Валерий Поволяев - Лесные солдаты
Лейтенант, держа пистолет на взводе, стволом вниз, выглянул из-за угла – что там?
Квадратная площадка перед канцелярией, на которой обычно напутствовали наряды, уходящие охранять границу, была также пуста, – ни одного человека… Ни живых, ни мёртвых, вот ведь как – никого нет. Что за чёрт?
Открытая дверца броневика неожиданно вздрогнула и сдвинулась с места. Раздался резкий, вызывающий неприятную ломоту на зубах скрип.
Ветер. Не игривый ветерок, уже знакомый, а настоящий ветер. Примчался откуда-то с высоты, из-за облаков, заслонивших солнце, поднял с дорожки песок, скрутил его в несколько тугих жгутов и швырнул прямо в открытую, пронзительно визжавшую дверцу броневика. Ветер унёсся, вновь сделалось тихо. Только кузнечики продолжали равнодушно верещать – ни чужая боль, ни дела людские не волновали их совершенно.
Чердынцев надавил пальцем правой руки на пяточку курка, ставя ТТ на боевой взвод. Раздался металлический щелчок. Лейтенант недовольно дёрнул головой – слишком громкий звук. Оглянулся на маленького бойца, тот был неподвижен – замер, вросши спиной в щитовую стену. Чердынцев сделал ему знак рукой – оставайся, мол, на своём месте, не дёргайся и вообще не двигайся, – пригнулся и стал пробираться к крыльцу, пристроенному к щитовому домику, к двери.
На крыльце вновь остановился, прислушался – не засечёт ли ухо какой-нибудь звук? По-прежнему было тихо. Где-то далеко-далеко, у самой линии лесного горизонта, слышалась слабая, задавленная расстоянием стрельба. Она и раньше была слышна, раздавалась то сильнее, то слабее, но слышалась отовсюду, пустот не было, и Чердынцев поймал себя на мысли, что привык к ней – произошло это очень быстро. Вот какой приспосабливаемостью, оказывается, обладает человек – с волками он воет по-волчьи, с бегемотами разговаривает на неуклюжем бегемотьем языке – под всех подделывается.
В домике заставы также никого не было – ни единого звука не доносилось оттуда. Ни писка, ни треска, ни шмурыганья, ни вздохов с царапаньем – ничего, словом. Неужели экипаж броневика сидит где-нибудь в кустах, выставив перед собой стволы автоматов, и даже не шевелится, не дышит, чтобы не выдать себя?
Продолжая держать палец на пятке курка, лейтенант неслышно вошёл в помещение, огляделся и снова засунул ТТ себе за ремень.
Посреди большой комнаты. – прямо напротив двери, за тонкой стеночкой, находилось служебное помещение, окна которого выходили на противоположную сторону, – за широким, обтянутым облезлым зелёным сукном столом сидели четыре немца. Трое – рядовые, один, судя по серебряным витым погончикам, украшавшим походный мундир, – офицер.
Все мёртвые. Их убрали так аккуратно, что ни один немец не свалился со стула. Чердынцев обошёл страшный этот стол, подивился аккуратности, с которой немцы были отправлены в мир иной, качнул головой восхищённо:
– Вот это работа!
Оглядел комнату. На полу валялись бумаги, много бумаг. Обычная канцелярщина – недаром на заставах самые большие комнаты отводили под канцелярии, ведь в журналах приходилось регистрировать всё – и как рыба ловится в тихом «нейтральном» озере, и кто с сопредельной территории приезжал косить камни, и что внушал замбой – заместитель начальника заставы по боевой части нарядам, когда те уходили на охрану границы… И не просто внушал – в журнале ещё оставались соответствующие росчерки фамилий, иногда очень смешные, совершенно детские, расписывались все, кто слушал замбоя.
Надо было посмотреть – вдруг где-нибудь отыщется карта? Карта была очень нужна: Чердынцев эту местность не знал.
Он ногой подгрёб бумаги в одну сторону, в другую, потом погрёб ещё – карт не было. Заглянул в шкаф – пусто, лежат на полке обрывки чистых листов, поверх них стоит блюдце с обколотым краем, и всё.
У всех убитых немцев имелись огнестрельные отверстия. Трое были поражены в грудь, один в голову – пуля аккуратно вошла солдату, наряженному в новенький, с необмявшимися складками мундир, прямо в лоб, вокруг ранки запеклась густая коричневая кровь, выходного отверстия не было: пуля осталась сидеть в черепе.
У офицера в двух местах была просечена грудь. Каска, которую он снял с головы, была за ремешок повешена на спинку стула, всем телом офицер откинулся назад и застыл. Нет, всё-таки удивительно: как все четверо остались сидеть на своих местах, ни один из убитых не свалился на пол? Хотя удар пули часто бывает очень сильным, отбивает человека на несколько шагов, – здесь же ничего похожего… Меткость была снайперская. На ремне у офицера висела фляжка, обтянутая тонкой козлиной кожей. Чердынцев отстегнул фляжку.
