Сергей Михеенков - Русский диверсант
— Григорьев, ты автомата моего не видел?
— Что, потерял?
— Потерял, не потерял… Видишь, нету автомата.
— Ну и хрен с ним. Видать, разбило. Мина возле тебя хряпнула. Так что ты, товарищ младший лейтенант, у нас заговоренный. Вот выберемся к своим, сто грамм мне своих отдашь.
— Отдам, Григорьев. Отдам, дорогой ты мой. Только бы выбраться. Только бы не попасться им в руки.
О том, что Нелюбин был в плену, в роте знали. Некоторые даже недобро косились. За спиной он иногда слышал нехороший шепоток или, наоборот, напряженное молчание. Терпел. Куда деваться, в драку же не полезешь, свое доказывать. Да и что докажешь? Что в плен в два счета любой может попасть? От тюрьмы да от сумы, как говорят… Но младшего лейтенанта ему все же присвоили. Таки зачли курсы. Не зря учился. Хотя, признаться, на учебу как таковую пришлось мало времени. Некогда было учиться. Армия наступала, и курсантов армейских курсов младших лейтенантов бросали на разные участки фронта: то чтобы закрыть немецкий прорыв, то, когда началось общее наступление, чтобы усилить свой. Приказ на него в полк пришел в конце мая. Но долго его не объявляли, и какое-то время он командовал взводом в звании старшины. Видать, проверяли. Ротный помалкивал, хотя старшина ему как-то обмолвился: так, мол, и так, приказ, говорят, пришел, и в других ротах даже старшие сержанты сменили «секеля» на кубари, а он все носит довоенные петлицы. Но спустя несколько дней ротный сказал, что не его это воля — офицерское звание присваивать своему взводному, жди, мол, начальству виднее, проверяют… Ладно, думал он все это время, поглядывая на молоденьких лейтенантов, и в старшинах похожу. Все равно вон, и лейтенантам сапог яловых, с добротной двухрядной подошвой, не выдали, в кирзачах траншею топчут. Но раз как-то вернулся он со своим взводом из боевого охранения, а возле землянки стоит посыльной из штаба полка. «Нелюбин, тебя батя к себе зовет». Батей в полку звали только одного человека — подполковника Колчина. Доложился ротному, пошел. Шел он тогда в тыловую деревню, где стоял штаб полка, и ни о чем хорошем не думал. Неделей раньше у него во взводе случилось ЧП: ночью из траншеи исчез боец. То ли немцы утащили, то ли сам ушел. От ротного ему уже попало. Комбат тоже отматерил. А теперь вот и к командиру полка волокут… Но подполковник Колчин, грузный дядька примерно его, Нелюбина, лет, посмотрел на него весело и сказал: «Нелюбин? А почему небритый?» Пришлось сказать, что взвод в полном составе только что вернулся из боевого охранения. «Никого не потеряли, товарищ младший лейтенант?» Услышав о потерях, старшина Нелюбин чуть не присел, но когда комполка обратился «товарищ младший лейтенант», он невольно оглянулся, предполагая, что подполковник Колчин спросил о возможных потерях кого-то все же другого, а не его, старшину Нелюбина. «Вам, — вдруг повторил подполковник Колчин, — младший лейтенант Нелюбин, еще и медаль пришла. И надо бы вручить ее вам перед строем. Но завтра наступление. Не до построений». Вот так он вернулся во взвод с кубарями в петлицах и новенькой медалью «За отвагу».
А теперь колодку медали царапнуло осколком. Взвод куда-то пропал. Автомат разбило. И надо было думать о том, как поскорее отсюда выбраться к своим, за сухой ручей, чтобы еще и звания не потерять, и должности, и человеческого достоинства.
— А ты, взводный, говорят, уже был в плену? — вдруг спросил Григорьев, будто читая по его лицу.
— Был. Мне, Григорьев, этим полозом уже по шее терто…
— А что как попадемся? А, младший лейтенант? — И посмотрел на свою винтовку. — Ну что мы, с одной винтовкой, против их силы?
— Тихо, парень. Тихо. — Нелюбин, вдруг почувствовав, что его сержант дрогнул, и похлопал его по плечу. — Ничего, ничего. Пересидим тут. Главное, не высовываться пока. Винтовка… У нас, Григорьев, граната еще есть. Не возьмут они нас.
— Ты что? Взорвать нас хочешь?
