Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики
А. АГАФОНОВ. Уличных боев в Ростове не было, а ведь город готовился к обороне. У нас на углу Ворошиловского и Красноармейской находилась баррикада. Она перекрывала всю улицу, но внутри были небольшие проходы для пешеходов, а в центре была раздвижная часть для проезда трамваев. Такие баррикады были и в других местах. Но дело в том, что ими никто не воспользовался. Когда наши части отступали, тянулись подводы. Грузовиков мы почти не видели. Баррикады нанесли только вред. Отступавшие не знали, как их объехать, как попасть, к переправе. Переправа, правда, тогда, не нужна была — Дон замерз. Но как проехать к Дону? Толкнутся в одну улицу — перегорожено, в другую — тоже. А объезд довольно далеко. Мы, конечно, показывали дорогу. Но некоторые бросали подводы. У нас на углу стояла одна — со снарядами. Когда немцы пришли, приказали их выбросить в противотанковую щель. Она была вырыта на противоположной стороне улицы. Там» сейчас находится облсовпроф, а раньше стояли частные домишки.
Убитых немцев мы не видели. А вот двух красноармейцев замерзших видели на Театральной. Причем, один лежал так, как будто закрывал глаза рукой. Мы заглянули под руку, оказалось, пуля ему попала между глаз.
А. КОТЛЯРОВА. Перед приходом немцев наши не успели эвакуировать госпиталь с ранеными красноармейцами. Их жители разобрали по квартирам. Взяла и я одного. Но немцам кто-то из предателей донес, что в домах есть раненые бойцы. И они стали ходить и искать их. Немецкие прислужники тут как тут — помогали. Знали, кто мог взять.
Я тому парню, что взяла к себе, надела исподнее мужа, а красноармейскую форму спрятала в коридорчике в куче грязного белья. Гляжу: идут к нам трое. Впереди офицер, сзади солдат с винтовкой, за ними мужик с нашего двора. Он и до войны, и после нее по тюрьмам да лагерям пропадал. А при немцах хвост поднял. Это он ко мне их вел. Знал, что я санитаркой работала и могла взять раненого. Я выскочила навстречу. Кричу: «Заразный больной здесь!». Немцы успели войти в коридорчик. А я на кучу белья, где гимнастерка окровавленная спрятана, положила спеленутую девочку свою, ей четыре месяца было. Немец потыкал штыком вокруг моей малютки. Я так вся и обмерла. А в это время тот мужик, что с немцами шел, тоже кричит: «Зараза!». Он знал, что муж туберкулезом болен, но не знал, что его дома сейчас нет, а вместо него лежит другой человек. Если бы он заглянул в комнату, то увидел бы там чужого. Немцы повернулись и ушли.
В нашем дворе еще одного раненого прятали в сарае, на настиле. Немцы туда даже заглядывать не стали, прошили доски из автомата. А оттуда кровь закапала.
Через семь дней наши в Ростов вошли. И моего раненого забрали.
А. АГАФОНОВ. Наши части находились рядом, в Батайске. А в городе были наводчики. Периодически из Батайска вели обстрел Ростова. Стреляли вроде бы прицельно по складам, административным зданиям. Так ли это, не знаю, по крайней мере, один снаряд угодил в наш дом. Если посмотреть сейчас на дом-гигант, в подъезде № 24 видно место, куда этот снаряд попал, между третьим и четвертым этажом — там латка, кирпич отличается. Здесь погибла одна девушка. Она была очень красивая, звали ее Эльвира, она была постарше нас. Мы сразу же забрались на четвертый этаж, посмотреть эту квартиру. Висели часы на стене. А пол частично провалился. Мы забрались на кушетку, стали прыгать и попали на третий этаж. Но даже не ушиблись, потому что рухнули вместе с диваном.
Но работа наводчиков была и успешной. Полицаи собрались свалить памятник Ленину у парка имени Горького. Обвязали его веревками, накинули петлю. Но наши наводчики вызвали огонь артиллерии. Снаряды стали падать совсем близко. Полицаи и разбежались. В первую оккупацию памятник Ленину так и стоял.
В. ВАРИВОДА. Мне было 23 года. У меня был маленький ребенок, поэтому я старалась как можно меньше выходить на улицу. Жила в основном слухами. Больше всего меня потряс расстрел жителей около парка имени Революции. Кто-то убил немецкого офицера, и вот ночью согнали всех жителей квартала и расстреляли на углу. Фашисты хотели тем самым запугать население. Показать, как жестоко они будут действовать, устанавливая «новый порядок».
