Николай Прокудин - Звездопад
— Кто первый на съемку, в очереди на исторические кадры, — заорал весело Сергей, снимая крышку с фотообъектива. — Наверное, самый молодой?
Ветишин осторожно потрогал водичку рукой, тотчас же принялся отряхивать ее и зафыркал, как домашний кот:
— Фр-р-р! Черт! Как ошпарило! Серж, а если я буду имитировать обливание и мытье, получится на фотографии реализм? Я склонюсь над ледяной водой, раздетым по пояс, а ты меня щелкни.
— Трус! А ну, не сачкуй, — заорал Острогин и принялся подталкивать Сережку к ручью. — Быстро в воду!
Лейтенант скинул куртку, тельняшку, осторожно шагнул в ручей, пригнулся над водой и заорал:
— Камера, мотор, съемка! Скорее!!!
И он тут же получил легкий пинок под зад от меня. В результате Сережка упал в ручей, опираясь на четыре точки, макнув в воду нос и лоб.
— «Золотой» кадр, снято! Следующий! — радостно воскликнул Острогин.
— Давай, давай, замполит, теперь ты показывай личный пример. Сибиряк «комнатный».
— Даю! Показываю!
Я снял тельняшку и осторожно принялся мыть руки, при этом завывая все громче и громче под щелканье фотоаппарата.
В это время «летеха» подкрался сзади и, зачерпнув котелком воду, плеснул на мою голую спину.
— Сволочь! У-у, гад! — завопил я истошно.
— Вот поделом тебе, не будешь обижать маленьких, — ехидно улыбнулся Ветишин.
— Бери фотоаппарат, Ники! Очередь геройствовать моя и Игорька.
— Предлагаю съемки по очереди и в финале групповой портрет. А потом и я в вашей группе снимусь! — предложил я.
Щелк, щелк, щелк.
— Теперь обтирание снегом! «Ветиша», сними мой мужественный поступок, — рявкнул я и, делая глубокий вдох, бросился в сугроб. — У-ух-у. Хорошо. Ха-рра-шо!
— Замполит, а ты чего там рычишь, как медведь в зимней берлоге? Прекращай, пленка давно кончилась! — радостно воскликнул Острогин.
— Негодяй! А чего же ты клацал, когда я натирался?
— Понравилось, как ты позируешь. Ты был просто неотразим. Надо послать в журнал «Огонек» или «Советский воин». И подпись под снимком: «Коммунистам подвластно все», или «Повесть о настоящем замполите».
— А под твоей фотографией должен стоять заголовок: «Повесть о самом несчастном взводном».
— Это почему же?
— А что за счастье? Высылка лишенного наследства графа из сытой Германии в нищий и убогий Афган без права на амнистию.
— Опять крестьяне притесняют дворян! Меня не ссылали, я сам приехал. Презренный смерд, фотографий не получишь!
— Ну, ты же знаешь мой стиль: что не дают, стянуть или реквизировать.
— Беда с этим парнем, я ношу с собой фотоаппарат, а у него фоток больше, чем у меня раза в два. Жулик! Проходимец!
— Ладно, мсье герцог, вас и всю свиту угощаю бесплатным чаем. Помните мою доброту.
***Неделю ходили-бродили роты по горкам и лощинам, но без толку. Немного мин, немного боеприпасов, ни одного уничтоженного «духа».
Операция с треском провалилась. Безрезультатно действовали и другие части.
В конце концов командование приняло решение возвращаться. То ли в наказание за отсутствие результатов, а может, в целях экономии топлива, но идти пятнадцать километров к броне пришлось пешком. Вертолеты за нами не прислали. Вот жалость-то, вот беда.
В моих ботинках-бахилах можно ходить по снегу, взбираться по крутым обледенелым скалам, но топать по песку и камням — невозможно! Уже через пару часов ноги налились свинцовой тяжестью. Шипы и подковы вгрызались в почву, цеплялись за неровности рельефа и бороздили землю как плуги.
В такой ситуации не кому-то помогать, а меня самого бы в пору нести. Опять Царегородцев быстро выдохся, да еще тот сачок, «крысеныш» госпитальный, Остапчук умирает. Отлеживался восемь месяцев по медсанбатам и госпиталям, еле-еле разыскали и вытащили обратно в роту, но он через два дня вновь в санчасть слег. Только перед самым рейдом из-за недостатка людей удалось все же вырвать его из «лап» медицины.
Муталибов и Томилин приволокли Остапчука силой, в больничном халате. В первом взводе всего пятеро солдат — воевать некому, а этот рожу наел в столовой и медпункте — каска не налезает, под подбородком не застегивается. Верещал он как поросенок про здоровье ослабленное, про остаточные явления гепатита.
— Остапчук! — зарычал я. — Еще слово о гепатите, и будешь зубы выплевывать. Почему за тебя, гадина, другие отдуваться должны, чем они хуже?
