Владимир Першанин - «Смертное поле». «Окопная правда» Великой Отечественной
Атака, по существу, началась внезапно, без артподготовки, которая чаще вредит, чем помогает. Особенно я имею в виду нашу артподготовку с вечной нехваткой снарядов. Мы словно сигнал противнику даем своими жидкими залпами, мол, сейчас ударим! И когда атака начинается, немцы уже наготове. Не скажу, что в тот раз мы зевнули, но какие-то минуты немцы за счет внезапности выиграли.
Я во втором взводе состоял, заместителем командира орудия. Взводный у нас ничего мужик, взвешенный. А комбат, Олихейко (мы его фамилию между собой часто в непечатном виде произносили), был суетливым и не слишком опытным. Хоть и капитан, а где-то вдалеке от передовой долго околачивался. Он начал звонить командиру полка, а у того свои заботы — немцы второй клин заколачивают. В общем, растерялся Олихейко.
Орудия у нас в ровиках замаскированы, защитные сетки — хоть и небольшие. Нас разглядеть трудно. Но лишь до первых выстрелов.
Тогда и снег закоптится, и люди забегают. В общем, будем мы, как на ладони. Но это полбеды, если мы первый удачный залп сделаем. Шесть стволов — сила. С нужного расстояния (метров триста) можно пару танков сразу подбить. А там уже легче дело пойдет.
Наш Олихейко еще кому-то позвонил и приказал открыть огонь одним взводом. Ахнули три пушки первого взвода. Недолет. Расстояние за шестьсот метров. Второй, третий залп. Мы, затаив дыхание, следим. Ну, может, один снаряд из девяти в цель попал, но броню не пробил. А взвод себя обнаружил. Во-первых, ударили по взводу две самоходки, и с остановки — передние танки. Остальные продолжали вперед катить.
Позицию первого взвода накрыли сразу. Там черт-те что творилось. Вспышки взрывов, земля мерзлая взлетает, обломки зарядных ящиков. Одно орудие перевернуло, от второго куски посыпались. Третье орудие, как из преисподней, снаряды один за другим посылает. Подбили один танк. А остальные уже ближе к нам подвинулись. Идут наперерез, вот-вот борта подставят.
Взводный между орудиями бегает, а они друг от друга метрах в сорока стоят. Не спешите, ребята! Огонь по команде. А Олихейко свою команду торопится дать. Мы с нормального расстояния стреляли. Я «свой» танк хорошо видел, он навстречу двигался. Пришлось бить в лоб. Промахнулся, высоковато взял. «Снаряд!» — кричу. А снаряд уже в стволе. Заряжание у нас быстрое, и расчет слаженный. Второй снаряд от брони отрикошетил, только голубая искра проскочила. А нам уже «подарок» от самоходки несется. 88 миллиметров ударили в задний бруствер. Осколки в основном поверху пошли. Но одному из расчета осколок каску пробил и сорвал вместе с ухом. Боец упал, катается, кричит, кровь хлещет.
Я на секунды замешкался, командир орудия, старший сержант Вощанов, меня оттолкнул, хотел сам за прицел встать. Но меня столкнуть трудно, я его на голову выше и физически крепче. «Не лезь!» — крикнул и снова выстрелил. Этот танк мы подбили. Наша пушка или другая, не поймешь. Работали, как автоматы, только гильзы звенели.
Танки бы нас расколошматили, на батарее три или четыре пушки оставались. Правда, и у немцев один танк горел, второй отползал кругами в низину, с порванной гусеницей. Но у них была другая цель. Они прорывали наш левый фланг, и следом за первой группой танков шла вторая с бронетранспортерами. Тогда уже завязывался узел будущего корсунь-шевченского побоища, и немцы совершали тактические прорывы, преследуя какие-то свои цели.
Наш взвод, развернув орудия, бил в борта и кормовую часть уходящих в снежной круговерти немецких машин. По нас стреляли самоходки с холмов и разбили одно орудие. Может, добили бы и остальные, но подключились наши гаубицы. Взрывы тяжелых шестидюймовок заставили отползти самоходки. Часть снарядов обрушилась и на прорывающиеся танки. Остановить их не сумели, но еще один подбили. Мы хорошо подковали бронетранспортер. Он загорелся. Из него выскочили человек двенадцать фрицев и, пригибаясь, побежали прочь.
Они были в шинелях и хорошо заметны на снегу. Мы подожгли подбитый гаубицей танк и принялись посылать осколочные снаряды в убегающих. Все были злые, снарядов не жалели. Почти весь экипаж бронетранспортера был уничтожен. Может, кто-то бы и спасся, но к горящим машинам побежали пехотинцы и добили притаившихся или раненых фрицев.
После боя мы похоронили девять ребят из батареи. Все молодые парни, и двадцати лет не исполнилось. Отправили человек двадцать пять раненых в медсанбат.
