Свен Хассель - Блицфриз
— Краткий отдых! — неохотно распоряжается Мозер. — Никому не ложиться! Прислоняйтесь к деревьям! Поддерживайте друг друга. Можно отдыхать стоя. Лошади могут, значит, и вы тоже!
— У них четыре ноги, — возражает Порта, устало приваливаясь к большой ели.
— Если ляжете, через несколько минут будете мертвы, — невозмутимо продолжает Мозер.
Свесив руки, мы прислоняемся к деревьям, прижимаемся друг к другу для поддержки. Смертельная усталость постепенно слабеет, и мы стоя погружаемся в беспокойный сон. Руки и ноги цепенеют от утомления и холода.
Я достаю из кармана кусок мерзлого хлеба, найденный на одном из трупов. Хочу съесть, но решаю сохранить его и вместо этого набиваю рот снегом. Может быть, найти что-то съедобное удастся очень не скоро. Одно лишь сознание, что в кармане есть хлеб, укрепляет силы и уменьшает муки голода. За ночь два человека замерзают стоя насмерть. Мы оставляем их стоящими у деревьев, в том положении, в каком умерли. Две замерзшие карикатуры на человечество. Старик срывает их личные знаки и кладет в карман к остальным.
Не одному из нас приходит мысль, что было бы легче упасть в снег и покончить с этим раз и навсегда. И тогда кончится ад, в который мы брошены именем отечества.
— Пошли, черт побери! — яростно кричит Мозер. — Шевелитесь, ленивые собаки!
И поднимает широконосый ППШ.
— Марш, иначе постреляю на месте! — грозится обер-лейтенант. — Буду стрелять в живот, — добавляет он, видя, что мы не реагируем. Тычет стволом автомата Барселону, которого считает самым слабым звеном в отделении Старика. — Иди, — говорит негромко, но холодно.
— Пошел ты! — отвечает Барселона. — Сам выигрывай свою войну! На меня не рассчитывай!
— Считаю до трех, — рычит Мозер, — потом стреляю!
Барселона равнодушно прислоняется к дереву и принимается чистить ногти кончиком штыка.
— Стреляю! — угрожающе повторяет Мозер, дрожа всем телом от ярости.
— Не посмеешь, — усмехается Барселона. — Я буду ждать здесь Ивана. Устал от гитлеровских марафонов. Если у вас есть разум, герр обер-лейтенант, вы составите мне компанию.
— Стреляйте! — возбужденно советует Хайде. — Ликвидируйте этого изменника отечеству.
— Заткнись, коричневая тварь! — кричит Порта и ударом швыряет его в снег.
Рота угрожающе ропщет. Почти все на стороне Барселона.
— Я забуду все это, если ты немедленно возьмешь оружие и будешь выполнять мои приказания, — товарищеским тоном обещает Мозер.
— Почеши себе задницу, — насмешливо говорит Барселона. — А когда надоест, отправляйся в ставку фюрера и помочись на Адольфа с сердечным приветом от меня.
— Один, — начинает считать Мозер.
— Ты же немецкий герой, — нерешительно выкрикивает Барселона. — Ты не можешь поступить так с безоружным.
— Два, — злобно шипит Мозер и кладет палец на спусковой крючок.
Порта вскидывает автомат. Дуло смотрит прямо на обер-лейтенанта Мозера.
Если Барселона не уступит, через несколько секунд начнется бойня. Нет никакого сомнения, что обер-лейтенант выстрелит, но совершенно определенно сам будет мертв до того, как кончатся патроны в рожке.
— Принял решение, фельдфебель?
— Если тебе это доставляет удовольствие, заводи свою колыбельную, — отвечает равнодушный с виду Барселона.
— Сам напросился, — шипит Мозер и плотно прижимает палец к спусковому крючку.
Раздается выстрел, пуля оставляет аккуратную борозду в меховой шапке обер-лейтенанта.
— Приди, приди, приди, о Смерть, — напевает под нос Легионер, с улыбкой поигрывая ремнем автомата. — Vive la mort!
Барселона без единого слова вскидывает снаряжение на плечо и глуповато улыбается.
Мозер глубоко вздыхает с облегчением. Ставит автомат на предохранитель.
— Пошли! Шире шаг, — кричит он с усилием, отводя взгляд от глаз Барселоны.
Медленно, скрипя ногами по снегу, рота двигается в путь.
Малыш идет, пошатываясь на гниющих ступнях.
— Господи! О Господи! До чего ж больно! Буду рад, когда мне отрежут эти штуки!
— Тогда больше не сможешь бегать, — весело говорит Порта.
— Ну и черт с ним! Я все равно никогда не любил бегать!
— Но и танцевать не сможешь, когда вернешься на Реепербан!
