Сергей Поляков - Партизанская искра
Четверо юношей шли вперед к намеченной цели, не чувствуя усталости, не ведая страха.
Так шагали они долго, останавливаясь иногда, чтобы перевести дыхание, и снова шли, пока не оборвался путеводный ветер. Стало удивительно тихо, будто зашли они за высокую, непроницаемую стену. Путники остановились. Впереди, почти отвесно, встал крутой откос. Вьюга намела сюда, в затишье, могучие сугробы.
— Пришли, — шепнул Парфентий товарищам и сам почувствовал, как сердце изменило свой ритм. Оно медленными, но сильными толчками отдавалось в груди, в лопатках, в затылке, в кончиках пальцев на руках. Под тапкой на висках, готовый вырваться из-под кожи, хлестал крупный пульс.
«Как барабанит, — подумал Парфентий, — должно быть, шел, запыхался. А может, от страха у меня так? Нет, не страшно на душе, а как-то особенно легко и просторно. Это сердце старается послать по жилам больше крови, больше отваги».
И как бы в продолжение мысли Парфентия. Митя Попик взял его за руку и приложил к своей груди.
— Слышишь, Парфень, как стучит?
— Чего оно так?
— Радуется, что от взрыва, который мы сделаем, нашим станет легче на фронте.
— Ты угадал, Митька, — чуть не вскрикнул Парфентий, ударив Митю по плечу, — до чего верно! А у тебя как с сердцем, Миша? — спросил он Клименюка.
— У меня? Сейчас скажу, — Миша приложил руку к своей груди. — Сердце, как хорошо, что ты такое…
От души посмеялись мишиной шутке. Но шутка была быстра как птица, коснулась легким крылом и улетела.
— Так, — произнес Парфентий. И это «так» мгновенно сняло с лиц озорные улыбки. — Вы постойте здесь, а я поднимусь наверх.
Парфентий выбрался на насыпь. Здесь на открытом месте ветер свистел, шипели снега. Монотонно гудели где-то близко невидимые провода. Парфентий прополз вдоль полотна, ощупывая руками рельсы. Кое-где, между рельсами, тянулись поперек маленькие, упругие сугробики.
Выбрав место поудобнее, где не было снега на полотне, Парфентий свистнул товарищам.
— Одну ямку вот здесь, а вторую подальше. Зря не мотайся по линии, а ложись и копай. Да не спешите, времени хватит, надо сделать как следует.
— Идем, Миша, со мной.
— А мы здесь, под второй рельс, чтобы оба сразу рвануло.
Медленно поддавалась под ножами мерзлая земля. Рукавицами отгребали набитые комочки.
— Парфень, глянь-ка, — толкнул Миша Парфентия, — Что это?
— Где?
— А вон, шевелится, видишь?
— Не вижу.
— Да вон же, — Миша показал, — двигается!
— Вижу, замри, — шепнул Парфентии.
В нескольких шагах, на самом краю насыпи, виднелась бесформенная белая куча. Ее можно было принять за снежный бугорок. Но бугорок исчез.
— Оружие наготове, — в самое ухо Мише шепнул Парфентии, — ползи, скажи Мите, чтобы был начеку. Быстро!
Парфентии приник к земле. Он, не сводя глаз, следил за загадочной белой кучей. Палец его лежал на холодной собачке револьвера. Так длилось несколько секунд. От напряженного взгляда стало больно глазам. И вдруг белый предмет появился снова. Парфентии нажал курок. Хлопнул выстрел и кучи не стало. И, будто в ответ на его выстрел, неподалеку треснул другой, за ним истошный смертный крик и дикое протяжное: — Сдава-а-а-айсь!
Парфентии бросился к краю откоса и прыгнул в сугроб. Через него с криком «стой!» перелетела огромная, белая глыба и бухнулась ниже. Парфентии в упор выстрелил в барахтающуюся глыбу. Она издала какой-то невнятный, скрипучий звук и умолкла, смешавшись со снегом. Отстегнув от пояса лимонку, Парфентии бросился туда, где в белой метельной каше разгоралась борьба. Он различил трех товарищей, которые отступали к краю откоса, отстреливаясь от наседавших на них фигур. Их было семь.
Сквозь треск выстрелов и шум вьюги слышны были ясно различимые слова:
— Сдавайся живьем!
— Сдавайся, вам говорят!
— Стой, бандиты!
«Предательство!» — пронеслось в голове Парфентия. Не было сомнения, что эти загадочные люди, появившиеся здесь внезапно, были жандармской засадой. Но нет, партизаны не отдают свою жизнь даром.
Парфентии заметил, как две крайние фигуры отделились от полукруга, охватывающего хлопцев, и бросились в обход, чтобы отрезать им путь к отступлению.
Решали мгновения. Парфентии бросил навстречу бегущим гранату. Треск взрыва на секунду смешал все. Двое бежавших потонули в густом черном облаке дыма.
— Ложись! — крикнул Парфентии товарищам. Те залегли. Он бросил через них вторую гранату.
