Илья Штемлер - Война детей
Ровшан повернулся ко мне спиной, над которой сияла лысина…
За углом меня поджидал Борис. Я рассказал о своем разговоре. Борис ответил, что другого он и не ожидал. Скорей бы окончилась война и вернулся бы старый милиционер, черноусый любимец наших ребят.
Вечером у тутовника выстроилась очередь. Люди держали в руках кастрюли, банки, бутылки. Рядом бродили собаки. Их осталось совсем мало.
Люди молча поглядывали на ворота. К семи часам, как обычно, послышался шум повозки, хоть часы проверяй.
– Всем, всем хватит, – успокаивала людей тетка Марьям, прижимая к животу огромный бидон. Второй бидон ей помогли донести женщины. – Только руки вот помою. Гигиена, да.
Чувствовалось, что она работает в больнице, знает правила.
– Да не оставит тебя Аллах без радости, – донеслось из очереди. – Что бы мы без тебя делали, Марьям-ханум…
Очередь оживленно зашевелилась и вытянулась еще метров на десять – в нее встали те, кто поджидал хаши, сидя на скамейках. Тетка Марьям нацепила серый передник с огромным карманом и вынесла из комнаты литровую кружку. Она оглядела очередь и деловито подвернула рукав, обнажая волосатую тощую руку. Сейчас начнется торговля. Литр – десять рублей. Через час все кончится. Только собаки еще долго будут кружить возле повозки, облизывая черные доски…
Борис толкнул меня локтем: пора. Я взобрался на перевернутый ящик. Я был очень спокоен, ведь всех, кто стоял в очереди, я знал всю жизнь. Они жили в нашем доме, или в соседнем, или через улицу…
– Соседи! Товарищи жильцы! – крикнул я. – Тетка Марьям – спекулянтка и убийца! Она даже мыло варит из собак и продает. Она моего Дезика убила. Знаете, сына кавказской овчарки Маргошки… – я вытянул из кармана ошейник: – Вот! Я и Борис нашли в Бузовнах, у нее дома. Там был целый казан мыла…
Я замолчал. Я не понимал, почему люди молчат. Мне казалось, что сейчас должны опрокинуть телегу, а тетку Марьям связать и отвести в милицию, как тогда, когда поймали у нас во дворе вора – он стащил с веревки белье.
Но люди молчали.
– А это хаши? Откуда она берет по два бидона? И спекулирует.
А вы еще спасибо говорите, не стыдно?
Я не знал, что еще сказать. Вот если бы кто-нибудь меня поддержал. Хотя бы один голос…
– Вай атон… Разве это ребенок? – тетка Марьям засмеялась и хитро повела головой. – Первый апрель. Он с утра всех обманывает.
– Неправда! – закричал я. – Мы были в Бузовнах. Все видели.
Марьям оглядела очередь.
Мы молчали, глядя на толпу. Она стояла возле своей телеги, а я – на перевернутом ящике. Словно мы перетягивали с разных концов длинный канат – этот живой канат, раскинутый под тутовником.
– Слушай, Лятифа, иди, я налью тебе хаши, а то, боюсь, тебе не достанется, – произнесла тетка Марьям добрым усталым голосом. Из очереди вышла жена лысого Ровшана и подала синюю новенькую кастрюлю.
– А нам, а нам?! – из очереди раздались испуганные голоса. – Ты ведь сказала, всем хватит…
Тетка Марьям выпрямилась с кастрюлей в руках:
– Я через весь город тащу эти несчастные бидоны. Для вас! А вы слушаете этого паршивого маленького шакала?
Толпа притихла, но в следующую секунду кто-то крикнул:
– По шее ему надо дать! Чтобы не врал…
Я видел злые глаза и выкрикивающие что-то рты. Но никто не решался покинуть очередь.
И тут мой лучший друг Борис вскочил на телегу и что было сил ударил ногой бидон. Тот свалился. Желтая жирная вода хлынула на землю.
Очередь оцепенела. Борис метнулся к воротам, я – за ним.
И в следующее мгновение толпа бросилась за нами. Многих из них я знал всю жизнь. Они жили в нашем доме, или в соседнем, или через улицу. Они бежали и орали, как тогда, когда ловили вора, что украл с веревки белье. И даже страшнее. Так мне казалось.
Борис выскочил на улицу. Я – за ним. Очутившись на улице, я захлопнул ворота и подставил ногу. Я уже говорил, что могу так подставлять ногу, что и трактором дверь не сдвинуть.
Кто-то уже лез через забор. Но в это время Борис уже скрылся за углом. Я что было сил побежал за ним.
Мы знали, что надо успеть добежать до рынка, где сидят инвалиды войны. Там уже нам никто не страшен, там нас не дадут в обиду. Даже лысый Ровшан ничего не сделает, если инвалиды увидят, что толпа гонится за мной и моим лучшим другом Борисом, – в этом я был уверен.
А по дороге я представил, какой сейчас праздник у собак нашего двора!
ФИК-ТО
На вечернем совещании наш зеленый вещевой мешок заметно вспух за счет банки американской тушенки. Банку принес Борис. Где он достал целую банку, было непонятно.
