Сергей Дышев - Почти живые
Но все это уже меня не волновало… Моей душе предстояло вынести новое испытание. Вместе с москвичами-собровцами (краснодарцы, с которыми я делил хлеб в последние дни, потеряли более восьмидесяти процентов ранеными и контужеными, стали небоеспособны) мы прочесывали свой участок села. В одном из разрушенных домов услышали слабый стон. На полу среди камней лежала Мария. Она умирала, лицо пожелтело, глаза лихорадочно смотрели на нас, вероятно, ничего не видя перед собой.
— Бедняга! — пробормотал мой напарник.
Хорошо, что рядом с ней не оказалось оружия. Красивая снайперская винтовка в такой ситуации могла стоить ей жизни. Может, кто-то из духов пожалел ее, а скорей, просто прихватил справное оружие с собой.
Лишь бы она ничего не загнула в бреду.
У Марии было два осколочных ранения в руке и ноге. Мы бросились перевязывать, потом вытащили ее наружу. Хорошо, рядом оказался бронетранспортер. Практически всех раненых вывезли, мы тут же загрузили девушку на броню, старший, глянув, тихо присвистнул:
— Красавица какая… Бедняжка…
Знали бы, кто эта бедняжка!
Она стреляла по нашим, щелкая их из удовольствия; и в ситуации, когда злобная пелена мести не сошла с глаз, надо было бы по чести сорвать с нее бинты и бросить на съедение одичавшим собакам…
Но я уже не мог ничего поделать с собой, более того, сам решил сопровождать ее до ближайшей больницы, оберегать от несчастной неожиданности. Вдруг кто опознает… Она чуть приподняла ресницы, когда я протискивал ее на сиденье в утробу бронемашины. Бездонные черные глаза обожгли, я погиб, попал в плен. Мой организм требовал отдыха, сна, лечения, а я, пошатываясь, полез в машину… Через час, а может и раньше, я вносил Марию на руках в больницу города Акая. Она очнулась, мутно глянула на меня, с видимым трудом раздвинула сухие воспаленные губы:
— Куды тащишь меня, гад?
— Молчи, дура! Спасаю тебя от казни египетской. Свечки будешь ставить до гроба! Ты — заложница, тебя освободили, пострадала при обстреле. Ясно?
— Дэ я? — еле слышно прошелестела она.
— В больнице…
Я добился, чтобы Марию тут же положили на операционный стол, забрал ее украинский паспорт. Ей определили группу крови, потом, когда я рассматривал ее документик с трезубцем, нашел листок: «A(I)Rh+». Показал хирургу, тот сказал, что раньше надо было думать. Ей влили крови, которую уже с избытком понавезли со всей России.
Ночь я провел у ее кровати вместо сиделки, упал со стула и заснул на полу. Утром меня попросили убраться.
К этому времени я наполовину высох. На линолеуме после меня осталось не менее трех килограммов грязи. Вчера я воспринимался терпимо, но в первый день мира в уездном городе маленькой республики вызывал лишь дикий ужас. Меня изгоняли всем хирургическим отделением. Пришлось идти в гостиницу, устроиться, выкинуть из ботинок по полкилограмма газетной бумаги, которой утеплялся, обматывая ноги. Я вымылся, с восторгом ощущая прелесть льющейся из железной «пипки» воды, постирал комплект белья. И пусть простыни были драные и серые, как лабораторные мыши, все равно они были хороши, они пахли чистотой! А какой восторг — растянуться на кровати, вытянуть ноги и слушать тишину, постепенно проваливаясь в сон! Ночью мне ничего не снилось. Мозг отключился, нахмуренные его извилинки осторожно разглаживались.
Утром я, рожденный заново, долго валялся, потом встал, с безразличием пересчитал оставшиеся деньги. На обратный рейс не хватало, выходило как раз на пару дней в гостинице и приличный ужин. «Как там эта мерзкая девчонка?» Я не почувствовал ненависти к раненой девушке, а только к себе — потому как стал заурядным предателем. Ребята не простили бы такой подлости. Я успокаивал себя: ведь никогда не воевал и не буду воевать с женщинами. Даже с такими, как эта гнусная дрянь с поразительно невинными и красивыми глазами…
Вдруг меня подбросило: ее могут опознать настоящие заложники! «Ну и пусть! — тут же сказал сам себе. — Тюремные нары ей не помешают…»
Но спокойно отдыхать уже не мог, встал и, как зомбированный, поплелся на местный рынок, купил там серенький платок, пошел в больницу. Куртку я свою отмыл, остались, правда, небольшие разводики. Меня не хотели пускать, но я прикрикнул — и это подействовало. Они, конечно, помнили, как я ввалился в грязной камуфляжной форме. Я выложил перед Машей три банки сока, яблоки и платок. Она поблагодарила, едва разжав губы, молча надела платок и отвернулась к стенке.
