Иван Арсентьев - Суровый воздух
Остап надел на глаза очки, застегнул капюшон и решительно залез на сиденье. «Эх, была не была….» – и рванул с места так, что сам еле удержался в седле. Он несся в темноте, испытывая особое злое наслаждение. «Выберусь!» Его беспокоило одно – не нарваться бы где-нибудь у въезда в деревню на закрытый, охраняемый шлагбаум. Мотоцикл уже дважды проскочил мимо немецких регулировщиков, настойчиво сигналивших фонарями «стоп».
Вот промелькнула деревня, за ней вторая, третья… Холодный ветер бил в лицо, перехватывая дыхание. Остап спешил. Под мотоциклом, пожиравшим черные километры, пылилась разбитая дорога. Начинало светать. Горизонт впереди побледнел. Встречные машины больше не попадались, и только небольшие группы солдат с изумлением останавливались, поражаясь сумасшествию офицера в очках, мчащегося прямо в руки советским войскам. Рассвело. Вдруг впереди из-за ближней высоты выплеснулись в небо две яркие ракеты. Остап затормозил у неглубокой балки, через которую был переброшен деревянный мост.
«Наши наступают, – с радостью подумал он. – Передовая где-то рядом. Пора бросать мототехнику».
Он слез с машины, с трудом разводя онемевшие плечи. Наскоро проверил багажник и подтолкнул мотоцикл, намереваясь сбросить его под мост. В этот момент над его головой засвистели пули, и следом послышалась очередь из автоматов. Бросив машину, Остап кубарем скатился в балку и помчался вдоль нее, путаясь в длиннополом плаще.
Отбежав шагов сорок, он присел в кустах и оглянулся. На мостике показалась группа солдат в плащ-палатках. На зеленых касках у них были видны красные звезды.
– Наши! – радостно воскликнул Остап и, сорвавшись с места, кинулся обратно, размахивая пистолетом и выкрикивая что-то непонятное. Солдаты, увидев бегущего к ним немца, спокойно стояли, выжидая.
Когда он оказался совсем близко, раздалась резкая команда: «Хальт, хенде хох!», и автоматы угрожающе остановились на уровне его груди.
– Ребята, да что вы, очумели, что ли? За кого вы меня принимаете? – бросая пистолет и поднимая руки, воскликнул летчик, пораженный таким приемом.
– Молчи, фашистская шкура! – рявкнул усатый, с широченными плечами сержант.
– Что? Я – фашистская шкура? – возмутился Остап. – Ты что, не видишь? Я же свой! Вот мои документы!
Он сорвал с себя плащ, и разведчики увидели на нем форму советского летчика.
– Ну, ладно, – меняя тон на более миролюбивый, сказал сержант, читая его документы. – Ты на нас не обижайся. Сам виноват. Вон как вырядился! Поди узнай… Зайченко! – приказал он одному из солдат, – А ну, берись за мотоцикл! Веди товарища в штаб, там разберутся.
Вечером, когда летчики еще не вернулись с аэродрома, дверь общежития распахнулась, и в нее ввалился незнакомый человек в клеенчатом немецком дождевике. Он остановился у порога и, как у себя дома, стал раздеваться.
– Вам кого? – удивленно спросила его дневальная – оружейница Таня Карпова, поднимаясь навстречу, и тут же отступила назад: – Ма-а-мочка!.. Остап! Откуда ты?..
– Гм-м-м… – неопределенно промычал летчик.
– Где же ты был столько времени? Нам передали, что ты…
– Где был? Гм-м-м… В Дигоре был, – ответил он с хитроватой усмешкой.
– А почему ободранный весь, исцарапанный?
– А ты как будто не догадываешься? – В глазах Остапа забегали лукавые огоньки.»
– Да как же я могу догадаться?
– Эх, ты… Незабудки в лесу собирал для тебя, Танюша, вот и ободрался.
Девушка махнула рукой.
– Ты все такой же, Остап. Ни грома не боишься, ни тучи… И смерть, видать, тебя не пугает. Все шутки…
– Зачем ты о смерти, Танюша? Не люблю я о ней думать. Ну ее. На сегодняшний день я еще живой и, можно сказать, гм… полноценный жених, да!.. – выпалил он улыбаясь.
– На, жених, и посмотри на себя в зеркало! Снимай-ка лучше гимнастерку. Дыры позашиваю, пока нет никого. Раздевайся быстрей, а я сбегаю на кухню за горячей водой.
– А где же это ребята пропадают до сих пор? – спросил Остап, снимая с себя располосованную в ленты гимнастерку.
– Сидят на капе. Карты клеят, прокладывают маршруты. Ходят слухи, перебазировка скоро будет.
Таня принесла воду. Остап с наслаждением мылся, плескался и фыркал. Девушка, негромко посмеиваясь, намыливала ему голову, поливала водой, продолжая расспрашивать.
– Перенес столько страху, а так спокойно рассказываешь, – говорила она, подавая ему полотенце. – Неужели так нисколечко и не боялся?
– Какое там не боялся! Боялся, да и сейчас еще боюсь.
– А чего боялся больше всего?
– Как чего? Одиночества боялся. Страшней одиночества ничего нет, Танюша! В какую бы беду человек ни попал, если чувствует рядом локоть товарища, умереть нестрашно.
