Алексей Леонтьев - Белая земля
Упряжки трогаются. Я лежу в последних санях. В них только я и лейтенант. Он управляет собаками. Мы едем обратно по проложенной в снегу колее.
За холмом передовые упряжки сворачивают на юго-запад. Очевидно, направляются к месту гибели нашего корабля. Курт что-то кричит лейтенанту. Тот, мельком взглянув на меня, пренебрежительно машет рукой и придвигает ближе лежащий в санях автомат.
Упряжки бегут по снежной равнине. Мы остаёмся вдвоём. Лейтенант сворачивает на юг. Мы направляемся к немецкой станции.
2
Подпрыгивали сани, убегала назад бесконечная белая равнина, а впереди маячила спина человека, управлявшего собаками. Эта спина вызывала у меня сначала смутное, потом всё более острое раздражение. Особенную ненависть испытывал я к подпрыгивавшим при каждом толчке прямым, будто прочерченным по линейке плечам лейтенанта.
Я попробовал пошевелить онемевшими руками. Смешно. Меня связали, как будто можно убежать куда-то с этого заброшенного в мёртвый океан клочка земли. Здесь для пленных не нужны колючая проволока и охрана. Впрочем, второпях меня не очень тщательно связали — постепенно удалось высвободить правую руку. Но верёвка на ногах только плотней врезалась в тело. Я не думал о побеге, но инстинктивно замирал, когда лейтенант бросал быстрый взгляд через плечо. Кажется, он ничего не заметил.
Резкий поворот едва не выбросил меня из саней. Лейтенант что-то кричал, размахивая шестом. Приподнявшись, я увидел серый комочек, несущийся вверх по откосу. Какой-то зверёк. Вероятно, песец. Захлёбываясь от охотничьего азарта, собаки мчались за ним, не обращая внимания на отчаянные крики лейтенанта. Наконец, с силой воткнув шест в снег перед санями, он остановил упряжку. Забыв обо мне, лейтенант бросился к собакам. В этот момент я понял, что мои ноги тоже свободны — при крутом повороте лопнула туго натянутая верёвка.
Впереди торчал воткнутый в снег шест. Лейтенант возился с упряжкой. Схватив вожака за шиворот, он пытался заставить собак вернуться на прежний путь. Его прямые плечи были наклонены параллельно земле.
Я привстал, выдернул шест и, размахнувшись, с силой опустил его. Очень хорошо помню, что метил попасть не в голову, а именно по этим острым прямым плечам. От удара лейтенант увернулся, но, споткнувшись, упал. Автомат отлетел в сторону. Я вывалился из саней и очутился возле него раньше противника.
— Лежать! — крикнул я по-русски, забывая, что лейтенант вряд ли может понять это приказание. — Ни с места!
Как ни странно, немец точно повиновался. Я навалился на него сзади, приставив к затылку дуло автомата. Лейтенант замер. Я заломил ему руки назад и скрутил верёвкой. Чуть отдышавшись, на всякий случай связал и ноги врага. Проверил узлы. Получилось неплохо, как будто я всю жизнь только и делал, что вязал людей.
Я обыскал немца. Под курткой у него оказался парабеллум в треугольной кобуре. В карманах пачка сигарет и бумажник.
В бумажнике лежали «солдатская книжка» на имя лейтенанта Иоганна Риттера, 1904 года рождения, тонкая пачка писем и фотография молодой женщины с двумя мальчиками: один — лет шести, другой — восьми. На письмах были штемпеля полугодовой давности. Парабеллум и сигареты я взял себе, а бумажник засунул обратно в карман лейтенанта. Потом, присев на край нарт, я закурил. Я не спешил.
3
Собственно, выбор был невелик. В нескольких километрах к югу лежала немецкая база. На севере дорог каждый лишний человек, и меня вряд ли просто уничтожили бы. Скорей всего использовали бы на каких-нибудь чёрных работах.
Чтобы добраться до союзников, надо было пройти триста километров по льдам на север. Но теперь мне предстояло проделать этот путь одному, без помощи надёжного и опытного друга.
Затянувшись в последний раз, я отбросил догоревшую до самых губ сигарету. Можно было не спешить — вряд ли кто-нибудь хватится нас раньше, чем немцы, отправившиеся к заливу, вернутся на базу. Я тщательно подсчитал свои «трофеи». В моём распоряжении были сани с упряжкой собак — разлегшись полукругом, они устало грызлись между собой. Автомат и к нему два запасных магазина. Парабеллум. Охотничий нож. В санях лежал спальный мешок на каком-то лёгком и, наверное, очень тёплом пуху. Мешок был большой, при желании в нём могли поместиться даже два человека. Судовой журнал «Олафа», карта, компас, секстант, хронометр и даже фляжка капитана Дигирнеса были целы. В рюкзаке лейтенанта оказались две банки консервов, несколько галет, котелок, спиртовка, пачка сухого спирта и баночка с кофе — судя по запаху, суррогатным. Кроме того, там лежали пакеты с каким-то белым порошком неизвестного назначения. В длинной надписи на них я смог разобрать только часто повторяющееся слово «химическое». В общем, припасов немного, но вполне достаточно одному человеку дня на четыре, если быть экономным. Я посмотрел на Риттера. Он перевалился на спину. Верёвки на его ногах сдвинулись: он тоже пытался освободиться. За тёмными стёклами очков не было видно глаз лейтенанта, но я чувствовал, что он неотступно следит за мной.
