Андрей Платонов - Живая память

   — Товарищ капитан, разрешите доложить. Младший лейтенант Воробьев прибыл для прохождения дальнейшей службы.

Изящный поворот гибкой талии, скупой щелчок замка планшета и — вот документы.

Воронин внимательно оглядел младшего лейтенанта.

   — Прямо из училища?

   — Так точно, товарищ капитан.

   — В боях еще не были?

   — Никак нет, товарищ капитан. Хочу исправить этот недостаток.

   — Так-так. Хорошо. — Капитан еще раз оглядел молодого офицера. Тот был в новом обмундировании, а пуговицы блестели так, будто младший лейтенант Воробьев готовился к параду на Красной площади, а не к охоте за «языком». Воронин еще раз взглянул на румяный подбородок юноши и подумал: «Да у тебя, сынок, даже борода еще не растет».

   — Вас направили командиром взвода разведчиков?— спросил он, упирая на последнее слово.

   — Так точно, товарищ капитан.

   — А вы представляете, что значит командовать разведчиками в Восточной Пруссии?

   — Готов оправдать доверие, товарищ капитан.

   — Вольно, товарищ младший лейтенант, — наконец сказал капитан Воронин, возвращая документы.

   — Когда прикажете принять взвод, товарищ капитан?

Воронин молчал, и под его взглядом младший лейтенант почувствовал себя неловко: будто провинился, а в чем именно — и сам не знает.

   — Мы теперь на отдыхе, товарищ младший лейтенант,— неторопливо начал Воронин. — Отсыпайтесь с дороги, подышите воздухом. Потом видно будет.

   — Я готов принять взвод, товарищ капитан...

   — Скажите разведчикам, чтобы устроили вас, накормили. А после ужина, часам к девяти, прошу ко мне.

   — Есть явиться к девяти ноль-ноль!

Младший лейтенант лихо повернулся и строевым шагом направился к двери.

   — А ведь парень обиделся, — сказал замполит.— Зачем ты так сухо? Решил не брать его?

   — Не я же решаю, — уклончиво ответил Воронин.

Безмолвно вошел старшина хозяйственного взвода, расставил на полу под окном ящик, чемодан, бидон и тихо исчез. Следом явился старшина Карху — временно исполняющий обязанности командира взвода разведчиков.

   — Ну как? — спросил помощник начальника штаба. — Устроились?

   — А как же, товарищ капитан, — тепло, просторно.

   — Чем занимаетесь?

   — Да чем тут?.. Отдыхаем. Помылись, побрились. Кто письма пишет, кто в карты режется.

Замполит нахмурился.

   — Больше нечем время убить?

Старшина — высоченный неуклюжий детина, — не говоря ни слова, пожал плечами и снова обратился к Воронину:

   — А как же насчет взвода, товарищ капитан? Приказ будет?

   — Какой приказ?

   — Да ведь... Чтобы все законно... Новый же командир прибыл...

Капитан прервал его:

   — Будет приказ, тогда и исполняйте. А пока устройте его, накормите.

   — Хорошо, товарищ капитан.

   — По Уставу, между прочим, отвечают: «Есть», — поправил замполит.

   — Так точно, товарищ капитан.

Старшина не успел повернуться, как его опять остановили. На этот раз Воронин:

   — Не забудьте — к девяти часам сюда. Вместе с младшим лейтенантом.

   — Спасибо, товарищ капитан. Мы кое-что раздобыли...

   — Не надо, — оборвал капитан. — Хозяйственники уже притащили. А что достали, раздайте ребятам. Но чтобы порядок...

   — Ясно, товарищ капитан!

Карху, выходя, задел плечом дверь и чуть не снес ее с петель.

   — Вот медведь! — усмехнулся замполит, когда старшина выскочил за дверь.

   — А Карху в переводе на русский и есть — медведь. Побольше бы таких медведей!..

...Вечером офицеры штаба полка и батальонов собрались в одной комнате. Младший лейтенант Воробьев сидел на краю дивана. К нему подсел командир полка, седой, невысокого роста майор.

   — Из Москвы, значит? — спросил майор.

   — Так точно, товарищ майор! — встал младший лейтенант.

   — Сидите, сидите. Сегодня вы гость. — Майор кивнул на стол, на котором были расставлены стаканы, кружки, а в тарелках и мисках лежала нехитрая фронтовая закуска. — Угощайтесь и расскажите, как там наша столица?

   — А вы, товарищ майор, когда последний раз видели Москву?

   — В декабре сорок первого. Проездом.

   — Ой, товарищ майор, в Москве теперь почти мирная жизнь. И кино и цирк открыты, магазины... И затемнение сняли!

