Святослав Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть
Так они жили годы. Значит, можно и так
Ветер с моря мчит по узким, с одноэтажными домами, изогнутым улицам, забирается под куртку, пронизывает теплой сыростью до костей. Он гонит по мелкому, с отвесными каменными берегами каналу черные морщины, змеятся, отражаются в воде посаженные вдоль канала многоногие фикусы, пахнет мертвой рыбой, влажными водорослями, скрипит под ногами, соскальзывая под деревянной подошвой с выпуклых булыжников, песок
Ито бредет берегом, ища знакомый мост. Вот и он, горбатый, сложенный из отесанного камня, под ним двумя языками две песчаные косы, на каждую навалило течением картонные ящики, люди натаскали тряпок, бумаги, хворосту. Воровски оглянувшись, спустился по стенке, полз, упираясь ногами в камни, нащупывая пальцами щели, спрыгнул, еще раз огляделся, юркнул в темноту под горбатую каменную крышу, раздвинул картон — где оно, вчерашнее место? — опустился на колени, проверил ладонью — сухо? — лег на бок, свернулся, прижался спиной к стенке чужого ящика и замер.
Шелестит вода, задувает под мостом теплый ветер, часто, с плеском, выбегают на песок волны. Кажется Ито, что шевельнулся кто-то рядом, по ту сторону ящика, осторожно подвинулся, снова замер. Затаив дыхание, приподнял голову — человек? Нет, тихо, никто не дышит, не заскрипит, не шелохнется… Еще крепче поджал под себя ноги, накрыл рукавом голову, закрыл глаза: сейчас кончится, придет тревожный пугливый сон… Деревянная решетка, за решеткой в глубине паучьи суставчатые желто-зеленые ноги. Светит сверху луна, пробивает лучами настил моста, шевелятся ноги, тянутся к Ито, вот-вот просунут когти сквозь прутья решетки, коснутся лица. Ито старается отодвинуться, тяжестью налилось тело, что-то навалилось на грудь — вот-вот задохнется, и снова слышится — кто-то шуршит рядом. Проснулся — исчезла клетка, исчезли ноги-щупальцы диковинного зверя, и только дыхание оторвалось от них, осталось. Часто, беспокойно дышит, всхлипывает, задыхается.
Ито отогнул фанерную стенку и тотчас кто-то за ней вскочил, стал на колени, смутным пятном забелело лицо, поднялись два белых пятна поменьше — ладони.
— Ты что? — испуганно спросил Ито.
— Ты кто? — не ответил человек Но теперь видно — такой же подросток… — Давай ложись. Спинами прижмемся, будет теплее. Фанеру на себя положи. Чего ждешь?
Легли, прижались, и сразу заснул. Проснулся, когда начало сереть, вымыло из тьмы черную крышу — мост, желтый от света зарождающегося дня полукруг, в нем — светлая, без морщин вода, по сторонам черные, зеленые камни — стенки канала. Розовело, поблескивало. Ито повернулся, чтобы согреть озябшие сырые руки, сунул их под тряпье, которым прикрыт сосед. Ладони уперлись во что-то мягкое, теплое, ощутил непривычную выпуклость, податливость тела и едва не вскрикнул. Рывком отдернув, медленно нашел край тряпки, приподнял. Рядом, закрыв глаза и тяжело дыша, лежит девчонка. Просыпалась мучительно долго, измученное, с морщинками в углах рта лицо подергивалось, наконец открыла глаза, недоумевая посмотрела на Ито, сжалась в комок и наконец, вскочив на колени и комкая у груди тряпку — мятое, грубое платье, — выкрикнула:
— Ты зачем? Убери руки! А ну…
— А ты? Я тебя здесь не видел.
— Я в первый раз…
Сказала тихо, покорно. Сели рядом, поджав колени и прикасаясь локтями.
— Жрать хочется, денег нет.
— У меня тоже.
— Ты откуда?
— Из Камакуро.
— Родители живы?
— Умерли.
— А я с севера… Ушла из дома?
— Выгнали…
Щель, через которую было видно море, наполнилась светом, в небе прочертило красную полосу облако, под ним что-то вспыхнуло, засветилось, выскочил дымно-красный утренний солнечный шар.
— Я пойду, — сказал Ито. — Я не спросил у старика, когда приходить.
— Что за старик? Ты работаешь?
— Тебе какое дело?
— Таких, как ты, берут. Ты молодой. А тех, кто постарше, забирают в армию. Сейчас всем нужны мальчишки. Сколько он тебе платит?
— Много будешь знать…
— Не уходи. Посиди со мной.
— Нужна ты…
Собрал свой узелок и, не оглянувшись, полез наверх по разрушенной стенке.
