Вячеслав Кондратьев - Женька
— Нету… Мать моя под Каширой живет, заехать не имею права.
— Это почему же?
— Я же не в отпуску, Женя, — в резерве. Из Москвы выехать не могу.
— Я бы убежала.
— Ты-то — конечно. Но у меня партизанских навыков нет.
— Благоразумный вы дядечка, аж до противности.
— Брось этот тон, Женька. Видишь же, хорошо к тебе отношусь.
— Уж не знаю, чем заслужила?
— В том-то и дело, что ничем… Тем не менее хочу знать, что решила?
— На фронт поеду, — опустила она голову. — Если хотите, вас провожу, и поеду на днях. Да не уговаривайте вы меня! — воскликнула, увидев, что Ушаков раскрыл рот — Все меня уговаривают! А у меня своя голова.
— Своя, но дурная.
— Какая есть! — отрезала Женька.
— Одевайся, Женя, — неожиданно для себя сказал он поднимаясь.
— Это зачем?
— Нужно.
— Кому?
— И тебе, и мне. Ну, не рассуждай и слушай старших по званию. Быстренько! — добавил командным тоном.
Женька недоуменно пожала плечиками, но стала одеваться. Накинула шубенку, посмотрела на ноги.
— В валенках придется?
— Валяй в валенках. Да, кстати, захвати паспорт.
— А это еще для чего?
— Не рассуждай! — прикрикнул он.
— Чего вы раскомандовались?! — вскинулась она, но достала паспорт и сунула в карман.
— А теперь пошли. — Ушаков взял ее за руку и вывел из комнаты.
Женька упиралась, но не очень уверенно. На какое-то время приказной тон и напор Ушакова парализовали ее волю, а возможно, и пробудили любопытство — что это задумал старший лейтенант? Они вышли на улицу…
— Ну и куда мы? — спросила она.
— Много будешь знать — рано состаришься, — буркнул он, а когда они прошли Автодорожный институт, сказал: — Я здесь учился.
— А я вон в той школе, — показала она пальцем на противоположную сторону Садовой. — Видите, внизу серое здание?
— Вижу.
— Я, правда, там только до седьмого класса училась. Потом в техникум пошла.
— В какой же?
— Как в какой? В строительный, — не без гордости сказала она. — Может, встречались до войны, я ведь каждый день мимо вашего института проходила.
— Возможно… Только таких упрямых девчонок мне не попадалось.
— Я тогда не упрямая была. Даже тихонькая…
— Трудно представить, — усмехнулся он.
Они прошли уже Самотеку, миновали ресторан "Нарва", около которого толпился народ, и стали подниматься в гору, к Колхозной.
— Вы меня случайно не в "Форум" ведете? Так я не хочу кино смотреть.
— Нет, не в "Форум".
— А куда же?
Ушаков не ответил, но перед гомеопатической аптекой взял Женьку за руку и резко втолкнул в дверь. Она не успела даже разглядеть вывески на ней и, войдя в помещение, растерянно озиралась, не понимая, куда же привел ее он. Ушаков, не давая ей очнуться, почти силой усадил ее за стол.
— Садись. Будем заявление писать.
— Какое заявление?! Вы куда меня завели? — Женька очумело крутила головой, пока не наткнулась глазами на дощечку над одной из дверей. — Да это загс вроде! — воскликнула, а потом, повертев пальцем у своего виска, пробормотала: — Вы что, старший лейтенант, того?
— Я не того… Сиди! — Он схватил ее за плечо и прижал к стулу, заметив, что она собралась удирать. — Как твоя фамилия и отчество?
Она машинально ответила, а потом снова взорвалась:
— Вы что, всерьез чокнулись?
Ушаков, придерживая ее за плечо, взял лист бумаги, ручку и начал писать.
— Всерьез. Распишемся, я уеду, а ты будешь меня ждать. Поняла?
— Ничего я не поняла! Пустите меня!
— Нет уж, милая, раз я решил — не отвертишься. — Он опять с силой прижал ее к столу.
Женька была в смятении. Она как будто действительно ничего не понимала, на ее лице поочередно выражались то возмущение, то недоумение, а больше всего — растерянность. Вид был у нее немного обалделый. Решительный и приказной тон Ушакова, неожиданность всего этого сковали ее на время, и она не знала, что делать.
— Вы что ж, выходит, влюбились в меня с первого взгляда? — наконец-то нашлась она, усмехнувшись.
— Разумеется, — почти зло ответил Ушаков, не поднимая головы и продолжая писать.
— Ну уж дудки! Так я вам и поверила!
— Ладно, об этом потом поговорим, — бросил Ушаков, — а пока вот держи и подписывай, — протянул он ей бумагу с заявлением.