   — Молодежь гуляет вечерами?

   — Да... кажется... Нам редко давали увольнительные.

   — Кто у вас дома, Володя? Позвольте назвать вас так. Родители где?

   — Мать и сестренка в Москве, отец на фронте.

   — Жены нет еще?

   — Что вы, товарищ майор! Мне же... Прямо из школы — в армию, потом училище.

   — И на примете никого нет?

Воробьев покраснел так, что лицо, шея — до самого подворотничка — стали розовыми. Потом поборол смущение, спросил доверительно:

   — Скажите, пожалуйста, товарищ майор, успеем дойти до Берлина или здесь придется кончать войну?

   — До моря осталось шестнадцать километров.

   — Всего-то?..

Майор задумчиво посмотрел на юношу. Кто-то тихо запел.

   — Да, только шестнадцать, Володя. Но это будут тяжелые километры, очень трудные... Вы должны это знать. Видите, сколько осталось офицеров? — Майор кивнул на сидящих. — Здесь почти весь комсостав полка. Вот так, Володя. Давайте послушаем, как поют!

...До тебя мне дойти нелегко,А до смерти четыре шага...

Песню вел Воронин, ее подхватили, но каждый пел по-своему: великая печаль и великая надежда на встречу, тоска по родине и торжество преодоления былых невзгод — все переплелось в общем хоре, все выплеснулось песней.

   — Правда, хорошо? — спросил майор.

   — От души поют, — согласился Володя, хотя ему показалось, что слишком уж грустен запевала. Его день рождения все-таки.

Майор кивал головой в такт и тихо подпевал. Потом начали другую песню. И опять яснее других проступил грустный баритон Воронина.

...Не все ль равно, чем кончится мой путь...

Вдруг капитан прервал песню и обратился к сидящим на диване:

   — А вы что же, товарищи наблюдатели?

Он разлил водку в три кружки и, неуклюже удерживая их двумя руками, подошел к дивану.

   — Почему не пьете за меня?

   — В скромности тебя сегодня не обвинишь, — засмеялся майор и чокнулся с капитаном. — За твое тридцатилетие, брат. Что тебе пожелать? Здоровья?

   — За здоровье или упокой, один черт. Пейте!

«Неужели ему только тридцать?» — Воробьев изумленно посмотрел на густую седину капитана, глубокие, как шрамы, полукружья у рта.

   — А вы, будущий разведчик, что же? — спросил капитан.

Володя поболтал водку в кружке, понюхал и вздрогнул, будто его зазнобило.

   — Я, товарищ капитан, еще... никогда не пил, — сказал он таким голосом, что майор поспешил на выручку:

   — Неволить не будем. Он свое еще выпьет.

   — Ну и не надо. — Капитан выхватил кружку и поднес старшине Карху. — За разведчиков, старшина!

   — Только-только выпил, — ответил Карху. — Но за разведчиков можно и снова.

Майор тронул плечо Володи:

   — Именинник наш — четвертый год на передовой.

   — И даже не был ранен? — удивился Володя.

   — Как же без этого! Ранило не раз, штопали и снова...

Утром группа офицеров штаба вышла к переднему краю, на рекогносцировку. Шли по опушке, под прикрытием леса, потом, увязая в глине, по краю оврага, заполненного водой цвета жидкого кофе.

Младший лейтенант Воробьев, шагая рядом с Ворониным, остановился возле разбитого немецкого танка. По краям воронки дыбились куски брони, обнажая изуродованные части двигателя; разорванные силой взрыва траки медленно засасывала глина; далеко от воронки темнели куски обгорелого сукна.

   — С какой же это силой! Чем его?.. — ахнул Воробьев.— Снарядом и авиабомбой?..

   — Войной, брат, — буркнул капитан. — Силой ненависти. Пошли, пошли, некогда.

Овраг вывел на проселочную дорогу. И снова только одного младшего лейтенанта изумило, что здесь, в двух шагах от передовой, сидели на платформе разбитого грузовика женщины, усталые дети моргали сонными, ничего не видящими глазами.

Воробьев поравнялся с капитаном и спросил тихо:

   — Товарищ капитан, откуда они?

Капитан не сразу расслышал.

   — Что откуда?

   — Почему они тут, мирные люди, товарищ капитан?

   — Сто тысяч «как» и двести «почему»... — устало усмехнулся капитан. — Просто вышли на прогулку. Дышать свежим воздухом, опят пособирать.

Юноша обиженно прикусил губу. Капитан добавил мягче:

   — Куда люди могут убежать от войны? Только на восток.