— Этому я так и не научился, — самодовольно отвечает Малыш. — Ногами я всерьез пользовался только для маршировки, а без этого легко могу обойтись. Так что, видишь, ноги мне без особой надобности. Бегать не люблю, танцевать не умею, а маршировку просто ненавижу. Лучше всего для меня будет избавиться от них.
— Думаешь, девочки будут залезать к тебе в постель, когда останешься без копыт? — с сомнением спрашивает Порта.
— Я им наплету такую героическую историю о том, как остался без ног, что они растают от восхищения. В постели ноги не главное.
— Пожалуй, ты не так уж глуп! — думает вслух Порта.
У нас уходит почти два часа на то, чтобы пройти жалкие три километра. Даже у Мозера как будто кончаются силы. Он валится на землю, будто пустой мешок, как и все мы.
Я достаю свой кусок мерзлого хлеба. Все пристально наблюдают за мной. Я смотрю на него, откусываю чуть-чуть и передаю Порте. Хлеб обходит по кругу всю нашу группу. Каждому по кусочку. Может, нужно было съесть его, когда никто не видел? На марше? Сделать этого я бы не смог. Не смог бы после этого оставаться в роте, когда вернемся. Съесть его, когда у них ничего нет, означало бы, что я больше не смогу смотреть им в глаза. Кроме фронтового братства у пас ничего не осталось. От него зависит жизнь.
— Порта, что бы ты сделал, если б война окончилась в эту минуту? — спрашивает Профессор.
— Она не окончится, — категоричным тоном отвечает Порта. — Будет длиться тысячу лет и еще год.
— Ни в коем случае, — возражает Профессор. — Конец войны наступит внезапно. Как происходит железнодорожная катастрофа. Что стал бы ты делать, если б тебе сейчас сказали, что война окончена?
— Сынок, я бы нашел себе покладистую демобилизованную русскую женщину, и она бы у меня решила, что боевые действия начались снова.
— Правда? — удивленно спрашивает Профессор.
— Не думаешь, что это было бы приятно? — усмехается Порта. — Для большинства из нас этого вполне достаточно.
— А ты? — обращается Профессор к Малышу.
— То же самое, что и Порта, — отвечает Малыш, посасывая кусочек льда. — Важнее женщин нет ничего на свете. Будь они с нами на фронте, так по мне пусть бы война сто лет длилась. Возвращаясь к твоему вопросу, я, может быть, немного отдохнул бы перед тем, как отделать какого-нибудь генерала!
— Тебя посадили бы, — говорит Барселона.
— На месяц за нарушение общественного порядка, — оптимистично отвечает Малыш. — Я охотно отсидел бы тридцать суток за удовольствие надавать пинков в пах одному из этих ублюдков с красными петлицами.
— Я бы снял номер-люкс в отеле «Четыре времени года» и умер бы от смеха при виде рож служащих, когда не смог бы оплатить счет, — объявляет Барселона, и лицо его светится при этой мысли.
— Я бы немедленно поступил в военную академию, — решительно говорит Хайде.
— Но туда придется сдавать вступительные экзамены, mon ami, — говорит Легионер.
— Мне нужно туда поступить, и я поступлю! — злобно кричит Хайде. — Отец мой был пьяницей, почти всю жизнь сидел то в одной, то в другой тюрьме. Мать была вынуждена стирать грязное белье чужим людям и мыть полы у богатых. Я поклялся добиться самого высокого чина и потом отомстить этим свиньям!
— Где ты возьмешь деньги, чтобы жить, пока будешь сдавать экзамены? — спрашивает практичный Порта.
— У меня вычитают семьдесят пять процентов жалованья. Вкладывают в облигации военного займа под двадцать процентов. Это ведется с тридцать седьмого года.
— В тридцать седьмом году не было облигаций военного займа, — возражает Порта.
— Да, не было, — говорит Хайде, — но у нас был пятилетний план. Получая жалованье, я откладывал деньги.
Он достает из кармана банковскую книжку, и она идет по кругу. Записи в ней только черными чернилами.
— Надо же! — удивленно восклицает Порта. — Ни одной красной цифры. Если раскрыть мою, то нужно надеть темные очки, чтобы защитить глаза от красного цвета!
— Откуда ты знаешь, что годишься для военной карьеры? — наивно спрашивает Малыш.
— Гожусь, — категорически заявляет Хайде. — Через десять лет, когда вас снова призовут, я буду начальником штаба дивизии.
— Отдавать тебе честь мы не будем, — холодно говорит Малыш.
— И не нужно, — надменно отвечает Хайде.
— То есть ты даже не будешь узнавать нас, когда станешь начальником штаба? — поражается Малыш.
— Не буду иметь такой возможности, — гордо говорит Хайде. — Я буду принадлежать к другому классу. Человеку приходится постоянно сжигать за собой корабли.
— Будешь сжимать губы, как оберст Фогель? — спрашивает Малыш, глядя на Хайде с таким восхищением, словно Юлиус уже служит в генеральном штабе.