***И вот теперь этот «сачок» совсем издох, еле ползет, и приходится чуть ли не нести его на себе. Я и сам еле живой с этими колодами на каждой ноге. Такое ощущение, что пудовые гири привязаны.
К черту форму одежды, к дьяволу комбата с его придирками, свободу ногам! Я сел на камень и достал из мешка кроссовки. Быстро переобулся, напевая от радости. Дойду до брони, а там что-нибудь обую для построения, если оно будет. Но что делать с этими монстрами? Нести в мешке? Ни за что на свете! Просто выбросить? Жалко.
Я с такими мыслями я достал из нагрудника РГО, разжал усы у запала, засунул ее в ботинок и отошел чуть в сторону от тропы. Затем аккуратненько поставил обувку за камни, засунул руку внутрь и выдернул чеку из запала. Вот он — мой привет нашим недругам. Завтра-послезавтра кому-нибудь понравятся мои ботинки, возьмет их этот кто-то — и ка-а-ак бабахнет! Сейчас ботинок даже шевелить нельзя. Уф-ф.
Я успокоил дыхание, вытянул из ботинка руку и осторожно вернулся обратно на дорожку.
— Вечно вы озорничаете, товарищ лейтенант, не живется спокойно. А если бы выскользнула, поминай, як звалы… Нам, между прочим, вас нести пришлось бы. Мало мне этой сволоты Остапчука? Урода этакий! Из двух лет в роте и месяца не пробыл, скотина! — с этими словами он дал затрещину трясущемуся и хнычущему солдату.
— Дубино! Ручонки не распускай! Бери его мешок и вперед! — рявкнул я на сержанта.
Васька подхватил вещи, Томилин — бронежилет, у Остапчука остался только автомат. Солдат еще яростнее всхлипывал, слюни и сопли он уже и не вытирал. Тьфу ты, убожество!
— Послушай, специалист по госпиталям и столовым, не вой и не стони. Шагай, пока я тебя не пристрелил. Нести тебя не собираемся! Понял? — тряхнул я за ворот гимнастерки убогого солдата.
— Вы меня просто не понимаете. Я болен, я очень болен. В конце концов просто умру от бессилия.
— Ну, чмо болотное, вот дрянь! По столовой с подносом и тряпкой каждый сумеет бегать! Ты пулемет поноси в горы! Я за таких гадов два роки безвылазно хожу под пулями, — возмутился Томилин.
(Остапчук из санчасти каким-то образом попал в госпиталь, из госпиталя — в медсанбат, оттуда — снова в санчасть. Кто-то из медиков приставил его «к делу»: помогать официанткам в офицерской столовой. Однажды я с удивлением узнал, что этот уборщик — наш солдат, а в рейде пулеметы и гранатомет носить некому, в расчетах — некомплект. Взял его обратно в взвод, а теперь сам с ним мучаюсь.) Немного передохнув, мы двинулись в путь — нагонять уходящую роту.
— Товарищ замполит, чого вы усе время меня с собой цепляете? — поинтересовался Дубино. — Ладно, Томилина, ему как медику положено при вас быть, а почему я?
— Щас дам в рыло! Положено, — возмутился Степан. — Это Муталибову положено, а я, наверное, останний раз иду в рейд, пора в ридну Украину, в Закарпатьте.
— Я, между прочим, «бандера», на три месяца дольше тебя в роте! — огрызнулся Дубино.
— Это от тупости, учебку закончить надо было, попал бы попозже, селянин! — усмехнулся Степан.
Идем, переругиваемся, только Гасан помалкивает. Хороший парнишка пришел в роту. Он прибыл к нам в декабре, с последней партией молодого пополнения. Все командиры рот взять его к себе отказались, а Сбитнева никто не спрашивал — только назначен на должность. Муталибов оказался тихим, спокойным человеком, даже очень спокойным для жителя Дагестана. Володя произвел его в сержанты. Пока что справляется, лишь бы не сбили с толку земляки.
— Гасан! Возьми у Царегородцева мешок, надо торопиться, отстаем от роты, — прикрикнул я и подумал про себя:
— Вон уже комбат догоняет. Опять начнет придираться и насмехаться, мол, рота без Кавуна дохнет и деградирует. Вначале Ивана травил и третировал, а теперь после его замены возводит его на пьедестал и сам греется в лучах чужой славы.
— Парни, скорее, скорее, не отставать! Остапчук, не прибавишь шаг — верну тебе бронежилет и каску!
Хныканье только усилилось, но скорость движения нисколько не увеличилась. Я снял тельняшку, кроссовки, засунул шмотки в мешок и пошел босиком. Зачем получать лишний выговор?
Вот и Подорожник, идет и сияет.
— О, комиссар! Что авианосец утонул? Ну, ты прямо как с кораблекрушения: почти голый, босой, но с пулеметом! Улыбнись — фотографирую! — и он, вынув из куртки фотоаппарат, сделал снимок.
— Спасибо, но зачем такое внимание и забота? — попытался съязвить я. — А, вообще, это лучший корабль в вашей флотилии.
