Николай Михайловский - Всплыть на полюсе!
Война их разлучила. Максимов изредка вспоминал о Шувалове, но не узнал, где он. Что он мог погибнуть — об этом Максимов старался меньше всего думать, ведь парень был молодой, сильный, даже невозможно было представить его мертвым. Все больше суровые военные будни вытесняли мысли о прошлом, воспоминания и даже образы людей, с которыми когда-то вместе служили. Война становилась единственным смыслом жизни, с ней были связаны самые сильные переживания. Все остальное, что происходило до войны, казалось не настоящим, не главным. Милое, приятное, но не главное в жизни.
Вот почему встреча с Шуваловым на Северном флоте была для Максимова совсем неожиданной.
В тот день Максимов возвращался на корабль поздно вечером. Едва он вступил на палубу, перед ним выросла фигура в коротком полушубке, ушанке, надвинутой так низко на глаза, что и лица-то было не разобрать. Парень вплотную подошел к Максимову и спросил тихо:
— Не узнаете, товарищ командир?
Он сорвал с головы шапку, и тогда Максимов узнал. По глазам узнал. Потому что все остальное было незнакомое: темные волосы, гладко выбритые, до синевы, скулы, взрослое, возмужавшее лицо. Сейчас оно смеялось, и глаза, темные, смешливые, смотрели ласково.
— Шувалов?
— Так точно!
Максимов не сдержался, обхватил его за плечи и повел в каюту.
— Не чаял я, товарищ командир, когда-нибудь свидеться. А вместе с тем не терял надежды…
— Откуда ты, Василий? Когда прибыл? Как дела вообще? Мать здорова? Рассказывай все как есть…
Максимов спрашивал наперебой, он был слишком взволнован этой встречей. И так же, перемежая свою речь восклицаниями, отвечал ему Шувалов.
— С Балтики я. Из Таллина отступали, тонул, чуть богу душу не отдал. За мину схватился, верите ли, товарищ командир. Всю ночь на ней продержался. Она и спасла мне жизнь. А мамаша погибла. Нету. А вы-то как?
— Да я, вот видишь… Живу, воюю. Что ж, служить вместе будем? Хотя ты уже старшина, у меня и должности для тебя подходящей нету.
— Товарищ командир?..
— Ладно. Найдем что-нибудь подходящее…
Так снова начали служить вместе Максимов и Шувалов. И если бы не Зайцев, молодой, неопытный командир корабля, Максимов никогда не согласился бы остаться в этом походе без Шувалова.
Максимов пришел на «ТЩ-205», Зайцев обрадовался. Ему было приятно показать корабль Максимову, а команде свои отношения с комдивом, дружеские, никакого барьера, разделяющего этих разных по званию и должности людей. Конечно, он не собирался публично демонстрировать дружбу, но был очень рад всякому ее проявлению и ценил доверие, которое оказал ему старший товарищ.
За недолгое время он узнал и привязался к своему кораблю. Разбуди его ночью — и он на память мог перечислить запасы горючего, смазочных, продовольствия, доложить, в каком состоянии снарядные погреба, водоотливные средства.
Страсть Зайцева к чистоте и порядку стала очень быстро нарицательной, над ней офицеры подшучивали, как над слабостью в общем умного и достойного человека. Для Зайцева порядок на корабле был не просто отсутствием грязи, но и олицетворением власти человека над предметами и людьми, способности человека управлять ими. Он был убежден, что, если он может добиться, чтобы его корабль сверкал как стеклышко, значит, в его власти, чтобы машины и оружие работали безотказно и люди были послушны ему.
И вот теперь он водил Максимова по отсекам, и тот не мог не порадоваться хорошему содержанию корабля и такой же организации службы. Потом они прошли в командирскую каюту, и Максимов сел в кресло и спросил:
— Ну как, обжился?
— Да, привыкаю понемногу.
— С командой ладишь?
— Вполне.
— Я спрашиваю потому, что в море, в бою, очень важно чувствовать себя спаянным с людьми. По принципу: один за всех, все за одного…
Зайцев был уязвлен замечанием.
— Слушай, ты объясняешь прописные истины. Я ведь тоже кое-что повидал, — сказал он и подумал о том, что Максимову даже не снилось такое плавание, какое совершил он. Полтора месяца в море! Двенадцать тысяч шестьсот миль — это что-нибудь да значит!..
— Ты не прими за обиду мои слова. Я просто основываюсь на своем опыте, — миролюбиво отозвался Максимов и спросил: — Как твой помощник?
— Не ожидал от тебя такого сюрприза. Слушай, Миша, забери его куда-нибудь подальше, противно мне с ним дело иметь.
Максимов замотал головой.
