Ольга Матюшина - Песнь о жизни
Печь потухла, даже угли погасли.
— Смотри, Муля, — сказала я, — как уютно в комнате при свете настольной лампы. Надо на зиму устраиваться.
— Сколько у тебя цветов, Оля! Точно сад пришел в комнату.
— Я люблю цветы. Мне кажется, они дольше и бережнее умеют хранить свет солнца.
Сегодня у Мули мы читаем вышедшие номера детского журнала.
Муля живет близко, на нашей улице, в старинном каменном доме. Стены его толстые, печи белые, изразцовые. Окна высокие, полукруглые. Половину маленькой комнаты занимает рояль, место остается только для кровати и стола.
— Тесновато у тебя, Муля!..
— Ничего. Зато могу играть вечерами. Ребят не разбужу.
Мы прошли в соседнюю комнату. Там живет Мулина сестра Ксения с двумя дочками — близнецами Галей и Наташей. Громадный буфет и три кровати почти незаметны в большой комнате.
Мы раздвинули стол. Он, потеряв свою круглую форму, стал длинным.
— А тебе дадут в июне отпуск? — спросила я.
— Обещали. Я досрочно сдала в Москву часть исследовательской работы для Дворца Советов. Думаю, вовремя всё закончу.
— Смотри, Муля, не заключай много договоров, этим летом мы должны обязательно уехать из города.
— Не бойся, на Отпуск заработаю и поедем!
В передней раздался звонок. Явились двадцать юных авторов разом.
Муля положила на стол три вышедших номера рукописного журнала «Ребята». Переписывали их девочки Тоня и Нина. Шрифт получился довольно крупный. Обложки яркие, разноцветные.
Мы с Марией Владимировной бережно относились к тексту. Наша редактура сводилась к исправлению орфографических ошибок да к легкой правке особенно корявых фраз.
Первый номер выпустили в конце лета. Второй — ко дню Октябрьской революции, последний — к Новому году.
Мальчики насмешливо отнеслись к журналу и сразу отказались участвовать в нем. Но для второго номера они сами принесли мне свои произведения. Их участие ввело в журнал военные темы. Появились рисунки самолетов, пушек, кораблей.
Началось обсуждение журнала. Я глядела на внимательные, серьезные лица детей. Сначала они стеснялись критиковать. Потом стали говорить горячо и просто.
Одного мальчика выругали за плохое стихотворение. Он обиделся и вскочил со стула.
— Сиди! — крикнула Тамара. — Ты думаешь — настоящих писателей не ругают? Еще как здорово ругают!
— Ты сначала поленился, а в последнем номере хорошо написал! — вмешалась Мария Владимировна.
Мальчонка широко улыбнулся и не убежал.
Я с интересом следила за маленькими авторами. Работа в журнале очень увлекала их. Подымалась и росла творческая сила детей. Не на изобретение шалостей она была теперь направлена, а на что-то большое, хорошее. Меня поражали талантливость ребят, их желание сделать все как можно лучше. Индивидуальность каждого выявлялась все ярче.
Если подольше поработать с ними — можно помочь им найти свой настоящий путь!
Глава шестая
День Первого мая 1941 года. Солнечный, ясный, немного холодный. Ира в новом платье, с модной прической, надушенная, стоит у окна:
— Брать пальто или нет?
— Обязательно бери. Или дождик, или снег пойдет, — шутит Леня.
Накинув жакетку, Ира торопливо идет к двери. Леня — за ней:
— Я тебя провожу до Большого проспекта.
Дверь захлопнулась. Я посмотрела на часы. Пойду на демонстрацию позднее, а сейчас немного порисую. Набросала легко здание завода. Молодая зелень кругом. Прозрачный весенний воздух. Работать красками приятно. Акварель почти готова.
Часы пробили двенадцать. Очнулась.
Допишу после демонстрации. Оделась по-праздничному, вышла на улицу. На Кировском проспекте примкнула к колоннам. Повернули на Большой. Через всю Улицу перекинуты гирлянды флажков и флагов. Под ними шагают дети, физкультурники, рабочие. Несут яркие знамена, транспаранты, лозунги. Ряды стройные. По асфальту идти легко.
На перекрестке — пробка. Колонны останавливаются. Моментально организуются игры, танцы, песни. Жарко. Все разогрелись, сбросили пальто. Заиграл оркестр, двинулись дальше.
Идем по Тучкову мосту. С Первой линии свернули на набережную, вышли к Зимнему дворцу. Вот и площадь — нарядная, праздничная. Здание штаба, дворец — в алых полотнищах.
Подходя к трибунам, все подтягиваются. Шаг четкий. «Уррра-а!» — повторяют десятки тысяч голосов. В несколько рядов проходят колонны, и нет им конца.
