Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Все время тороплю, Петр Александрович, – забасил Яценко с одышкой, выдававшей его волнение и досаду оттого, что приданные армии танковый и механизированный корпуса еще не прибыли в назначенный им район сосредоточения. – Когда вас ждать у нас?
– Пока не ждать. Здесь, как говорят, точка преткновения, Семен Иванович.
Яценко выдержал паузу.
– Но, судя по обстановке, вам не следовало бы особенно задерживаться у Деева, подвергать себя… – Яценко шумно задышал в трубку. – Не имею права в данном случае советовать, но, может быть, благоразумнее было бы переехать вам на энпэ армии.
– Вот что, Семен Иванович, – перебил Бессонов, не слушая и морщась. – Прошу вас полностью озаботиться левым флангом, уж коли я здесь. Контратаковать без передышек!
Он провел пальцами левой руки по лбу, пальцы были влажны, дрожали от усталости, чувствовалось подергивание и боль в немеющей ноге, которую он неудобно подвернул, упав на дно хода сообщения во время налета шестиствольных минометов.
Положив трубку, Бессонов долго сидел в задумчивой рассеянности, осторожно распрямляя под столом ногу, – ожидал, когда боль пройдет и он сможет встать, но боль не проходила.
– Тот разведчик, который сумел выйти, нового ничего не сообщил? Он в сознании? Где он? – спросил Бессонов Курышева, пытаясь отвлечься от горячего подергивания в голени.
Глядя на испещренную пометками карту, подполковник Курышев заговорил, не выражая голосом чрезмерного утомления издерганного длительным беспокойством человека:
– Когда его принесли с батареи, был в полусознании, товарищ командующий. Из его слов можно было понять, что остальные разведчики при возвращении из поиска были обнаружены немцами, приняли бой и застряли вместе со взятым «языком» где-то перед окопами боевого охранения. Вернувшийся отправлен в медсанбат, но вряд ли он покажет что-либо новое… Да, я несу за разведку всю полноту ответственности.
– Прекратите. – Бессонов легонько хлопнул ладонью по столу. – Прекратите самобичевание, это бессмысленно и совершенно некстати, подполковник. Это не поможет ни вам, ни мне. Пленных нет – и сейчас быть не может, – немцы наступают, а мне нужен серьезный, порядочный и хорошо осведомленный немец. Ну, что будем делать, подполковник?
– Разрешите подумать, товарищ командующий?
Бессонов видел, как подполковник Курышев неспешно и аккуратно, точно крошки хлеба, сгребал с карты комочки земли, текущей из-под накатов. Это представлялось Бессонову неестественным, ненужным, как неудавшаяся разведка, как горячая, ломящая боль в ноге, и он вдруг подумал: «Водки бы выпить, голова стала бы ясной, отпустила бы боль, легче стало бы!» Но тотчас удивился такому неожиданному желанию, этой мысли об облегчении, пережидая раскаленную боль в голени, мешавшую ему сосредоточиться и злившую его.
Шестиствольные минометы прекратили обстрел НП, но блиндаж, как плот в темноте, плыл среди качавших его орудийных выстрелов и разрывов, среди пулеметных волн, бесперебойно хлещущих впереди по этой темноте. И в приглушенных накатами звуках Бессонов почему-то особенно выделял гудение танков и разгоряченно-частую дробь автоматов, на слух с севера и юга охватывающих высоту, казалось уже отрезанную от армии, от корпусов, от дивизии – от всего окружающего мира.
– А я тебе сказал, – хоть сам из пистолета стреляй, дошло? Пропускай через себя танки, а стой, ясно?
Бессонов поднял голову, и лицо его передернулось, выразило страдание. Во второй половине блиндажа зуммерили, звенели, перебивая друг друга, телефоны, прорывались надсадные голоса, и явственно покрывал этот шум баритон Деева, выкрикивающий команды вперемежку с руганью и угрозами:
– Отойдешь на миллиметр – лучше сам себе семь граммов пусти в лоб, Черепанов! Дошло? Вся артиллерия у тебя там, все противотанкисты – плюнуть негде! Знаю, что окружают, так что – «караул» кричать? Стоять, как… хоть душа из тебя вон!.. Откуда еще танки, когда переправа разрушена? Бредишь?..
Бессонов слышал это и понимал, что командир стрелкового полка Черепанов докладывал о том, что обойден с флангов танками, дерется в полуокружении, просил поддержки, но Деев, не обещая помощи, отвечал на это словами гнева и в обстановке смерти советовал избавление смертью, если не выдержит… А Бессонов сидел здесь, в отдельном отсеке, и не имел права вмешаться. Деев выполнял приказ, который он отдал, – стоять до последнего, и было бы нечеловечески трудно посмотреть ему в глаза, тоже ожидающие помощи, хотя полковник и знал бесповоротную значимость приказа своей дивизии, принявшей страшный танковый удар, положенный судьбой, как это бывает на войне, где нет выбора.
– Ты мне, Черепанов, лазаря не пой! – кричал в нервной взвинченности Деев, срываясь на отчаянные нотки. – Я что – не понимаю? Сказано – все! Завяжи пупок тремя узлами – и стой! Артиллерия тебя на полный дых поддерживает! Не видишь, а я вижу! Что плачешься – терпи! Стой, как девица невинная, кусайся, царапайся, а держись! Больше не звони с этим! Слышать не хочу!..
«Деев выполняет мой приказ, но что он все-таки думает, отдавая эти команды?» – опять мелькнуло в голове Бессонова.
На секунду он встретился глазами со взглядом начальника разведки. Тот уже не стряхивал с карты крошки земли. Но тихое, невысказанное осуждение и вместе просьба о помощи были в умном и утомленном взгляде подполковника Курышева. Он отлично понимал обстановку, сложившуюся в дивизии, понимал по этим звукам боя, по этим командам Деева в другом отсеке блиндажа. И Бессонов потер ладонью лоб, сказал не то, что хотел сказать, и не то, что думал:
– Говорите, подполковник. Я вас слушаю.
– Товарищ командующий, – ровно начал Курышев, – кажется, обозначилось окружение дивизии…
– Уверены?
– Да, по-моему, и энпэ обходят танки, товарищ командующий.
Бессонов посидел с минуту и, как бы очнувшись, устало посмотрел на начальника разведки, затем встал, проговорил с жестким любопытством:
– Не договариваете. Хотели сказать, что мы сами можем превратиться в «языков»? Так, по-видимому, подполковник?
– Я говорю об объективной обстановке, товарищ командующий, – прежним ровным голосом объяснил подполковник. – Через некоторое время немцы могут перерезать связь. И тогда мы потеряем нити управления.
– Благодарю за объективность, подполковник. Но пока нити управления еще существуют, – сказал Бессонов. – И приказа об «языке» я не отменял. Даже если нас с вами возьмут в плен. Что весьма неприятно.
Он снял телефонную трубку.
– Командующего артиллерией… Работает связь? Ну, вот и отлично. Дайте Ломидзе.
Потом, узнав в трубке несколько гортанный голос генерала Ломидзе, заговорившего с акцентом: «Совсем взбесились у вас фрицы, товарищ первый…» – перебил его вопросом:
– Есть возможность использовать сорок второй полк реактивных минометов на направлении Деева?
– Отдаю приказ, Петр Александрович. Использовать против танков? Так я понял вас?
– Вы правильно поняли.
В другой половине блиндажа, прокуренной до сизого тумана, в котором передвигались фигуры офицеров,
