Вилли Хейлман - Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945
Новая очередь… Американец отчаянно пытается оторваться, но слишком поздно. Он пролетел через сектор огня моих четырех тяжелых пулеметов и, войдя в штопор, падал к земле, охваченный огнем.
Я еле прохрипел «Талли-хо» своим пересохшим горлом. «Лайтнинг» появился неожиданно и легкомысленно выставил свой яркий серебристый двойной фюзеляж прямо подо мной. Я быстро перевернул «Фокке-Вульф» на спину. От волнения я дернул ручку управления столь энергично, что голова стукнулась о верхнюю часть фонаря. Короткая очередь… Неудачно. «Лайтнинг» заметил мою машину, и снова началось бешеное преследование.
По радио Дортенман передал:
– Gartenzaun. Их слишком много. Возвращение домой на бреющем.
Сманеврировать, чтобы оторваться, не удавалось. Мы непрерывно вовлекались в «собачьи схватки» с превосходившими по численности американцами, которые вцепились нам в хвост. Дортенман потянул свою машину – красную «единицу» – вверх. Что случилось? За ней потянулся шлейф дыма.
– Дортенман, прыгайте. Вы горите, – раздался чей-то голос по радио.
Мимо меня пронеслась белая «десятка» с двумя «Лайтнингами» на хвосте. Это был лейтенант Курт Зибе, который совершил сотню боевых вылетов, но еще не заслужил Железный крест 1-го класса. Нервный, болезненный парень, всегда выходивший целым из сумасшедших «собачьих схваток».
– Хейлман, внимание, – рядом со мной появился долговязый Патт. Он бросил свою машину в сторону. Я последовал за ним.
Два «Лайтнинга» преследовали «Фокке-Вульф». Они оказались в хорошей позиции по отношению к Остро и ко мне. Очередь, затем вторая, и, пока Патт впереди меня докладывал о своей победе, белая «единица» отчаянными бочками и змейками[60] пыталась сбросить противника со своего хвоста. Еще одна прицельная очередь. «Лайтнинг» перевернулся через крыло и вошел в плоский штопор. Подобно увядшему листу он, полыхая огнем, по широкой спирали падал к земле. Пилот, должно быть, был ранен или, возможно, убит, поскольку парашют не появился.
Я не видел его падения, поскольку на меня с правого борта спикировала целая толпа. Два, четыре, пять – считал я. Резкий разворот вправо, пикирование. Двигатель работал с перебоями и не развивал максимальных оборотов. Теперь я был один. «Лайтнинги» зловеще висели у меня на хвосте.
Я бросил самолет в вертикальное пикирование почти до земли, скорость приближалась к 850 км/ч. Инверсионные следы слева и справа за законцовками крыльев, приближаюсь к земле. «Интересно, что это за металлический лязг и звон», – подумал я с ужасом. Попадания в правое крыло, в его центральной секции образовалось множество дыр, однако худшее было позади.
Полет на предельно малой высоте, моя белая «единица» несется над деревьями. Я безотчетно ныряю под провода высоковольтной линии и затем лечу в юго-восточном направлении. Бросаю взгляд через плечо: три «Лайтнинга» все еще позади и, хотя они еще слишком далеко, чтобы стрелять, не бросают преследование. «Фокке-Вульф» мчится над берегами Сены. Я делаю настолько энергичный правый разворот, что законцовка поврежденного крыла едва не коснулась земли. Выравнивание… Мимо меня промелькнула ферма. Затем я достиг высокой дамбы на Сене. «Фокке-Вульф» летел почти касаясь воды. Полет в этой узкой речной долине с берегами высотой девять метров был вопросом жизни и смерти. Однако это был мой единственный шанс, чтобы стряхнуть со своего хвоста упрямых янки. Они все еще держались сзади, но не рискнули опуститься вниз в долину, а пытались отрезать меня, оставаясь в пределах досягаемости.
Впереди показался мост. Я увидел три широкие каменные опоры. Не имея времени на раздумья, я хладнокровно направил «Фокке-Вульф» под правый пролет. Крутой откос замаячил в опасной близости от крыла, но зато теперь я знал, где нахожусь. Скоро в поле зрения должна появиться Эйфелева башня, а позади этой дамбы налево течет Уаза. Это было мое спасение.
Теперь я практически был в безопасности. Сделав резкий поворот влево, как можно ниже над водой, я совершил «прыжок» вправо над маленьким лесочком.
Посмотрев назад через плечо, я увидел, что наконец остался один. Моя уловка удалась. «Лайтнинги» все еще кружили над долиной Сены.