Я не выстрелил в него в первый момент. Теперь уже это было немыслимо. Я не мог расстрелять связанного по рукам и ногам человека. Оставить его лежать так на снегу? В сущности, это то же самое. Даже хуже. А потом, если он всё-таки выпутается из верёвок и доберётся до своей базы? Через несколько часов немцы догонят меня…
Смеркалось. Надо было уходить. Я подтащил связанного лейтенанта и взвалил его на нарты. Потом сел сам, взял шест и гортанно крикнул, подражая капитану Дигирнесу. Однако упряжка не двинулась с места. Напрасно кричал я на все голоса и яростно размахивал шестом. Должно быть, я что-нибудь не так делал, или эти проклятые псы не понимали по-русски. Они уселись в кружок и с любопытством смотрели на меня.
Охрипнув, я решил отказаться от упряжки. Вероятно, позже я уже не сделал бы такой самоубийственной глупости, но тогда мой полярный стаж измерялся всего двумя сутками. К тому же из головы не выходил выдавший нас с Дигирнесом предательский след. Я решил сбить с толку преследователей.
«Выгрузив» из саней Риттера, я сложил в два заплечных мешка продовольствие и немудрёное снаряжение. Потом обрубил постромки, удерживающие вожака, и изо всей силы хлестнул лохматого пса. Он с визгом бросился в сторону. Повинуясь инстинкту, упряжка тут же кинулась за ним в погоню. Теперь они не скоро остановятся.
Лейтенант, приподнявшись, с удивлением следил за моими действиями. Но когда я, справившись с собаками, обернулся, он тут же опять бесстрастно откинулся в снег.
Перевернув его вниз лицом, я перерезал верёвки.
— Встать! — скомандовал я. — Ауфштеен!
Лейтенант поднялся, разминая затёкшие ноги. Знаком я предложил ему надеть мешок. Риттер повиновался. Сверившись с компасом, я выбрал направление на север.
— Вперёд! — сказал я, выразительно приподняв автомат. — «Форвертс!
Лейтенант шагнул вперёд.
— Шнеллер! Шнеллер! — торопил я.
Надвигалась ночь. Моя третья ночь на этой земле.
4
До утра я не сделал ни одного привала. Было сравнительно тепло. В лицо ударяла позёмка. Она заметала след.
Очень болела голова. У правого виска, казалось, выросла огромная опухоль, которая никак не хотела уменьшаться под шапкой. Я всё время прикладывал к виску холодный снег.
Впереди маячила прямая спина лейтенанта. Мне нельзя было показывать свою слабость. И едва Риттер замедлял шаги, как я бросал короткое «форвертс».
Он снова уходил вперёд, и надо было напрягать все силы, чтобы догнать его, не дать раствориться в густой вьюжной мгле. Догнав, снова упереть в спину автомат и крикнуть:
— Шнеллер! Шнеллер!
К рассвету я был совершенно измучен, а Риттер по-прежнему шёл ровной походкой человека, привыкшего к большим переходам.
— Стоп! — сказал я, чувствуя, что ещё шаг и замертво упаду в снег. — Хальт!
У меня хватило сил отыскать сравнительно защищённое от ветра место.
Очень хотелось горячего кофе, но я боялся надолго задерживаться. Всё-таки не удержался от соблазна разогреть на спиртовке консервы.
Пока я возился с завтраком, Риттер сидел на снегу, в двух шагах от меня, прямой, с виду спокойный и безучастный. Темные очки скрывали выражение его глаз.
От банки потянул пахнущий мясом парок. Дольше ждать было свыше моих сил. Я перекинул за спину автомат, передвинул ближе к поясу пистолет и незаметно расстегнул кобуру.
— Битте! — сказал я, снимая с огня банку. Мне приходилось мобилизовывать весь багаж школьных познаний в немецком языке. — Эссен!
Я вывалил в котелок полбанки консервов и разделил ещё раз точно пополам. Риттер никак не откликнулся на моё приглашение. Я выложил свою долю на крышку, а котелок и один сухарь поставил возле лейтенанта. Поколебавшись, он взял свою порцию. Мы ели маленькими глотками, не торопясь, как на дипломатическом рауте.