Вот и считай: в батарее около шестидесяти человек вместе с коноводами было, а осталось чуть более двадцати. Раненые в основном тяжелые. Пострадали от осколочных снарядов. Жутко смотреть на разорванные тела, внутренности, оторванные ноги, руки. Заряжающий, который как резаный кричал, дешево отделался. Его лишь оглушило и ухо осколком срезало. Вертит в руках разодранную каску и глазам не верит, что жив остался. Нашего взводного ранили.
Увидел я и первые трофеи, за которыми ребята успели сгонять: автомат, ножи, часы, удобные немецкие котелки. С любопытством разглядывали. А потом приводили в порядок три оставшихся орудия. В нашем взводе два уцелело, в первом — одно. А весь бой с полчаса длился. Это считая то время, что мы по убегающим немцам стреляли.
Кроме наших трех пушек, самоходки разбили две дивизионные трехдюймовки, и пехоте попутно досталось. Они отдельно своих хоронили, чтобы далеко тела не носить. В общем, за три немецких танка и бронетранспортер заплатили мы не дешево.
Медаль «За отвагу» получил я, когда поддерживали в наступлении пехоту. Мешал вкопанный в землю танк. Стреляли и другие точки, но этот досаждал особенно. Комбат дал задание командиру орудия Вощанову уничтожить танк.
Ударили мы метров с трехсот. Снаряды башню не берут, а танк в нас шарахнул. Вощанова ранили, заряжающего убили. Комбат кричит: «Стреляйте!» А что толку? Далеко. Попросил двух бойцов в подмогу, и покатили пушку в обход. Наши коноводы куда-то далеко забились, поэтому на руках «сорокапятку» катили. Запарились, пока в снегу упирались. А снарядов всего штук восемь прихватили. Я примерился. Виднелась лишь башня со стволом. Ничего, хватит и этого!
Я за командира и за наводчика действовал. Попал с третьего снаряда. А после пятого танк загорелся. Немцы выскочили и по снегу уползли прочь. Пошла наша пехота. Другие немцы стали траншеи покидать, а у нас всего два-три снаряда. Выпустили их, в кого-то попали. Немцы крепко отстреливались, когда отходили. Пулеметчики местами меняются и отходят, прикрывая пехоту. Мы из карабинов стреляли, но немецкие МГ-42 нам охоту быстро отбили. Очередь как врежет по щиту, мы зайцами в снег нырнули. С карабинами против немецких пулеметов не навоюешь. Жалел я, что снарядов мало взяли.
Наша пехота цепями двигалась. Пулеметчики быстрее за своими. Мы им вслед из карабинов постреляли, и пошел я за трофеями. Лежит немец лицом вниз, шинель, ранец. Я часы и пистолет хотел найти. Сержантам пистолеты не полагались, но считалось шиком их иметь. Особенно почему-то «парабеллумы». И вот когда я нагибался, ударила очередь, вторая. Я в снег бросился, спасибо, что глубокий. Это меня спасло. Оказывается, отходящая группа фрицев меня заметила и обстреляла. Обошлось. Но интерес к трофеям я приумерил. Хотя обзавелся позже и «парабеллумом» и часами. А одежду с убитых никогда не брал. Считалось дурной приметой.
За тот бой меня и наградили медалью «За отвагу». Не скажу, что подбитый танк все решил. Сил у наших войск уже хватало. Но чем-то мы помогли. По крайней мере, спасли несколько жизней пехотинцев, заткнув пасть этому танку.
Что еще про первую зиму сказать? Намерзлись под завязку. Рыли, конечно, землянки, ночевали в отбитых блиндажах. Но зима суетная была. Часто меняли места дислокаций, наступали. Сколько орудийных окопов вырыли — не сосчитать! На землянки сил не оставалось.
Сильно досаждала немецкая авиация. Чуть зазеваешься, истребители уже над головой. Бомбы сыпятся, пушечные и пулеметные очереди. В один из таких налетов про судьбу невольно вспомнил. Вырыли землянку, печку растопили, а тут команда: «К бою!» Выскочили, и к орудиям. Небольшая бомба попала в нашу землянку. Глядим, а на ее месте груда дымящейся земли и жердей. Мне свой вещмешок жалко стало. Там теплое белье лежало, хорошая трофейная бритва и что-то из еды. О жизни как-то и не подумал. Останься мы в землянке, даже могилу копать бы не пришлось.
Несли большие потери от немецких минометов. Мины сверху сыпятся — укрыться трудно. Этого добра у фрицев хватало. С утра начинали обстрел. Перекурят, и снова мины летят. В отличие от пехотных траншей, мы свои позиции маскировали тщательно. Но от случайности не спасешься. Десять мин мимо пролетят, а одиннадцатая в цель врежет. Мы от минометного огня в отсечных ровиках спасались. Узкие, глубокие, они неплохо защищали. Меня после Вощанова назначили командиром расчета. Я в отдельном ровике, рядом с орудием находился. Продолжал выполнять обязанности наводчика. Наводчик — главное лицо при орудии, я прицел никому не доверял.