Вдали появился Сен-Дени,[61] и, оставляя Париж с правого борта, я выполнил широкую дугу на юг в направлении аэродрома. Связаться с ним по радио было невозможно, так как я летел слишком низко. Но это не имело значения. Дела шли хорошо, и я был уверен, что свободно найду аэродром. Вскоре я достиг Виллькобле. Два самолета на скорости рулили к капонирам 7-й эскадрильи, которые были скрыты в лесу. Я делаю крен влево, уменьшаю обороты, потом небольшая горка, и шасси вышли и зафиксировались.
Механики уже знали от приземлившихся пилотов, что случилось, и потому не удивились, что их новый командир эскадрильи выбрался из кабины весь мокрый от пота.
Минуту спустя приземлилась белая «семерка». У нее отсутствовали фонарь кабины и половина лобового стекла. Такое с белокурым фельдфебелем фон дер Йехтеном произошло второй раз за последние две недели. Он весело помахал мне, когда я на мотоцикле ехал в штаб с рапортом. Настроение было приподнятым. Группа имела на своем счету двенадцать побед, потеряв лишь двух пилотов. Дортенман выпрыгнул с парашютом около Рандонне.[62] Командир группы сейчас говорил с ним по телефону.
Я представил свой рапорт и получил поздравления.
– Так, наш новичок становится самостоятельным, – сказал Вайсс, положив трубку и поворачиваясь ко мне. – Хорошо, продолжайте так же.
Дортенман отсутствовал несколько дней. Он покинул самолет на достаточной высоте, но при приземлении растянул левую лодыжку. Скоро он снова был готов летать.
Против шести «Лайтнингов» и пяти «Мустангов»[63] были сбиты два «Фокке-Вульфа». Оставшихся в живых не было.
– Это лейтенант Маркер и ефрейтор Хунгер из вашей эскадрильи,[64] Хейлман. Они единственные, кто все еще отсутствуют, – вмешался в разговор адъютант.
Штабной писарь принес мне рюмку шнапса.
– Хм-м. Как мило, хотя и довольно крепко. Принесите мне, пожалуйста, еще одну.
Я сел и рассказал свою историю. Командир группы, сидя верхом на одном из кресел, слушал мой рассказ о схватке.
Пилоты называли приятную паузу после приема пищи «заседанием болтунов». Так ее однажды назвал наш командир, и это выражение прижилось.
У нас была удобная и уютная кают-компания – хорошее место для того, чтобы расслабиться. Пилоты ценили это. Офицерская столовая и помещения унтер-офицеров из числа летного состава в самое короткое время были тщательно и с любовью переделаны в симпатичный дом, из-за чего другие рода войск завидовали люфтваффе. Пехотинцы из своего мира грязи и паразитов смотрели с завистью на «легкую» жизнь летчиков.
Правы ли они? Я принимал участие в боевых действиях с самого первого дня войны и получил первое серьезное ранение после четырнадцати дней Польской кампании. Моя левая нога все еще немела, и я испытывал затруднения при ходьбе. Я так же, как и другие солдаты, ругал «воротнички и галстуки»,[65] когда после недель жизни, проведенных в грязи на линии фронта, попал в тыл и мельком увидел это привилегированное существование пилотов.
Теперь я мог сам сравнивать. К своему удивлению, я понял, что один день этой джентльменской жизни мог быть гораздо хуже, чем неделя, проведенная в окопах.
С одной стороны есть пехотинец, который находится в своем окопе. Он иногда отправляется в отпуск или отводится на отдых за линию фронта.
Для него линия фронта – это прощание с жизнью, и слова Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий»,[66] кажется, висят над его головой в зловещем тумане сомнительного будущего. Проходившие дни и недели изнурительной работы и сражений требовали огромного самопожертвования. Бывали дни, когда наручные часы удачи шли слишком быстро и хотелось замедлить их безумную скорость, и другие дни, когда копившиеся минуты, часы, дни и недели смертельной тоски превращались в мучительную вечность.
На заросшие щетиной и покрытые грязью лица пехотинцев становится неприятно смотреть, белье воняет, а тела целиком покрываются вшами, короче говоря, солдат выглядит не лучше свиньи; чувства притупляются, и состояние безразличия помогает людям хладнокровно выносить свою участь. Реакции притупляются, ощущения мертвы, а кровь просто циркулирует между сердцем и мозгом.
Человек становится послушным инструментом слепой идеи, военной машиной.
И есть пилот, летчик-истребитель, бросаемый со скоростью молнии в новые ситуации, взволнованный и трепещущий, словно чистокровная лошадь на старте. Всякий раз убийственный контраст между комфортной жизнью на земле и смертельными играми в воздухе сказывается на его нервах. Приземлившись после боевого вылета, он идет в уютное помещение кают-компании. На столе стоят чашки с горячим кофе, но некоторые так и останутся нетронутыми, так как пилоты, обычно пьющие из них, не вернулись с боевого задания.