А. АГАФОНОВ. Мы бегали в парк, где лежали трупы расстрелянных. И у нас родилась тогда отчаянная мысль — отомстить. По Красноармейской часто проезжали грузовики. Несмотря на сильный мороз, ездили и мотоциклисты. Под пилоткой или каской они обвязывали головы платком. Мы забрались на третий этаж, установили на площадке пулемет, который нашли в полку связи. Заспорили было, кто будет стрелять. Вдруг Пашка Костин, а он был у нас самый отчаянный, без лишних разговоров стал к пулемету. Ему все уступили — ведь он мог дать и затрещину. И вот только мы приготовились ждать появления какого-нибудь мотоциклиста, на этаже выше открылась, дверь, и оттуда появился мужчина. Он сразу догадался, в чем дело. И, не выбирая выражений, напустился на нас. А у нас какая была идея: мы постреляем и сразу же сбежим наверх на чердак. А чердаки шли тогда над всем огромным домом. Можно было выскочить где-нибудь на Ворошиловском. Мы себя как будто обезопасили, но не ожидали появления этого мужика. Побежали вниз, так как он перекрывал нам путь наверх. Пулемет, естественно, бросили. Он его забрал. Чертыхаясь, он кричал нам вслед: что, вы хотите весь дом погубить? Вот тогда до нас дошло: если бы стрельнули и кого-то убили, то жители всего дома стали бы заложниками и их бы расстреляли.
О. КЛЯПИК. Для нас, мальчишек, раздолье было лазить по руинам. Мы пытались пробраться в подвалы, засыпанные комнаты — искали в разрушенных домах деньги, ценности. Ничего особенного не находили. Но это было наше увлечение, спорт своего рода. Кто первый пролезет, кто первый что-то интересное найдет. Дети всегда в своих играх стараются держаться подальше от взрослых, оберегают свой мир. А эти развалины принадлежали нам. Они были нашими «владениями».
Некоторые здания были разрушены до такой степени, что лазить там было опасно. Свисали лестничные пролеты, какие-то металлические и деревянные балки.
Многие мальчишки собирали коллекции осколков. Патрон у нас при обменах был самый ходовой товар, вроде денег.
Но один случай поохладил наш пыл играть в такие «игрушки». Был у нас один парень. Его звали Валя, по кличке Вака. Сорвиголова. Первый везде лез. Невысокий, но крепкий. Он лучше всех дрался. В нашей компании мы считали его за атамана. Рылись мы однажды в одних развалинах, а он в сторону, за угол отошел. Вдруг слышим — взрыв. Земля комьями, осколки кирпичей градом посыпались. Мы перепугались, на землю легли. Минуты через две-три выглянули. От него мало что осталось…
Л. ГРИГОРЬЯН. Мы вышли утром на балкон и увидели: горят два здания — радиокомитет и здание НКВД. И помню нашу радость от того, что горит НКВД — его мы дико боялись. Отец у меня сидел три года. Его освободили в 40-м, когда Ежова сменил Берия. Тогда же отпустили В. Фоменко, В. Закруткина. Если бы отец был начальником его бы все равно расстреляли, как Ченцова, Шеболдаева и других партработников и крупных инженеров. Но он был рядовым экономистом, беспартийным. Он там, в застенках, ничего не подписывал, ни в чем не признался. Когда его посадили, он пытался покончить с собой. Наточил о стенку ручку зубной щетки и перерезал вены, а для верности вскрыл себе еще и живот — сделал харакири. Но это быстро заметили и его спасли. А перед этим он голодал. Несколько дней держал сухую голодовку. Он потом мне все рассказывал. Говорил, что четыре дня перед глазами пайки хлеба, а потом уже есть не хочется.
Несмотря на все это, я был советским человеком. Но вот, когда увидел горящее здание НКВД, — была радость на душе.
Потом мы в это обгоревшее здание НКВД лазили с мальчишками, посмотреть на те ужасные подвалы. Его наши и взорвали. И радиокомитет, и это здание. Часть архивов вывезли, а остальные сожгли. Потом, правда, говорили, что они загорелись от бомбежки, но это абсолютное вранье.
В. БАЛАГУРА. Я работал составителем поездов на станции. У меня, как и у всех железнодорожников, была бронь. Перед вступлением немцев в Ростов осенью 41-го мы трудились без отдыха. Распихивали все, что было на станции, и ушли последними. Нас было шесть человек. Пошли в сторону Батайска. Остановились передохнуть, развели костер: было очень холодно. Расселись вокруг огня. И откуда ни возьмись то ли мина, то ли снаряд. И прямо в костер. Всех наповал, а у меня — ни царапинки.
П. КЛИМОВА. Когда осенью 41-го наши части оставили Ростов, немцы не сразу вошли в него. И вот над городом стояла зловещая тишина, только собаки выли. Одна залает и все подхватывают. И был слышен только этот вой. А когда он стихал, становилось еще страшнее. Словно он предвещал нам что-то ужасное. И пожаров было много. А ночью особенно горело ярко.
Люди все растаскивали из магазинов, складов. Все равно немцам досталось бы. Как сейчас вижу: маленький мальчик катит по земле головку сыра — поднять не мог. Эти продукты доставались в основном самым расторопным, нахальным. А потом они ими на рынке торговали.