Женька взяла бумагу и долго-долго, шевеля губами, как маленькая, читала. Лицо покрывалось красными пятнами, потом побледнело. Она приподнялась медленно, и Ушаков не стал ее придерживать, потом долго и внимательно разглядывала его, будто в первый раз видела, и прошептала:
— Вот вы какой… Вот какой… Это вы для меня, чтоб я на фронт не ехала? Да?
— Да! — в сердцах кинул он, но сразу поправился: — Не только. Я хочу, чтоб ты ждала меня. Понимаешь, ждала? Сегодня у нас с тобой ничего не будет, конечно, ты проводишь меня и будешь ждать моего возвращения. Поняла ты наконец, упрямая девчонка?
— Поняла… — тихо, упавшим голосом сказала она и разорвала заявление. Ушаков не успел помешать ей.
— Я напишу другое, Женька. — Он взял лист бумаги и стал писать.
— Не надо, — неожиданно кротко сказала Женька и дотронулась до его плеча. — Не надо… Если вы и вправду хотите, я вас и так буду ждать. Просто так. Вы хотите?
— И не поедешь на фронт?
— Если вы не хотите… не поеду, — так же кротко произнесла она.Пойдемте отсюда, жарко тут.
— Пойдем. Только без дураков, Женя. Остаешься в Москве, начинаешь в своем техникуме заниматься и… и будешь ждать меня. Поняла?
— Вот вы какой… — повторила она дрогнувшим голосом и дотронулась до его руки. — А стою ли я?…
— А это мы потом увидим, — улыбнулся он.
Они вышли на улицу и направились обратно, к Женькиному дому. По дороге она вдруг всхлипнула и бросилась в подъезд какого-то дома. Ушаков хотел было за ней, но раздумал, вынул папиросы, закурил и стал ее ждать. Он почти выкурил папиросу, но Женька не возвращалась, тогда он вошел в парадное. Нашел ее на пятом этаже. Она сидела на ступеньках лестницы и ревела. Он не стал ее успокаивать, а стоял и ждал, когда она выплачется.
— Что ты, глупенькая? — подошел он к ней, когда она перестала реветь.
— Вам и вправду нужно, чтоб я ждала? — подняла она зареванное лицо.Вправду?
— Да, Женя, — сказал он как можно увереннее.
— Это здорово, наверно…
— Что здорово?
— Когда нужна… Я ведь никому особенно не была нужна… Даже Леше, по-моему, не очень… А вы не врете? — Она уставилась на него своими широко раскрытыми глазами.
— Ну зачем мне врать?
До вечера они пробыли у Женьки на квартире. Попили чаю, перекусили. Она была тиха, как-то значительна и, как казалось Ушакову, растроганна. Потом пошли к нему, он взял уже собранный чемоданчик. На Рижском простились… Женька долго стояла на перроне и махала до тех пор, пока он видел ее. По прибытии в часть он сразу же послал ей письмо с адресом своей полевой почты. Она аккуратно отвечала на каждое письмо, но он писал нечасто, он не всегда знал, чего ему писать этой девчонке. Через некоторое время вся эта история стала казаться ему смешной и несерьезной, и его письма становились все прохладней. Однажды она не ответила ему на его письмо. Недели через две он отправил еще, но и на него не было ответа… И вот не прошло и полгода, как переписка прекратилась. Все же для очищения совести он послал и третье письмо, на которое ответила Женькина соседка-старушка. Она написала, что "эта сумасшедшая девчонка опять удрала на фронт". Что ж, подумал тогда Ушаков, он сделал все, чтоб спасти ее, но она сама не захотела его ждать. Значит, такая ее судьба… Ему было немного стыдно признаться себе, но он почувствовал некоторое облегчение. Последнее время эта переписка тяготила его. Да, тогда это было так…
Но вот после войны, когда вернулся в Москву живым, он, как и все благополучно вернувшиеся с фронта, постоянно ощущал неясную, но болезненную вину перед погибшими. Вот и стала вспоминаться ему Женька, но пойти к ней домой и узнать о ее судьбе он не решался. Он чувствовал, что она погибла, но убеждаться в этом не хотел. Он довольно часто проходил по Садовой мимо ее дома и почти всегда приостанавливался около парадного. Нет, он не ждал чуда, не надеялся вдруг увидеть ее, его просто схватывало болью, потому как сейчас-то он понимал, почему Женька перестала писать, перестала его ждать и уехала на фронт, — она увидела по его письмам, что не так-то нужна она ему… И, наверное, решила, что на фронте она будет нужней, и в третий раз, мотыльком, как говорил ее Леша, полетела в огонь войны.