— Сие не в моих возможностях, Как тебе известно, сослуживцев не подбирают по нашему вкусу.
— Благодарю. Твой намек понятен…
— Пока идет война, будь добр, эмоции держать на цепи…
Теперь они говорили о походе.
— Я, признаться, не спокоен, — сказал Максимов. Он отвернулся от Зайцева, и тот видел только его широкую спину. — Три тральщика маловато… Да к тому же одним из них командует офицер, только-только начинающий свой боевой путь. — Максимов добродушно улыбнулся. — Ну да не в первый раз тебе в море.
— И не в последний, — добавил Зайцев.
— Будем надеяться, что не в последний. — Максимов повернулся, протянул Зайцеву руку. — Будь здоров!
— Счастливо.
— Выходим в двадцать два ноль-ноль.
— Слушаюсь.
Короткие прерывистые авральные звонки разносились по кораблю.
Максимов следил за часами.
Время сниматься со швартовов.
Надел чесанки, кожаное пальто на меху, ушанку и поднялся на мостик. Было свежо и ветрено. Кругом царила привычная деловая суета: с носа доносился бас боцмана, покрикивавшего на матросов.
— Ветер шесть баллов, товарищ капитан второго ранга, — доложил, выйдя из рубки, командир корабля капитан-лейтенант Проскуров, высокий, худощавый молодой человек, к которому Максимов всегда относился тепло, по-отечески.
— Значит, потреплет малость, Виктор Васильевич, только и всего, — весело откликнулся Максимов.
Между ними была разница в двенадцать лет, и это сдерживало Максимова в его порыве завязать дружбу. У Проскурова была жена Надюша — Найденыш. Встречая их вместе, молодых, жизнерадостных, Максимов еще больше тосковал об Анне, тревожился о ребенке. Если бы хоть короткую весточку получить от нее, кажется, сразу бы сил прибавилось… Сам он готов перенести что угодно, лишь бы Анна не страдала, лишь бы ей было хорошо…
Из темноты, сквозь свист ветра, снова послышался голос Проскурова:
— Получено «добро» на выход.
— Передайте на корабли приказание сниматься со швартовов, — сказал Максимов, зная, что нужна предельная точность маневрирования, когда выползаешь из Екатерининской гавани, через пролив, зажатый сопками, особенно ночью или в туман. Маленькая ошибка в маневре, и корабль врежется в скалистый берег. Выход в море всегда доставлял Максимову немало беспокойства.
На сигнальном мостике флагмана замигал огонек ратьера. Это передавалось приказание Максимова на остальные корабли.
Скоро гул машин усилился, раздались свистки, команда: «Отдать швартовы», и, как эхо, донеслось: «Есть, отдать швартовы!» Вода забилась о борт корабля, тральщик отошел от пирса и лег на курс к выходным воротам. Ветер с яростью налетал на высокое ограждение ходового мостика, бессильно бился, обтекал его и завывал в такелаже.
Показались синеватые огоньки в воротах боно-сетевых заграждений, они раздвинулись в обе стороны, буксир оттянул «ворота», чтобы выпустить корабли. И снова огоньки вытянулись низко над водой в одну ровную гирлянду.
— Право руля! — скомандовал Проскуров, напряженно глядя в темноту, стараясь увидеть створные огни впереди, по носу корабля. И, как только корабль лег на заданный курс, скомандовал:
— Так держать!
И тут случилось то, что часто бывает в любое время года: налетел густой снежный заряд. Максимов и Проскуров поминутно протирали глаза, но все равно ничего не видели, кроме мелькавших в непрерывном потоке снежинок, залепивших лицо, меховые воротники кожанок и мягко шелестевших под ногами.
— Радиолокационные станции включены? — осведомился Максимов, кутаясь в мех.
— Так точно, — из темноты доложил Проскуров.
Максимов продолжал смотреть вперед, выискивая глазами поворотный огонек. Он перешел на левое крыло мостика, где светился маленький экран радиолокации. На нем вырисовывалась штриховая полоса — береговая линия Кольского залива и отдельные черточки — буи на пути кораблей и такие же маленькие точки, находящиеся в непрерывном движении, — сами корабли.
— Виктор Васильевич! Выходим из Кольского залива. Кажется, сейчас поворот, — тихо сказал он, на память зная весь этот путь.
— Так точно! — отозвался Проскуров и через минуту скомандовал: — Право руля!
Корабль разворачивался.
— На румбе семьдесят пять… — отозвался рулевой.
Снежный заряд остался за кормой. Кругом чернела ночь, и чувствовалось, как низко висели облака, сквозь которые не проглядывали звезды. Зато впереди, на отвесном скалистом берегу, вовремя вспыхнул маяк Кильдин-вест.
