Анатолий Баюканский - Заложницы вождя
Вытолкнув из легких горячий воздух, Борис вновь устремился вниз, обдирая ладони о стальные перильца. Старался не упускать из вида Эльзу и ее преследователей. Конечно, охранникам не догнать легконогую девчонку, подгоняемую отчаянием, но… Эльза, бедная девочка, она не знала, что впереди был тупик. Правда, если вовремя свернуть влево, толкнуть узкую, обитую железными полосами дверь, то можно было попасть на главную аварийную лестницу, по ней спускаются прямо на литейный двор. Там — спасение! Там свои ребята, они не дадут девчонку в обиду. Борис готов был спрыгнуть с высоты прямо в лабиринт стальных трапов.
— Эль-за! — что было силы крикнул Борис, катаясь по перилам. — Ты слышишь меня, Эльза? Это я — Борис! Влево, влево держись! Там лестница! — горестное отчаяние охватило парня. Эльза не могла его услышать. А преследователи приближались к ней. Схватив на ходу обломок стальной пики для пробивания летки, Борис взмахнул ею в воздухе, намереваясь кинуть в преследователей. И вдруг Эльза оглянулась, будто почувствовала, что он где-то рядом.
Борис выскочил из бокового отвода лестницы в тот самый момент, когда девушка добежала до тупика и в смятении остановилась. Перед ней была глухая стена. Эльза еще раз обернулась, что-то крикнула вохровцам, закрыла лицо руками, загораживаясь от жара, что желтой стеной вставал от стоящего внизу ковша с жидким металлом, привезенного на разливку в изложницы. И вдруг легко перегнулась через стальные перильца, взмахнула чем-то призрачно-белым и пропала из глаз.
— Господи! Боже милостивый! — ахнул Борис, не смея думать о том, что произошло. Представил себе Эльзу, лежащую с переломанными ногами, но когда перегнулся через перильца, зажмурился, и ужас охватил парня. Он все понял. Опустился на горячие ступени, обхватил голову руками. Слезы у блокадников были давным-давно выплаканы, а тут… горючие, прожигающие кожу слезы потекли по щекам. Собрав последние силы, тяжело опираясь на пику, как ходят старики, помогая себе клюкой, он побрел, пошатываясь, как пьяный, к тому месту, возле которого сгрудились не на шутку перепуганные вохровцы. Они нехотя расступились, пропуская Бориса. Он, не обращая внимания на сильный жар, глянул вниз: на удивительно ровной поверхности жидкого металла еле заметно перекатывались черные ребрышки шлака. Тысячеградусная плазма бесследно растворила то, что всего несколько мгновений назад было человеком — волновалось, отчаивалось, страдало и любило.
— Товарищи из вооруженной охраны, — злорадно и даже радостно закричал капитан Кушак, — разве забыли последнюю ориентировку? Глядите, это же — «седой»! Тот самый. Явился — не запылился. Хватайте его! — Будто бы и не было на его глазах ужасной смерти.
Борису даже тяжко было обернуться, он вяло поднял левую руку, будто пытаясь защититься и…, получив удар по голове, стал проваливаться в вязкую пустоту…
«ВРАГ НАРОДА»
Пришел в себя Борис Банатурский на четвертые сутки. С невероятным трудом повернул голову, прищурив глаз, огляделся. Окна с белыми занавесями, на беленом потолке приютился солнечный зайчик. Все вокруг было белым- бело: стены, простыни, тумбочка и даже стол. И всюду солнце. Оно вдруг стало о чем-то страшном напоминать Борису, и он застонал. Напряг память, чувствуя, как застучала в висках кровь, и заставил себя ни о чем больше не думать. За последние два года он пролежал в госпиталях, больницах и в медпунктах более восьми месяцев, умирал и вновь оживал, невольно научился управлять своим состоянием. И сейчас, отрешась от воспоминаний, заставил размышлять о всяких пустяках. Не занял ли кто-нибудь его койку в бараке ремесленного училища? Не разбилась ли его фарфоровая кружка, оставленная на тумбочке в общежитии? Однако мысли вновь и вновь требовательно возвращались к тому, что случилось в последние дни. Итак, он, к сожалению, снова выжил, но что это за жизнь на больничной койке, это больше походит на существование. А Эльза? Она, как ни трудно поверить, умерла, погибла в муках. Не нужно, нельзя об этом думать. Боль вновь пронзила тело, да так, что заныли зубы. Борис невольно застонал, ибо знал: Стон облегчает на время боль. Но его услышали. В комнате появилась суровая женщина в безукоризненно чистом халате, однако вместо привычного участия сестры милосердия он вдруг услышал откровенно злой вопрос-упрек:
— Очухался, наконец, вражина?