– Достал, – важно сказал Борис. – Я вам не какой-нибудь Фикто. Этой тушенки нам хватит до города Грозного, а там уже фронт начинается. Говорят, немцы уже Майкоп взяли, надо спешить… К тому же я заметил, что никто не придерживается конспирации.
Думаете, что бежать на фронт – это детские игрушки? – строго добавил мой лучший друг Борис.
– Не привыкли еще, – пробормотал я.
Остальные члены отряда неопределенно молчали.
Принцип конспирации заключался в том, чтобы переставить в наших именах местами слоги. Например, Боря должен называться Ря-бо, а Толя – Ля-то. Идею эту выдвинул Борис.
Не всем она пришлась по душе. Например, Юре Хачатурову.
Ему предстояло носить девчоночье имя – Ра-ю.
И Хачатуров заявил, что забирает свои марки, бежать с нами на фронт отказывается. У него была огромная коллекция марок, на которую мы возлагали серьезные надежды – по дороге их можно было поменять на хлеб или повидло…
– Давайте назовем Юрку Маугли, – предложил я.
– Почему Маугли? – насторожился Борис. Он сразу заметил в этом подкоп под свою систему конспирации. Ведь Маугли звучало не кличкой, а почти музыкой. Заманчиво и романтично. Так и остальные возьмут себе более интересные прозвища.
– Во-первых, у Раи есть… – начал было я.
– Я тебе не Рая, идиот, – разозлился Хачатуров, хотя чувствовалось, что Маугли его устраивает.
– Во-первых, у него был попугай, – продолжал я объяснять.
– Попугай умер! – воскликнул Борис.
– Но был ведь, – возразил я. – Дальше! У него есть собака…
Можно сказать, он воспитывался среди животных, как Маугли.
Ребята молчали. Мои доводы были убедительны, с ними нельзя было не согласиться.
Борис оценивал обстановку. Но он слишком долго ее оценивал.
– Я согласен, пусть Маугли, – важно проговорил Хачатуров, показывая, что он ни в грош не ставит авторитет Бориса.
Второй удар по авторитету Бориса попытался нанести Тофик по прозвищу Фик-то, или, для краткости, просто Фик. Сокращение это его и не устраивало.
– Хорошо, а если я живу во дворе мечети? – произнес он.
– Ну и что? – насторожился Борис.
– Я хочу называться Квазимодо.
– Если бы ты и не жил во дворе мечети, тебя можно было бы так назвать, – разозлился Борис. – Ничего переигрывать не будем! Оставайся в своей мечети, Борис решил принять крутые меры и пресечь бунт. Тем более в отношении Фик-то это было нетрудно. Тот внес в общее дело лишь фонарик без лампочки. А кому нужен такой фонарик? Только старику-утильщику Нури.
Но Тофик, очевидно, не понимал этого. Он был убежден, что фонарик, даже без лампочки, – самый существенный вклад в предстоящую операцию.
– Что ты раскричался? – он повернулся спиной к Борису. – Выберем командиром Маугли, – и Фик-то поспешил поднять руку: – За Маугли! – и посмотрел на меня.
Я тоже решил поднять руку. Мне не нравился диктаторский тон Бориса, хотя из всех нас он был лучший командир.
Борис едва сдерживал слезы.
– А кто первым предложил бежать на фронт? – произнес он.
– Ну и что? – равнодушно проговорил новый командир Хачатуров. – Я давно об этом думал.
Он придвинул к себе зеленый мешок, запустил в него руку, вытащил фонарик и спрятал к себе в карман.
Мы обомлели. Никто из нас, уверен, и не думал о фонарике всерьез (кому он нужен без лампочки?), но поступок нового командира был неожидан, а главное, высокомерен. Он нам сразу дал понять, кто тут главный.
– Э-э-э! – вскрикнул Тофик. – Это мой фонарик.
Он попытался залезть в карман Хачатурова. Тот дернулся в сторону, и карман почти новых штанов затрещал.
В воздухе мелькнул кулак, и тотчас рев Тофика огласил подъезд, в котором мы собрались на совет.
– Плакса, – передразнил Хачатуров и крикнул: – Смирна-а-а!
Тофик вытянул руки и замер, шмыгая носом, пытаясь унять предательские слезы.
– Фонарик будет мой, так как я должен быть впереди отряда. Ясно? Буду освещать дорогу, – соблаговолил объяснить Хачатуров.
– Там же нет лампочки, – уныло возразил Тофик.
– Ничего. Лампочку отберем у убитого немца, – отрезал командир. – Все! Завтра в пять утра, как договорились.
Мы повернулись кругом. А Борис еще приложил ладонь к тюбетейке и четко, по-военному ответил:
– Есть!
На галерее, как всегда в это время, собралось много соседей. Все сидели вокруг круглого ничейного стола и грызли семечки. Разговор шел обычный – о положении на фронте. О каком-то партизанском отряде, что смело воевал где-то в Мелитополе, как передавало радио. Никто не знал, где этот Мелитополь. Одни говорили, на Украине, другие – под Москвой. Больше всех горячился дворник Захар. Он кричал, что Мелитополь в Крыму, что он может на карте показать.