На Марсовом поле демонстранты расходятся по домам.
Еще не кончилась демонстрация, а на улицы уже выехали автомобили, полные ребят. В руках у них — цветы. Тоненькими голосами выводят: «Веселый Май! Счастливый Май!»
Дома Ира накрывает стол. Обед вкусный. На третье Леня принес сливочный торт. У Неро целая чашка костей. Он доволен, сыт.
— Вечером, Ирочка, пойдем смотреть фейерверк, — ласково говорит Леня. Девушка улыбается.
Я кончаю рисунок. Он удался.
Открыла балконную дверь. Подумала: у весны свои законы. Она все преображает. Раскрытая, полная радости и солнца, она и от людей требует чистого, ясного отношения к жизни.
Сад залит солнцем, сияет зеленью. На полянке появилась какая-то женщина. Она поставила дочку на одеяло, разостланное на траве. В голубом вязаном платьице, пушистой шапочке девочка похожа на крепкий грибок. Бросилась в протянутые руки матери. Та покрыла поцелуями смеющийся маленький рот. Девочка подпрыгивала. Она знала только одно слово «мама» и вкладывала в него так много… Попробовала самостоятельно шагнуть, упала в молодую зелень. Хотела заплакать, увидела одуванчик — засмеялась.
Я долго смотрела на мать и ребенка. В них так много мира и счастья. Хотелось запомнить, нарисовать. Взяла краски, спустилась в сад, села неподалеку. Мать заметила. Неожиданно для меня свернула одеяло, взяла ребенка и ушла.
Досадно стало — зачем спугнула?
Пришлось оставить начатый рисунок. Уходить не хотелось. Решила писать наш дом, вернее — один его кусочек. Светло-зеленый, с большими лапами-листьями каштан на коричневом фоне дома. Белые свечи его цветов. Открытое окно. В глубине его виден кусок полки. На ней пестрые обложки книг.
Острое короткое мгновение — увидела освещение, форму, цвет. Закрыла глаза. Надо сохранить виденное. Потом уже можно рассматривать детали, убирать ненужное, лишнее. Просмотреть натуру, наметить, как ляжет она на бумагу, приготовить краски. Наблюдать внимательно, все подмечать. Главное — хранить неприкосновенным первое впечатление, пленившее все твое существо. Им контролировать и проверять сделанное. В замученной вещи солнце не живет.
Кончила. Еще раз проверила тональность. Усилила потухшие краски. Заиграло. Можно оставить.
— Как хорошо! — послышался чей-то голос.
Вздрогнула от неожиданности. Подняла голову. Три Девушки стоят за деревьями.
— Ася?! Испугала меня…
— Мы давно смотрим, как вы рисуете, — улыбнулась девушка — Каштан точно живой!.. Ольга Константиновна, а это мои подруги. Они хотят просить вас выступить у них на вечере.
— Выступить? — удивилась я. — В качестве кого? Не пою, не играю, только рисую.
Девушки засмеялись, сели рядом на траву. Одна из них, смуглая, стриженая, заговорила официально:
— Мы просим вас выступить на нашем школьном вечере с воспоминаниями о Горьком. Ася говорит, вы знали Алексея Максимовича.
— Ольга Константиновна, это я их притащила к вам. Помогите устроить хороший вечер.
Девушки настаивали:
— Согласитесь, пожалуйста!
На следующий день смуглая девушка пришла за мной.
Большой школьный зал был полон молодежи. Около стола, покрытого красным сукном, сидели педагоги.
После доклада начались выступления. Говорили о Горьком, как о своем учителе, друге. Читали отрывки из его произведений.
Мне вспомнились мои школьные друзья, наше отношение к Горькому, его книгам. Захотелось рассказать молодежи о моем детстве. Я не умею и не люблю выступать, но здесь я должна говорить.
— Товарищи, — начала я, — меня обрадовала ваша горячая любовь к произведениям Алексея Максимовича и к нему самому. Я много старше вас. Я росла в глухом, провинциальном городе. Там даже железной дороги не было. Новых книг мало. Достать их трудно, особенно книги Горького. А мы дорожили каждым его словом. Он учил нас думать, смелее жить.
Однажды разнесся слух, что в Петербурге появились две замечательные песни. Автора их не знали, но приписывали песни Горькому. Ссыльные — их в нашем городе было много — знали и «Песню о Соколе» и «Песню о Буревестнике». Мне в это время было лет тринадцать, я училась в гимназии. К ссыльным нас не пускали. За знакомство с ними начальство грозило исключить из гимназии. Но, вопреки веем запретам, мы бегали к ссыльным. Затаив дыхание, слушали их рассказы о тюрьмах, паразите-царе.
