Василий Голышкин - Лёшка
— Заскоки в его аморальности. Вы знаете, сколько ему лет?
— Я его совсем не знаю, — сказал я.
— Пятьдесят пять! А позволяет… — Она вскипела. — Черт знает что позволяет!.. Девчонкам рыжим на шею себе вешаться…
Не знаю, почему, слушая это, я не оборвал ее и не ушел, а стоял и слушал, как приговоренный? Верил я или не верил Ульяне-несмеяне? Не скрою, верил, потому что уже слышал про своих сверстниц, которые, любя пожить, выходили замуж за пожилых и обеспеченных. Слышал и презирал таких. Равно, как и тех, кто брал их в жены. Значит, вон он какой, наш директор! Тут же, правда, закралось сомнение: не наговаривает ли Ульяна-несмеяна? Откуда ей знать?
— Откуда мне знать? — ответила она на вопрос. — А оттуда, что я сама слышала, как рыженькая умоляла его дать свой адрес. Вот он, этот адрес, с его слов. Хотя я и так знала. — Сказав это, она протянула мне клочок бумаги. Это было так неожиданно, что я взял. Но тут же спросил:
— А мне зачем?
Она не сразу ответила. Помялась, на что-то решаясь, и не решилась.
— Нет, — сказала она, — потом узнаете.
Но я уже набрал ходу:
— Нет… Заберите… Не надо мне!..
— Надо! — строго сказала она. — У вас будет предлог. Вы пойдете к нему и…
— Никуда я не пойду!.. И никакого предлога у меня не будет! Да и вообще, как вам-то не стыдно? Что вы тут мне наговорили! И о ком! О человеке, который уже два месяца тяжело болен! — И я разорвал бумажку с адресом в мелкие клочки.
— Вот о нем-то, о его нравственном и физическом здоровье я и беспокоюсь. А то ведь эти-то молоденькие кого хочешь в могилу сведут.
Она нехорошо улыбнулась, подхватила портфель и ушла.
С чего это вдруг на Ульяну-несмеяну напала чуткость: «о здоровье нравственном и физическом забочусь…» А сама? Я уже знал: как-то одна из девушек-работниц попросилась из ночной смены в дневную. Узнав о причине — свидание! — Ульяна-несмеяна впервые при всех расхохоталась. Работница воззвала к чуткости. «Чуткость, — сказала Ульяна-несмеяна, — пусть местком проявляет. Это по его линии. А у меня — план. И мне не до чуткости».
ГОЛУБИНАЯ ПОЧТА
Солнце еще держало в небе огонь, а звезды, настырные, как цыплята, уже проклевывали вечернюю скорлупу сумерек. Любопытные уличные тени — домов и деревьев — вытягивали длинные шеи с запада на восток и замирали, подкравшись к веселому собранию, бушевавшему в переулке, на бревнах, сваленных возле дома Мирошкиных самим Мирошкиным еще при жизни, да так и не пущенных в дело. С берега Поли, сабелькой сверкавшей в ногах у переулка, тянуло пряным разнотравьем. Сильнее всех благоухало медуницей, но в хоре запахов угадывались и другие голоса — фиалок и луговых гераней. В садах, за решетками заборов, тоже все цвело и манило запахами.
— Тихо!!! — крикнул я, но меня не услышали.
— Тихо! — крикнул я, уменьшив силу голоса сразу на два восклицательных знака.
Ноль внимания!.. Уличное воинство, воробышками оседлавшее бревно, продолжало шуметь.
— Тихо, — таинственно и чуть слышно сказал я и еще тише и таинственней добавил: — Тихо…
И — чудо! — воцарилась мертвая тишина. «Воробышки» навострили уши. Мой голос обещал им тайну.
— Слово предоставляется Чемодану Чемодановичу, — сказал я и поднял над головой похожий на чемодан ящик с дырочками. — Чемодан Чемоданович, вам слово.
Но чемодан молчал. Ребята захихикали. Я наклонился, постучал по чемодану и умоляюще попросил высказаться.
— Заело! — заулюлюкали ребята, считая, что фокус не удался и радиоговорящая техника, спрятанная в чемодане, не сработала.
Тогда я вызвал на помощь охотников, и мы, вооружившись ножами, стали вскрывать фанерную обшивку чемодана. Ну вот, кажется, и все. Извлечен последний гвоздь, еще одно усилие, чтобы снять крышку… Но этого усилия даже не понадобилось. Крышка сама отлетела в сторонку, и чемодан взорвался, выбросив белое облако рокочущего грома. Ребята, что были поближе, со всех ног пустились наутек. А те, что были подальше, заулыбались и захлопали, приветствуя голубей, вылетевших из чемодана.