Я понял, что аудиенция закончена.
Спасибо и на этом. Обезьянка гордая… Из-за нее я не смог вылететь вместе с московскими собровцами, они сейчас отмокают на квартирах, все спецназы снялись, разлетелись по городам к своим привычно осточертевшим организованным преступникам. Над мертвым селом даже вороны не каркают, остались лишь бригады следователей.
Радуев объявился в воюющих горных районах и успел дать телеинтервью. Я видел эти кадры: он явно хорохорится, но глаза отмороженные, видно, что давно на пределе, наделал кучу ошибок, подбил людей на авантюру, попал в ловушку, угробил лучших боевиков, смертельно поссорился с братьями мусульманами и к тому же умудрился остаться живым. Такое не прощается.
На последние деньги я позвонил в Москву. Сидоренко, услышав мой голос, пустился в пляс, я это понял по прерывистому дыханию и неясным эмоциональным междометиям. Честное слово, приятно, когда тебя ждут, с таким восторгом ловят каждое слово. А ведь с Владимиром Михайловичем мы знакомы-то без году неделя. Я кратко обрисовал ситуацию, не вдаваясь в подробности, сказал, что нужны деньги на два авиабилета, объяснив, что со мной девушка-беженка, бывшая в заложницах. Сообщение о девушке вызвало еще больший восторг.
— А красивая?
— Очень…
— Молодец, гусар, вези ее в Москву. Одобряю, это главный трофей!
О репортажах и прочей канители он даже не спросил.
Деньги я получил телеграфным переводом.
На следующий день снова пришел в больницу. Мария уже свободно передвигалась, столкнулся с ней в коридоре. Я тут же сообщил свое решение: увезти ее в Москву, потому что здесь оставаться было опасно.
Она остановилась, опустила глаза, выдержала долгую паузу. Я ожидал услышать все, что угодно.
— Я в таком виде! — произнесла она.
Только не хватало сейчас выслушивать страдания по поводу гадкого больничного халата.
— В морге будешь кокетничать! — прошептал ей на ухо. — Тебя узнают и тут же пустят кровь. Из больницы не выйдешь, тебя всю на донорскую кровь пустят. Идиотка…
— Почему ты помогаешь мне? После того, что было…
— Ты мне расскажешь о своих подвигах, а я напишу материал.
— А если я откажусь?
— Будешь то же самое рассказывать следователю. А еще лучше — я отдам тебя собровцам. Даю тебе честное слово, что поступлю именно так. Ты заслужила этого…
Я долго занимался однообразным делом: воевал или мстил, что, впрочем, через определенное время становится одним и тем же. Я утешал себя общими идеями человеколюбия, тем, что никогда не воевал с женщинами, что надо остановиться и стать, так сказать, милосердным к поверженному врагу.
Кажется, объяснение найдено. А еще я сказал Марии:
— Хочу на тебе жениться.
Она фыркнула, но я сразу заметил ее растерянность. Оказывается, лихая боевичка имела способность краснеть, как приласканное поросячье ухо.
— Прямо так сразу?
— Чего растерялась, обрадовалась: счастье привалило? — нахально спросил я, чувствуя себя хозяином положения.
— И когда едем? — поинтересовалась она деловито с премилым западенским акцентом.
— Як тильки, так зразу! — продемонстрировал я знание языка. — Одевайся…
— У меня вытащили все деньги, — пожаловалась она.
— Я не брал.
— Я и не говорю, что это ты…
Прихрамывая, она скрылась в палате, по-военному быстро собралась, вышла в мятых джинсах и темно-зеленом китайском пуховике, который уже успела хорошо почистить. Платок на голове придавал ей простоватый вид.
— Вещей нет?
Она отрицательно покачала головой. У входа встретились с толстой рыжеволосой санитаркой.
— Уезжаешь? — спросила она девушку. — Халат не забыла оставить?
— На кровати… Спасибо вам за все.
— Справный у тебя жених. Держись за него! — сказала санитарка грудным голосом, бюст ее заколыхался, как буйки на волнах.
«Сильная женщина!» — подумал я и решил, что у нее наверняка есть муж или просто мужчина, который крепко держится за нее в бурном житейском море. Как за буйки.
В аэропорту Махачкалы мы неожиданно встретились с Удавом-Серегой. Каждый из нас отреагировал по-своему: я приветственно махнул рукой, Мария вздрогнула и опустила голову, Удав же круто развернулся и «почесал» в противоположном направлении.