Борис закрыл глаза, боясь поверить услышанному. Не попал ли он за свои грехи в царствие самого Люцифера? Слишком нереальным получился переход от появления зловредной медсестры до первой ее фразы. Даже, бывало, в блокадном Ленинграде едва живые медицинские сестрички так к больным никогда не обращались.
Очень хотелось пить, губы растрескались, першило в горле. Борис, преодолевая внутреннее сопротивление, хотел было попросить у суровой мегеры в белом халате глоток воды, однако служительницы в палате уже не оказалось. Наверное, ему просто почудилось: воспаленный мозг представил ангела вместо дьявола.
Лучик солнца, между тем, медленно скатился с потолка, плавно сполз на занавеску окна, а вскоре он уже играл бликами на противоположной стене. Борис снова впал в тяжкое забытье. Открыл веки, когда в палате вдруг вспыхнул яркий свет, хлопнула входная дверь. Борис стал всматриваться в силуэты людей, что появились в палате. Ближе всех к нему стояла медсестра с каменным, словно выбитым из серой скалы, лицом. Рядом с ней — мужчина в роговых очках, полноватый и хмурый, третьим был военный с двумя звездочками на погонах. Халат у военного был перекинут через правую руку. Все трое немного постояли возле его кровати, очкастый шепнул что-то медсестре, та в ответ кивнула головой, открыла стеклянный шкафчик в углу палаты, достала из блестящей металлической коробки шприц, откинула одеяло и, не церемонясь, ловко вогнала иглу в руку Бориса. Затем насыпала в чайную ложечку горку лекарства, похожего на красный перец, подала Борису, так и не согнав с лица презрительного выражения.
— Пей! — ложка ударила по зубам, часть порошка просыпалась на одеяло. — Не дури, тебе говорят, пей!
Борис отрицательно покачал головой, и это движение принесло резкую боль. И без порошков его сильно мутило, а тут еще яркий свет бил в глаза, туманил сознание.
— Подождите, пожалуйста, товарищ старшина, — очкастый легонько отстранил медсестру-старшину, поправив очки, склонился над больным.
— Банатурский, это — красный стрептоцид, очень хорошее средство, снимает воспалительные процессы, поддерживает силы, пей, тебе станет легче. — Очкастый присел на краешек кровати. — Почему не хочешь лечиться?
— Свет! Мне больно глазам, — слабо попросил Борис, — выключите лампу.
— Потерпи, дружок, — неожиданно вмешался в разговор военный, придвинул табуретку, тоже сел рядышком, — будет день, будет пища. И свет притушим, и в футбол поиграем, все у нас с тобой впереди. А пока… надо поговорить по душам. Согласен? — он широко улыбнулся, обнажив ряд безупречно белых зубов. И эти, словно вылепленные из фарфора зубы заворожили и ослепили Бориса. Он подумал о том, что вряд ли во всем блокадном Ленинграде хоть у одного человека сохранились столь превосходные зубы. И еще он заметил, что хоть военный и улыбался, глаза его, настороженно-колючие, были очень похожими на откровенно-враждебные глаза медсестры. Военный легонько отстранил врача, прочно завладел вниманием Бориса. — Итак, Банатурский, мы уже вполне нормально себя чувствуем. Форменный порядок. Если есть у тебя вопросы, пожалуйста, спрашивай, с удовольствием отвечу.
— Где я?
— Охотно поясню: в больнице НКВД. Это тебя, конечно, не устраивает, — обернулся к врачу и сестре. — Все свободны, товарищи! Итак, для начала я дам совет: бежать отсюда, гражданин Банатурский, невозможно, не пытайся. В конце коридора — часовой, во дворе — сторожевые собаки, разорвут в клочья, а у нас здоровьице — аховское.
— Я в НКВД? — Борису захотелось зарыться лицом в подушку, не видеть этого переменчивого военного, осмыслить слова о побеге. Беды повалили, как лавины с гор. Настала пора горя, хотя, пора радости где-то затерялась. Что может быть хуже, чем попасть в «ежовые рукавицы»? Любой человек, малыш или старик, невольно пугается при одном упоминании этой организации. Не каждый мог расшифровать, что такое НКВД, но все знали другое — если ты упомянут в связи с этой страшной организацией, жить тебе на воле осталось недолго. — Скажите, каким способом я сюда попал? — нашел силы спросить у военного.
— Подробный рассказ об этом у нас впереди, а пока… — военный вновь дружески улыбнулся, даже, кажется, подмигнул Борису — Давай договоримся: не станем морочить друг другу головы. Откровенность пойдет на пользу обоим, тебе, пожалуй, больше, чем мне.
— Эльза! — невольно вырвалось у Бориса. Собственными глазами он видел жуткую гибель любимой девушки, но в глубине души продолжал верить, что ошибся, что ему просто привиделся сон, хотел услышать, что скажет человек, который явно не будет благоволить к нему, тем более, обманывать.
