инвалид на костыле. При каждом скачке медали на его мятом пиджачке весело побрякивали. И сам инвалид был навеселе.
— Нет, нет, нет, нет! — закричал он, заранее пресекая возможность отказа. — Прогулочки опосля, а сейчас прошу, пожалуйста, за мной! У Клавки Мухиной радость: муж вернулся, на которого похоронка была!
— Да мы ж их не знаем, — начал было Демин, но инвалид и слушать не стал:
— Вы и не обязаны знать. Зато вы для них самые дорогие люди! Прошу к нашему шалашу!
В квартире Мухиных играл патефон, гости шумели, какие-то женщины носились с тарелками на веранду и обратно; но первый, кого еще из дверей увидел Демин, был Рудольф Онезорг. Он сидел в своем мышином мундире, положив ладони на стол, и задумчиво, даже грустно наблюдал за весельем.
— И товарища вашего я доставил, — кричал за спиной Демина инвалид. — Тоже не хотел идти, но от меня не вырвешься!
Не давая Демину опомниться, Неля взяла его за руку и повела к столу.
Клавка Мухина — сорокалетняя, вся в веснушках — и ее муж, усатый солдат с нашивками за ранения, сидели в торце стола. Клавка плакала счастливыми слезами, прижимаясь щекой к погону мужа. Он тоже нет-нет да и смахивал слезинку. А сосед справа доверительно шептал ему в ухо:
— Ты, Василий, не сомневайся. Клавдия вела себя исключительно хорошо!
— Да я не сомневаюсь, — улыбнулся Василий и спросил у инвалида с костылем, пробиравшегося к своему месту: — Константин! Это ты немца приволок? На хрена?
— Он с капитаном, он ТЭЦ разминировал. Этот немец антифашистский! — успокоил хозяина инвалид.
Патефон на этажерке пел задушевным хрипловатым голосом:
У меня есть сердце, а у сердца — песня,А у песни — тайна, хочешь, разгадай!..
Рядом сидел баянист. Он был обижен тем, что ему предпочли Утесова, но все-таки машинально подыгрывал патефону.
— Пойдемте танцевать, — сказала Демину Неля.
Танцевали в основном женщины с женщинами. Рыжая девушка кружилась в паре с таким же рыжим подростком — наверно, братишкой.
В комнату вошел запоздавший гость — седоватый, в очках. Он увидел немецкий мундир Онезорга и оторопел. Потом подошел поближе и спросил с надеждой:
— Дойче коммунист?
— Нет, я не коммунист, — отвечал Онезорг по-русски. — Я немецкий сапер.
— Он демократ, антифашист, — объяснили с разных сторон вновь пришедшему.
Удовлетворенный, он обошел стол и подсел к хозяину:
— Василий Никитич! Чтобы ты ничего не думал, я тебе скажу: в период твоего отсутствия Клавдия была на безупречной высоте.
— Да не думаю я ничего, — с некоторым уже раздражением отвечал хозяин.
Теперь патефон играл «Брызги шампанского». Баянист подыгрывал и напевал слова, сочиненные на эту музыку под оккупацией:
Новый год, порядки новые,Колючей проволокой лагерь обнесен,И на меня глядят глаза суровые,И смерть голодная подкралась, словно сон…
Под завистливые взгляды девушек капитан Демин танцевал с Нелей.
— Ты мне с первого дня понравилась, — говорил он. — И с каждым днем все больше.
— Я это поняла, — Неля смотрела на него веселыми глазами.
— Когда?
— Утром, когда вы меня к черту послали.
— А-а… Так это ж я для твоей пользы. Но если тебе обидно, могу извиниться.
Инвалид выбрался из-за стола и тоже пошел танцевать. Держа костыль перед собой, словно партнершу, он обнимал его, Поглаживая, прижимал к груди — словом, как мог потешал присутствующих, а сам веселился больше всех.
— А он тоже сапер, лейтенант, на мине подорвался, — рассказывал Демин, танцуя с Нелей. — Осколками был весь прямо нафарширован. Его, конечно, списали вчистую. Я и говорю: ты саратовский, там у вас мои в эвакуации — жена и дочка. Будь другом, отвези им кой-чего, расскажи про меня, успокой. Ну, он и успокоил. Раз пришел, другой пришел, а потом и вовсе остался.
