Александр Кердан - Рассказы майора Игнатенко
Еще год назад эта картина заставила бы его содрогнуться. А сейчас… Неужели так ожесточилась душа, что следы войны не воспринимаются как что-то ужасное?
Вертолёт сделал крен влево и, перевалив через хребет, пошёл на снижение.
— Вот он, наш „Ураган“, загорает, смотри! — Лукоянов прижался носом к стеклу иллюминатора и стал похож на мальчишку.
Вадим уже и сам разглядел сиротливо лежащий на покатом склоне неподалеку от небольшого кишлака объект их поисков — злосчастный „Ураган“. Машина застыла колёсами вверх, что действительно делало её чем-то напоминающим отпускницу на пляже. Только вот место для отдыха было неудачное: дикие горы вокруг, недружелюбного вида кишлак…
Сделав несколько кругов над поверженной машиной и не заметив ничего подозрительного, приземлились, не выключая двигателя, метрах в ста от „Урагана“.
Когда разведчики и саперы покинули борт, вертолет, натужно гудя, ушел в сторону заката, торопясь вернуться на аэродром до темноты.
— Ну что, Вадик, — сказал капитан, — теперь твоё слово! Посмотри, что с машиной. Если заминирована, не возись, лучше взорвём! А мы по округе побродим, в деревеньку наведаемся. Может, об экипаже узнаем… На всё у нас с тобой пара часов. А там пойдём к дороге. „Первый“ обещал „броню“ послать… Ну, давай, трудись! Да смотри, поосторожней! Я за тебя отвечаю…
— С какой это стати грозу душманов на лирику потянуло? — беззлобно огрызнулся Вадим. — Ты лучше за своими суперменами поглядывай, чтобы пальбу не открывали, а то мы и так „вертушкой“ всех местных всполошили.
— Ну, пока. — Оставив двух автоматчиков для прикрытия саперов, Люлёк с разведчиками направился к кишлаку по руслу пересохшего арыка.
Вадим отправил Кочнева проверить, нет ли мин на склоне вокруг „Урагана“, а сам вместе с Мерзликиным направился к кабине. Двигался не спеша, словно рентгеном, ощупывая взглядом каждую пядь каменистого грунта. Мерзликин шел поодаль, таща на плече миноискатель и щуп, от которых среди этих камней толку мало… Здесь, как пел Высоцкий, надеяться надо только „на зоркость глаза и цепкость рук“.
У машины Вадим сделал знак ефрейтору остановиться, а сам стал продвигаться к кабине, время от времени замирая на месте и внимательно разглядывая „Ураган“. Поверхностный осмотр удивил: несмотря на неестественное положение, машина почти не пострадала, ни пулевых пробоин, ни вмятин, даже остекление кабины — в целости и сохранности. Дверцы не деформированы. По всей видимости, их можно без труда открыть. Но делать этого он не стал: дверцы — излюбленный прием душманских минеров. Присев возле одной на корточки, он удовлетворенно прищелкнул языком: так и есть — растяжка. Тонкая, как струна, стальная проволока, прикрепленная изнутри к дверной ручке, другим своим концом пряталась в дальнем углу кабины под кучей ветоши. Что там: мина, фугас? Всё равно. Примитив, грубая работа, рассчитанная на дилетанта. Торопились „духи“: ловушка получилась неудачной. Хотя подрывники моджахедов и так изобретательностью не блещут: ставят мины, словно по заранее полученной инструкции, прямолинейно, однообразно. Если и попадётся какая-то закавыка, считай, наёмники-профессионалы поработали… Но сегодня разминирование его не волнует. Задача прямо противоположная: осмотреть „Ураган“ и, убедившись, что машина не разграблена, подготовить к уничтожению!
Подозвав Мерзликина, поставил диагноз:
— Растяжка. Будем взрывать! Тащи ПТМ…
Пока возились с установкой противотанковой мины, возвратилась группа Лукоянова. Разведчики привели с собой старика, вылитого Хоттабыча: седая борода, тюрбан, длинная холщовая рубаха, шаровары. Только туфель с загнутыми носками нет — старик бос.
Наши герои-разведчики „языка“ взяли! — съехидничал Вадим.
— Что с машиной? — не удосужился обидеться капитан.
— Цела. Но заминирована: мина или фугас па растяжке. Мы в довесок ПТМ установили… Рванет, стоит только в кабину сунуться! Так что готовы хоть сейчас взрывать, хоть „душкам“ в подарок оставить. Как прикажете, товарищ начальник…
— Добро! — кивнул Люлёк и наконец-то прореагировал на колкость Вадима. — Старик, что с нами — кадр ценный! Аксакал. По его словам, он — единственный взрослый мужчина в кишлаке, остальных моджахеды угнали в горы…
— Так зачем вы его притащили? — спросил Колков, продолжая разглядывать старого афганца, который стоял безучастный, точно идол.