— Завей веревочку! Завей веревочку! — закричал вдруг кто-то, и я удивился, как точно он заметил: голуби, кружась спиралью, как бы завивали невидимку-веревочку и тянули ее все выше и выше, пока вместе с нею не растаяли в лучах заходящего солнца…
После этого я перешел к делу. Рассказал ребятам все, что знал и что вычитал о голубях, и предложил на задах дома Мирошкиной построить голубиную почту. Слушали и мысленно вместе со мной и с моих слов рисовали голубиный дворец, стеклянным куполом-крышей похожий на обсерваторию, электрическую станцию, дающую свет голубиному дворцу, гурьбу березок, сбегающих от дворца к электрической станции. Стеклянный купол — это стартовая площадка наших голубей, откуда они будут разлетаться по всему свету и куда снова будут слетаться. За кирпичными стенами дворца — его святая святых, электрический инкубатор, который, как наседка, будет высиживать нам породистых голубей.
«Воробышки» сидели тихо, слушали и не верили тому, что слышат. Иронии на губах не скроешь.
— К сожалению… — сказал я, и они злорадно заулыбались, мысленно продолжив: «К сожалению, все это только сказки. И собрались мы сюда вовсе не для того, чтобы строить воздушные замки, а как пионеры порядка. И пусть голуби, которых я, на потеху вам, выпустил из чемодана, летят своей дорогой, а мы, пионеры порядка, пойдем своей — вдоль да по улице, вдоль да по родной, — и горе тем озорникам, забиякам, рогаточникам, задирам и драчунам, которых застигнет наш патруль: не миновать им мер воздействия, о которых вам не раз уже с увлечением рассказывали учителя и вожатые, а сейчас еще раз расскажет Валентина Михайловна Ляличкина, инспектор детской комнаты милиции».
Они не могли не подумать о Ляличкиной. Валентина Михайловна, рука об руку с двумя дедушками, сидела на лавочке возле калитки, ведущей в сад, и то и дело бросала мне долгие взгляды. Ну разве не ясно, что тем самым она просила у меня слово?
— К сожалению, — повторил я, даже не взглянув в сторону Валентины Михайловны, — нас с вами уже опередили. Увы, опередили, — вздохнул я, сочувствуя ребятам, — голубиную почту раньше нас поставили. Гидростанцию тоже раньше нас подняли. Березовую рощу и ту раньше заложили. Но на наше счастье, не все вместе, а все порознь. Почта отдельно, станция отдельно, роща отдельно. Потому что одни одно ставили, другие другое поднимали, а третьи третье закладывали. А мы у них сразу все возьмем и в одно место сгоним — и почту, и станцию, и рощу!
И тут, чтобы убедить их, я пустил по рукам газетные фотографии. Голубиная почта? Вот она, в родной Московской области. Электростанция? — Молдавская ССР. Березовая роща? — Брянская область. И все — дело рук их сверстников, что подписью и печатью удостоверяется. Печатью? Какой печатью? А газетами и журналами. Вот они, у меня в руках. Каждый может подойти и полюбоваться.
Я не давал слова Валентине Михайловне. Она сама его взяла. Вышла, покинув дедушек на лавочке, и объявила, что берет слово «по праву старшего поколения», на которое младшее поколение, восседающее на бревнах, не обращает ровно никакого внимания. Но она никого не собирается упрекать в этом, понимая, что к дедушкам и бабушкам привыкаешь, как к четырем углам родного дома, и со временем просто-напросто перестаешь их замечать. Тут она сделала паузу, чтобы дать ребятам поразмыслить над сказанным. Упрек дошел, и мои «воробышки», как по команде устремили виноватые и любопытные взоры на дедушек, сидящих на лавочке. Сидели они как-то странно, как две большие мохнатые птицы, на самом краешке, готовые вот-вот вспорхнуть и улететь.
— Иван Васильевич! Василий Иванович! — позвала Валентина Михайловна. — Знакомьтесь, ребята, Иван Васильевич, строитель Комсомольска-на-Амуре, Василий Иванович, строитель Братской ГЭС. Отец и сын. Оба пенсионеры, оба дедушки, нет, один из них уже прадедушка! Ну вот, теперь вы про них все знаете, кроме одного, зачем они сюда пришли…
— Знаем! — закричали «воробышки».
Валентина Михайловна, изумившись, укоризненно посмотрела на меня: неужели я выдал ее сюрприз?
— Знаете? — удивилась она. — Зачем же?
— Чтобы про Комсомольск рассказать, — закричали на бревнах, — и про ГЭС… Братскую…
— Верно, — нашлась Валентина Михайловна. — А еще… — она загадочно улыбнулась, — еще, чтобы попроситься в вашу компанию…
На этот раз в замешательстве «воробышки». Дедушки к ним? И догадка:
— А, в почетные пионеры!
У них был опыт. Они уже не одного заслуженного дедушку приняли.
— Нет, — сказала Валентина Михайловна, — в почетные вы их примете потом. Если заслужат. А пока они хотят побыть у вас прорабами! Иван Васильевич будет прорабом по строительству голубиной почты, а Василий Иванович — прорабом по строительству гидростанции.