Старик принес циновку и потертое байковое одеяло, и Ито не пришлось больше возвращаться под мост. В первую же неделю он научился править погнутые велосипедные крылья и менять разбитые ручки и багажники. Старика сотрясал кашель, он усаживался на пол и долго, задыхаясь, хрипя, ожидал, когда пройдет приступ.
— А ты не жулик? — спрашивал он, отдуваясь и глядя куда-то в сторону. — Ты должен быть мне благодарен за то, что я взял тебя.
— Я благодарен вам, хозяин.
— Завтра сходишь в полицию, пусть возьмут на учет. Будут призывать твой год. Если вздумаешь скрыться, попадешь в тюрьму.
— Я пойду в армию, когда мне прикажут.
— То-то, и не вздумай отлучаться по ночам. Верстак, инструменты, машины — я собирал их всю жизнь.
— Не беспокойтесь, хозяин, все будет в порядке.
Старик долго натужно хрипел, подносил к губам узловатые желтые пальцы и снимал с них белую мокроту.
— Война… Она не кончится никогда. Говорят, у Китая миллион солдат, пока их всех убьешь… Во время русской войны все было иначе… Вы, молодые, не знаете теперь ничего, не хотите знать.
Что всегда отличало нас, делало народом, не похожим ни на один народ в мире? Три вещи. Они сопровождают нас с детства до глубокой старости: следование национальным традициям, страх перед законом и вера в повиновение. Этого можно не осознавать, но это внушает уверенность: будущее Японии лишено опасностей, Стране восходящего солнца самим Дзимму завещана божественная миссия.
Гета — патриотическая обувь. Стук деревянных подошв на улицах — примета новой жизни, жизни во имя победы.
Дух Ямато. Япония всегда одерживала верх: Россия, Германия, теперь Китай. Мы идем от победы к победе.
В 1912 году победитель русской армии на полях Маньчжурии генерал Ноги пожелал последовать в могилу за умершим императором: он кончил жизнь самоубийством, вместе с ним то же сделала его жена. Ноги возведен в ранг божества. В память о нем построен храм. Это воодушевляет каждого.
Адмирал Того, который разгромил эскадры Рожественского и Небогатова, при жизни получил неземные почести: на торжественных обедах у императора ему было разрешено сидеть всего на одну ступеньку ниже микадо.
Пишу тебе, Эльза дорогая, содрогаясь, не в силах прийти в себя после увиденного. Вообрази, вчера у нас в Нанкине японцы казнили пленных. Жителей пригнали на площадь силой. Осужденного ставили на колени, кисти рук связаны за спиной. Руки резко поднимали, отчего человек наклонялся и шея его обнажалась. Головы рубили саблями. Над площадью стоял женский вой. После каждого удара голову подбирали и лужу крови засыпали песком.
Ты меня знаешь, дорогая, в нашем посольстве один только я не сумел отказаться. И мне пришлось видеть это все до конца…
Особа императора священна и неприкосновенна, род его поставлен править на вечные времена. Умысел на жизнь императора карается смертью, а приближение к нему без разрешения — тюрьмой.
Всякий портрет императора священен. В случае пожара он должен быть первым вынесен из дома. Никто не может стоять или сидеть выше императора. Когда император едет по городу, все должны находиться на улице.
Двойное самоубийство — наша традиция, и не следует осуждать его. Если на пути влюбленных встают неодолимые препятствия, такие, как несогласие родителей или отсутствие жилья и денег, они договариваются одновременно покончить счеты с жизнью. Они бросаются в море или прыгают, взявшись за руки, в горах — со скалы или ложатся под колеса поезда, или принимают яд, или убивают друг друга из пистолета. На острове Хоккайдо есть кипящие серные озера, смерть в них предпочтительна.
Необходимо воспитывать Дух Великой Восточной Азии. Великая Восточная Азия — это сфера Совместного Процветания.
Запрещаются выступления, воспитывающие ненависть к войне, запрещаются пропаганда пацифизма, мирных настроений и распространение уныния. Каждый должен посмотреть кинофильмы: «Победная песня Востока», «Командующий, штаб и солдаты».
Во Владивосток, в Гомера они приехали в мае, и сразу же получили на Корабле комнату.
Казенную мебель — ободранный стол, кровать, два шатких стула — принесли матросы со склада, шкаф уступила соседка.
Таня протерла влажной тряпкой пол, расставила стулья, сходили с мужем в столовую, а когда вернулись, за окном уже темнело, сине-зеленые ели налились чернью, растаяли, стали неотличимы от глухого, без звезд, неба.
Бухта, полуостров, дома продувались насквозь. Набегали тучи.