А затем, что он говорит… Одним словом, слышал пальбу здесь несколько дней назад. И еще — видел, как душманы увели каких-то людей в горы… Уразумел? Старик — свидетель (и, может, единственный) того, что приключилось с „Ураганом“. Правильно я понял, золотце? — повернулся Лукоянов к одному из разведчиков, таджику по имени Телло[4].
Солдат заговорил со стариком. Каменная маска па лице аксакала дрогнула, и он ответил голосом скрипучим, как несмазанная арба.
— Там выше по склону стреляли чужие люди, — перевел Телло.
— Что ж, посмотрим…
— А не засада это, Валера?
— Засада — не засада, а лейтенанта с солдатом нам искать! — Люльку и самому не хотелось лезть в горы по одному лишь утверждению незнакомого старика, но задачу надо выполнять: Иванова с водителем, кроме них, разыскивать никто не будет.
— Товарищ капитан, товарищ старший лейтенант! — неожиданно раздался голос Кочнева. — Там, там… — солдат не мог подобрать нужных слов.
— Где там? Да говори же разборчиво, боец, что ты кашу жуешь! — по способности возвращать младшим по званию присутствие духа с Лукояновым вряд ли кто-то мог сравниться.
— Я нашёл… руку нашел… человеческую… — сделав несколько судорожных глотательных движений, выдавил сапёр.
— Человеческую?.. А какие ещё бывают? — усмехнулся Лукоянов и добавил строго: — Ладно, показывай!
Капитан и Колков зашагали вслед за Кочневым вверх по склону. Тот всё ещё путано рассказал, что, проверяя по приказу старшего лейтенанта окрестности, обнаружил обрубок чьей-то руки.
Место, на которое привел сапёр, оказалось небольшой пологой площадкой с вытоптанной травой. Среди мелких камней тускло поблескивали латунные гильзы. Лукоянов поднял одну:
— От АКМСа…
Кочнев остановился на краю площадки — здесь.
Офицеры увидели скрюченную кисть, которая, словно живая, притаилась сбоку от рыжего валуна. Палящее солнце сделало уже своё дело: от обрубка исходил тяжелый запах, вокруг роились мухи.
Лукоянов склонился над страшной находкой, вынул из ножей финку и с ее помощью перевернул кисть. Между мертвыми пальцами оказалась зажатой какая-то бумага. Люлёк осторожно подцепил и извлек ее. Разгладил, прочитал вслух: „Вещевой аттестат. Выдан лейтенанту Иванову…“ — резко бросил Кочневу, у которого, как у девушки, мелко подрагивали короткие белесые ресницы:
— Старика — ко мне! Живо!
Когда угловатый солдат убежал, попенял Вадиму:
— Рассопливился твои сапёр, тошно смотреть!
— Не обтерся еще: второй раз на выходе, — вступился Колков и перевёл разговор на другое. — Думаешь: врёт дед?
— Не знаю… Сам видишь: бой был здесь. И кисть, похоже, Иванова, того самого. Гранатой оторвало… И чего это он аттестат в руке держал? Вот она, жизнь-житуха! Аттестат сдать вещевикам не успел… А сейчас он ему без надобности.
— Может, рано хоронишь?
— Может, и рано… — согласился Люлёк.
…Старик, которого привели Кочнев и Телло, ничего нового не сообщил. На все вопросы капитана, которые старательно переводил таджик, отвечал одно и то же: бой был здесь, потом моджахеды ушли в горы и увели с собой „шурави“[5]; больше он ничего не знает.
Поняв, что большего не добиться, Лукоянов поручил Телло охранять старика, а сам разбил отряд на две части: одна, во главе с Колковым, будет обследовать склон горы у подножия; другая, под командой капитана, продолжит поиски ближе к вершине. Встретиться договорились через час возле „Урагана“.
…Экипаж нашёл Вадим. Пробираясь по ложбине, поросшей чахлой травой, он обратил внимание, что земля в одном конце отличается по цвету. Такое бывает на месте установки мины…
Щупом стал сантиметр за сантиметром проверять подозрительное место. Щуп беспрепятственно уходил вглубь.
Вместе с Кочневым осторожно разгребли землю руками. Когда убрали верхний слой, в нос ударил знакомый сладковатый запах. Солдата вырвало. Дальше Колков работал один. Вскоре неглубокая могила была разрыта…
Сверху, оскалившись, лежал труп черноволосого солдата, под ним тело лейтенанта. С помощью подоспевших разведчиков Колков извлёк из ямы останки погибших и уложил их на плащ-палатку. Тело Иванова было изуродовано взрывом гранаты до неузнаваемости: вместо лица — бесформенное месиво, живот вспорот, правая рука без кисти. От обмундирования уцелели только обрывки защитной рубашки с измазанными кровью и землёй лейтенантскими погонами. Ташмирзоев, напротив, без единой царапины. Если бы не пулевая пробоина в затылке, трудно было бы определить, от чего он погиб.