Кобура пистолета была расстёгнута, оружия не было – забрали бойцы, которые так лихо уложили этих фрицев. Похоже, тут остался весь экипаж броневика – всё тут легли. Чердынцев вышел на крыльцо, позвал негромко:
– Ломоносов!
Маленький солдат выдвинулся из-за угла и, встав перед лейтенантом, щелкнул каблуками:
– Так точно!
– Не «так точно», а «я»!
– Так точно, это я, товарищ лейтенант!
Чердынцев повёл рукой назад.
– Там четыре немца. Все мёртвые.
– Ай-яй-яй, – запричитал было маленький солдат, но в следующую секунду смолк: а чего причитать-то?
– Пойдём, машину обследуем. Вдруг что-нибудь толковое найдём?
В броневике уже побывали бойцы – пулемёт, грозной жердиной выглядывавший из окна, был раскурочен, затвор выдернут и выброшен неведомо куда, другое оружие, которое явно имелось в броневике – автоматы, например, – исчезло, его забрали наши. Единственное ценное, что нашёл лейтенант, была карта. Правда, карта немецкая, с незнакомыми названиями, но судя по всему, довольно точная, а главное, она обеспечивала знание ближайших ста километров. Ведь двигаться без карты, да по незнакомой местности – штука опасная. Можно легко влетать в какую-нибудь неприятность.
– Товарищ лейтенант, смотрите, чего я нашёл! – раздался крик Ломоносова из глубины броневика.
Он выволок на свет туго набитый ранец, приподнял его за ремень, встряхнул. В ранце что-то глухо звякнуло – сместились прижатые друг к дружке консервные банки.
– Провиант, – одобрительно произнёс Чердынцев, – немецкий НЗ… Молодец, Ломоносов!
– Засунут ранец был далеко – туда, где Макар телят не пас… Но от меня не спрячешь, – хвастливо проговорил маленький боец, – у меня нос – ватерпас!
– Обычно бывает глаз – ватерпас.
– А у меня – нос! – Ломоносов был упрям.
– В лагерях среди заключённых бывают нюхачи, которые носом, извините, определяют, где у кого что спрятано – у кого сгущёнка, а у кого мясные консервы, присланные из дома, и собирают дань…
– У политических, которые сидят по пятьдесят восьмой статье, такого нет, товарищ лейтенант… Не получают они посылок из дома – это положено только уголовникам.
– Откуда знаешь?
Взгляд у Ломоносова неожиданно затуманился:
– Знаю.
Лейтенант не стал продолжать разговор – тема эта явно больная для бойца, пригнувшись, он глянул снизу, в бойницу броневика, на смотровую вышку, где лежал убитый пограничник, прокашлял озабоченно в кулак:
– Надо бы нам, Ломоносов, похоронить ребят – полегли ведь смертью храбрых. И документы их собрать…
– Надо, – согласился с лейтенантом маленький боец, – очень даже надо. Они это заслужили.
Погромыхивая найденным ранцем, он выбрался из броневика наружу, оценивающе приподнял добычу в руке:
– А что, сидор неплохой. Дома с ним по ягоды буду ходить. У нас для ягод обычно туеса из бересты делают, но сидор будет лучше. Ягод у нас тьма-тьмущая.
Чердынцев иронически хмыкнул: до дома ещё дожить надо. Ладно, если это обычное нарушение границы, немцы как пришли, так и уйдут… А если Ломоносов прав, и это война?
В то, что началась война, не хотелось верить. Лейтенант свернул карту и выпрыгнул наружу. Снова глянул на вышку, где лежал убитый пограничник.
– Ломоносов, нам не только людей похоронить надо, но и оружие себе подобрать. Вдруг где автомат найдётся?
Маленький боец с сомнением покачал головой.
– Вряд ли, товарищ лейтенант. Автоматов в отряде было очень мало, это я знаю доподлинно.
– Тогда винтовки. Два ствола – тебе и мне.
– А вот винтовочки обязательно найдём. И патроны к ним. Это я обещаю, товарищ лейтенант.
Вдвоём они стащили с вышки убитого пограничника. Убили его выстрелами издали, на подходе к заставе – сняли из пулемёта, в теле от крупных пуль осталось несколько рванин, заполнившихся, словно сусличьи норы тёмной, превратившейся в студень кровью, лицо пограничника также было залито кровью.
Маленький боец вгляделся в лицо, почмокал огорчённо языком.
– Что, знал его? – спросил лейтенант.
– Определённо знал, а вот понять, кто это конкретно, не могу.
С пояса убитого сняли патронташ – там оказались три заряженных обоймы, забрали винтовку с примкнутым к ней штыком.