Причесав непослушные волосы, Остап подошел к девушке. Свитер, надетый им вместо гимнастерки, делал его совсем простым парнем-балагуром.
Два дня они не виделись. Когда Черенок доложил Волкову, что Остап, сбитый над Дигорой, погиб, Таня пошатнулась и бессильно опустилась на табурет. Всю ночь до утра она пыталась читать, но книга не принесла ей облегчения. Нужно было забыться, отвлечь себя работой – грузить тяжелые бомбы, чистить, заряжать пушки. Она ждала рассвета, как избавления. Но утром ее назначили на дежурство в общежитие летчиков.
С Остапом Таня познакомилась на стоянке самолетов на второй день после прибытия пополнения. День был напряженный, работы много. Старший техник Ляховский торопил с подвеской бомб, а тут как на грех заело в блоке подъемника. Таня вертела ручку туда и сюда. но тросы заклинились, и бомба, больше самой оружейницы, повисла между крылом и землей. Проходивший мимо Остап остановился, поглядел на безрезультатные попытки девушки освободить тросы и решительно сказал:
– А ну-ка, красавица, разреши. Таня вскинула на него ясные глаза.
Остап подсунул под бомбу козелок, приподнял ее ломиком и, ослабив тросы, уложил их на место.
– Действуй, Маша! – подмигнул он, вытирая тряпкой руки.
– Я не Маша, а Татьяна, – ответила девушка, и глаза ее улыбнулись.
– Та-ня? – протянул летчик. – Ну, а я – Остап. Остап Пуля. Вот мы и познакомились.
Критический взгляд оружейницы скользнул по сухощавой фигуре Остапа. Помолчав немного, она спросила:
– Вы, наверное, механиком работали?
– Никак нет, Танюша. Слесарь. Слесарь седьмого разряда. А вы?
Таня попала в армию из колхоза. Работа в колхозе у нее была скромная, спокойная. Какие особенные тревоги могут быть у двадцатилетнего счетовода? Но началась война. Колхозы со Смоленщины эвакуировались на восток. Таня посадила мать в эшелон, а сама явилась в военкомат с просьбой направить ее на передовую. На передовую ее не отправили, но девушка стала оружейницей на штурмовиках.
Тане нравился Остап, нравились даже его суховатые плечи, выступающие острыми углами под гимнастеркой, нравились остроумные шутки, всевозможные забавные истории, которые он рассказывал в кругу товарищей. От него веяло неугасимым весельем, радостной энергией.
Отношения между ними были простые, дружеские. Молодой лейтенант держал себя ровно, не пытаясь произвести впечатление на девушку, и от этого ей было и радостно, и тревожно, и немножко грустно. Теперь, видя его перед собой, она смущенно опустила глаза.
– Ты сказал, что там, в Дигоре, ты боялся одиночества, а сейчас чего боишься? – шутливо спросила она.
– Тебя боюсь, Танюша.
– Разве я такая страшная?
– Нет, что ты! Не потому. Даже совсем наоборот. Но ты мне сейчас такую отчаянную головомойку устроила, что я просто опасаюсь за судьбу моего чуба. А вдруг мне ежедневно придется претерпевать подобные экзекуции, – говорил Остап и все смотрел на Таню.
Девушка покраснела от такой шутки, нахмурила брови, нагнулась и принялась вытирать разбрызганную по полу воду, а Остап стоял, любуясь ее ловкими движениями.
– Остап, а ты слышал, – спросила она минуту спустя, – из дивизии передавали, что в Моздоке ночники убили Клейста? Насмерть!
– Ну и черт с ним! – сказал Остап. – Давно пора. Пусть знают, что здесь им не французская Ривьера, а Кавказ! Ах, Таня, какое удивительное место обнаружил я возле Дигоры… Эх! Не будь войны, до сих пор бы и не вылез из того ущелья! Закончится война, я обязательно покажу тебе и старый карагач и ручеек на дне. Придет то время, Танюша, придет…
* * *Cлухи о перебазировании полка оказались верными. Грандиозное наступление советских войск под Сталинградом изменило военную обстановку на юге. Кавказский фронт пришел в движение. Части Советской Армии продавливали оборону гитлеровцев. Близился час общего перехода фронта в наступление.
И вот 23 декабря началось…
На командном пункте у начальника штаба Гудова, углубившись в пеструю от цветных пометок карту, сидел командир полка Волков. За время войны перед его глазами прошло немало таких карт. Еще в первые месяцы тяжелых боев и отступлений ему не раз приходилось, перелетая на очередную базу, с болью в сердце отрывать от карт листы с нанесенными на них западными районами оставленной территории и приклеивать новые листы восточных районов. Не раз приходилось смотреть на красно-синюю линию боевого соприкосновения с врагом, которая, извиваясь, отодвигалась все дальше и дальше на восток, а из нее, как клешни рака, хищно выпирали вперед острия ненавистных синих стрел Но время это прошло. Теперь вид карты поразительно изменился Нет больше синих стрел. Наоборот, красные стрелы стремительным росчерком направлены на запад. Целые районы заштрихованы косыми линиями – это территория, освобожденная от гитлеровцев.