— Да нет. Это я так. — И Нелюбин, превозмогая боль и тошноту, которая все еще крутила его изнутри, невесело засмеялся. Нет, взорвать себя… Вряд ли он это сможет сделать. Или все же сможет? А, Кондрат, допытывался он у себя. Сможешь чеку выдернуть? Ладно, ладно, рано пока об этом… Надо выбираться…
Глава третья
После госпиталя Радовскому дали недельный отпуск. И он решил поехать в Смоленск и там растратить эту в общем-то недолгую радость. Анна считалась пропавшей без вести. В донесении в графе без вести пропавшие он так и написал: радистка, сержант Анна Витальевна Литовцева… Расставание с нею томило, угнетало. Как она там? Сроки уже подходят. Не сегодня завтра должна родить. Все ли там сделают как надо? Бросил на произвол судьбы. Надо было просто увезти в тыл, устроить в хорошем госпитале, чтобы родила под присмотром врача. Но тогда… Уж лучше так: пропала без вести. Надо выдержать и это. Не подавать виду. Пропала — почти погибла. А главное — выбыла из списков. В тыловом же Смоленске предстояло кое-кого повидать. Отыскался однополчанин. Двадцать два года назад, в ноябре, они вместе уходили на перегруженном пароходе из Крыма. Вместе голодали и мерзли в Галлиполи, в тоскливой Кутепии, где каждый день кто-нибудь умирал или стрелялся от безысходности. Потом, в Сербии, их пути разошлись. И вот снова оба оказались здесь, в России, на родине.
В Смоленске, в комендатуре, Радовскому выдали ордер на комнату в небольшой гостинице, построенной, по всей вероятности, большевиками. И вечером в ресторане в центре города он встретил штабс-капитана Зимина в черном мундире оберштурмфюрера СС. С ним за столиком сидели еще двое. Зимин обнял бывшего однополчанина и тут же представил своим друзьям. Те были в штатском.
— Андрей Константинович фон Сиверс, — представил Зимин высокого господина средних лет в сером коверкотовом костюме, в осанке которого явно чувствовалась офицерская выправка. — Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельд. А это, господа, Георгий Алексеевич Радовский, мой боевой товарищ, с кем вместе… не только из одного котелка, но и голодали. Я уже вам рассказывал о наших злоключениях. Но теперь, слава господу, мы снова в России, в своем благословенном Отечестве, на своей земле.
Зимин наполнил рюмки. Все встали.
— За Россию, господа! За единую и неделимую!
Сиверс и Штрик-Штрикфельд были из прибалтийских немцев. Оба с января 1941 года, когда дивизии вермахта накапливались в Польше для предстоящего июньского броска на восток, состояли на службе при главном штабе фельдмаршала фон Бока. Затем, когда фон Бок был смещен с поста командующего группой армий «Центр» за провал операции «Тайфун» и неудачи под Москвой, а на его место Гитлер назначил командующего 4-й полевой армией фельдмаршала фон Клюге, человека более послушного и гибкого, перебрались в штаб Верховного командования сухопутных сил (ОКХ). В разговоре не раз упоминалось имя Рейнхарда Гелена. Как нетрудно было понять, оберст Гелен способствовал их переводу непосредственно под его подчинение и покровительство.
— Георгий! — тряс хмельной головой Зимин. — Тут такое дело завернулось! Хорошо, что мы встретились. Вид у тебя слегка потрепанный, ну да ничего. С сегодняшнего дня я ставлю тебя на довольствие. Откормлю, подлечу. Есть свои люди в госпитале. У нас здесь, в Смоленске, везде теперь есть свои люди.
— Хорошо вы тут устроились, — суховато усмехнулся Радовский, и все, сидевшие за столом, несмотря на изрядную степень опьянения, насторожились.
— Ты что-нибудь слышал о Русском освободительном комитете? — Зимин сделал предупреждающий жест рукой и посмотрел на Сиверса и Штрик-Штрикфельда. — Господа, за Георгия Алексеевича Радовского я ручаюсь головой.
Они снова выпили. Теперь — за Русскую освободительную армию. Коньяк развязал языки, и вот уже разговор потек вольнее, свободнее.
— Если в ставке фюрера в самое ближайшее время не возобладает здравый ум и если немецкие генералы не поймут наконец, что сил ни вермахта, ни потенциала Германии, ни даже объединенной под немецкими штыками Европы недостаточно даже для взятия Москвы, то крах, господа, наступит гораздо раньше. Я думаю, уже следующей зимой. Большевики будут атаковать зимой. Зимой это у них лучше получается.
— Да, пожалуй, — заметил кто-то, — французов тоже зимой гнали.
Эта параллель несколько смутила остальных. Но вскоре разговор продолжился с прежним жаром.
— Подбросят еще несколько десятков свежих дивизий, насытят линию фронта тяжелой техникой и вооружением… А так называемые партизанские бесчинства?
— Об этом, господа, нам, пожалуй, лучше расскажет Георгий Алексеевич. — Сиверс внимательно посмотрел на Радовского, сделал едва заметный поклон. — Вы, как я понял из рассказа Вадима Дмитриевича, были ранены в районе Дорогобужа при ликвидации партизанских баз. Вот и поделитесь своими наблюдениями, что же происходит в лесах по нашу сторону фронта?