— Откуда вы знаете? — неуверенно спросила Неля. — Может, это так, сплетни.
— Она сама мне написала. Чего, чего, а хитрости в ней никогда не было.
— Горько! Горько! — ни с того ни г сего заорал кто-то из гостей. Клавдия и ее муж поцеловались. Кругом захлопали в ладоши.
— Но, может, у вас еще наладится, — сказала Неля, чтобы что-нибудь сказать.
Демин даже зубами скрипнул:
— А зачем? Не дай бог встречу, не знаю, что с ней сделаю! Аттестат я перевел на дочь и на этом поставил точку.
— Война, — тихо сказала Неля. — Кому руку оторвало, кому ногу. А у вас вот семью.
— Ну, давай спишем на войну, — криво усмехнулся капитан. — Мне от этого легче? Помнишь старшину на станции? Ему руку напрочь оттяпали, а она все равно болит.
Не зная, чем утешить Демина, Неля приподнялась на цыпочки и поцеловала его в чисто выбритую щеку.
Клавдию и ее мужа обняла сзади подвыпившая соседка — та, у которой квартировал Демин со своей командой.
— Васенька! Тебе золотая жена досталась! Так себя держала, так держала! Кого хошь спроси!
Василий стукнул кулаком по столу:
— Да что вы долбите одно и то же?
И талдычат, и талдычат! Клавдия, признавайся, было у тебя что-нибудь? Лучше сразу скажи, я ведь так и так дознаюсь!
Клавдия залилась слезами обиды.
— Васенька, как ты можешь? Как ты только можешь?
— Нет, ты гляди мне в глаза!
Демин и Неля тем временем вышли погулять на пустырь. Сюда слабо доносились шум и музыка. Сено на ночь сгребли в душистые копешки. Было очень соблазнительно посидеть на такой копешке, отдохнуть. Так они и сделали.
— До чего же хорошо! — вздохнула, Неля,
А Демин вдруг обхватил ее за плечи и опрокинул в сено. Она боролась с ним, пытаясь вырваться, но он, навалившись грудью, не пускал и целовал ее шею, щеки, рот.
Только после того как Неля до крови укусила Демина за руку, ей удалось откататься в сторону. Она вскочила на ноги, стряхивая сено с платья:
— Ты что, с ума сошел?
Демин сидел на сене и глядел на нее в полном недоумении:
— Ты ж меня первая поцеловала?
— Ну и что?
— Как это ну и что? Целовала или не целовала?
— Я совсем по-другому. Я просто по-человечески. И никогда, слышите, никогда больше так не делайте!
Не глядя друг на друга, они вернулись квартиру Мухиных. Теперь там плясали русского под баян, без всякого патефона.
В центре внимания были Василий и Клавдия. Счастливо улыбаясь, они вытанцовывали друг перед другом, кружились, притоптывали каблуками. Из своего угла Онезорг смотрел на них, удивляясь перепадам супружеских отношений.
Неля и Демин молча сели на свои места. Капитан украдкой поглядел на укушенную ладонь и спрятал ее под стол. Потом налил себе полстакана и выпил залпом.
Хозяин пошел вприсядку, гости дружно хлопали в такт музыке — и тут громом ударил выстрел, разлетелось вдребезги оконное стекло, отчаянно завизжали женщины. Висевшие над головой Онезорга часы-ходики свалились, рассыпав по полу свои медные кишочки: пуля угодила пряно в них.
На ходу вытаскивая пистолет, Демии вышиб сапогом оконную раму — из нее торчали осколки стекла — и выскочил на улицу. Но на пустыре никого не было. Только валялось на земле одноствольное охотничье ружье.
К месту происшествия уже бежали другие гости.
— Никитинское ружье! — закричал инвалид на костыле. — Сейчас, сейчас! Сейчас я его, бандюгу, сюда доставлю!
И он умчался в темноту. С ним побежали еще двое гостей.
Среди общего смятения только Онезорг неподвижно сидел на своем месте.