Товарищи последовали примеру Парфентия. Блеснули вспышки гранат, и все место, где только что находились жандармы, задернулось черной пеленой.
— Митя ранен, — сказал Парфентию Миша Кравец.
— Давайте вниз и быстро вдоль линии. Я догоню, — приказал Парфентии.
Еще некоторое время он оставался на насыпи, прикрывая отход товарищей, чтобы дать увести раненого. Но жандармы больше не преследовали. Дым над полотном смешивался со снегом, редел и рассеивался. Хрипло стонал раненый жандарм.
С другой стороны насыпи беспорядочно стреляли отступающие жандармы.
Парфентии догнал товарищей.
— Передохнем минуту.
— Дали мы им духу.
— Если бы не гранаты, не уйти нам отсюда.
— А мои целы остались, — с горечью сказал Дмитрий.
— Тяжело ранен, Митя?
— Не знаю.
— Куда?
— В руку. Вот здесь, выше локтя.
— Надо перевязать. Рукав снять можешь?
— Нет, не могу.
— Больно?
— Боли сгоряча не чувствую, но рука не слушается.
Парфентии распорол на Мите рукав ватника, достал бинт.
Рана оказалась почти у самого плеча правой руки.
— Крови, наверно, много утекло.
— Не думаю. Я вел его и все время зажимал руку в этом месте, — сказал Миша Кравец.
— Дойдешь? — спросил Парфентий.
— Дойду. Если бы нога, тогда другое дело. А рука — сто верст можно идти.
— Ты не храбрись, друже, а опирайся на нас сильнее. Путь еще далекий и трудный.
Долго шли вдоль линии, а потом свернули к лесу. Шли молча. На душе каждого было тяжело и тревожно. Теперь, когда схлынул пыл борьбы, каждому стало ясно, что произошло страшное.
— Предательство, — сказал Парфентий. — Брижатый нас предал.
И сразу стало понятным отсутствие Брижатого.
— Он знал точно место и сообщил жандармерии.
— Серьезная штука, хлопцы. Это может грозить провалом нашей организации. Надо что-то думать.
Дошли до берега.
— Вот и дома. Давайте расходиться. Как быть с Митей?
— Я пойду домой, как и все.
— Э, брось ты. Одного отпускать я тебя не могу. Оставил бы я тебя до утра у себя, но нельзя сегодня. Мы все должны быть дома, мало ли что.
— Я отведу Митю домой, — предложил Миша Клименюк, — нам по пути.
— Только осторожно. Узнай сначала хорошенько, нет ли засады у дома.
— Не беспокойся, Парфень. Я по всем партизанским правилам. Бросаться такими друзьями, как Митя, не станем.
Расставались взволнованные, с большой тревогой за завтрашний день, за судьбу организации, за судьбу каждого.
На прощанье Парфентий сказал:
— Если сегодня обойдется благополучно, завтра будем принимать срочные решения. Может, придется уходить в Саврань.
Оставшись один, Парфентий долго стоял в затишье у двери сарая. Кругом бушевала метель. Чувство тревоги теснило грудь. Хотелось в эту тяжелую минуту увидеть Владимира Степановича, спросить совета. «И зачем связался с Брижатым! Эх, натворил дел, гад! Ну, уж если обойдется все, то он нам ответит. Нет, так обойтись не может. Жандармерия знала, что мы будем там. Докопаются, кто был. Эх, собственными руками задушу, сволочь! А может, это был просто патруль? — подумал он. — Нет, такого совпадения быть не может».
Парфентий переступил порог сеней и бросился отцу на шею.
— Что такое, сынок?
— Мы пропали, тэту.
— Не кричи, говори тише.
— Предали нас.
— Кто?
— Не знаю. Кажется, Брижатый.
— Как же это, Парфуша?
— Там на линии попали в засаду. Мы отбивались. Они ранили Митю. Завтра нас могут арестовать.
Отец был потрясен. Он некоторое время молчал и потом спросил:
— Брижатый с вами был?
— Должен был быть, но не явился.
— А он знал, кто идет?
— Точно нет, но приблизительно знал. Что делать, тату?
— Раздевайся, ложись спать. Они же не поймали вас и у них нет никаких доказательств. А Брижатого, если он в самом деле предатель, убить и больше ничего. Иди, спи.
От слов отца у Парфентия немного отлегло от сердца. Он разделся и лег. В самом деле: не пойман — не вор.
И вдруг страшная мысль: ранен Митя. Этого уж никак не скрыть. Завтра же будет известно.
Глава 3
ПЕРВАЯ УЛИКА
Дмитрий с трудом разомкнул тяжелые, будто свинцом налитые веки. Боль в раненой руке была нестерпимой. Вся рука от плеча до самых кончиков пальцев горела огнем. Он из последних сил крепился, чтобы не застонать. А ночь-темная, беспросветная ночь, как нарочно, тянулась медленно, и казалось, что вовсе не наступит рассвет.
