Николай Попель - Танки повернули на запад
— А ну, Богомолов, давай карту, — деловито говорит он, — Армо, мне надо твой левый фланг выручать? Ну-ка разберемся…
Вскоре Горелов уходит, оставив на чердаке своего начальника штаба.
— Я танки на пути встречу и поведу их на левый фланг, — говорит он мне, прощаясь. — Будем бить из засад, как нас денно и нощно учит командующий…
Стрельба из засад — не просто излюбленная тактика, а, я бы оказал, страсть Катукова. О чем бы ни шла речь, по какому бы поводу ни созывалось совещание, он найдет случай напомнить о засадах. Едва позволит обстановка, сам лезет в танк и показывает.
Бой из засад — искусство. Выждал, подкараулил, ударил противника — и был таков.
Именно тактика боев из засад позволила нам в этот и последующие дни вражеского наступления почти полностью удержать позиции. Немцы, израсходовав свои ударные силы, так и не продвинулись в глубь нашей обороны…
Ночью мы сидели в низком подвале под тем же домом. Радиосвязь со штабом армии и с соседями работала безотказно. Мне удалось поговорить с Катуковым, Шалиным, Гетманом. Общая обстановка прояснилась. Но именно потому, что окружение противника в районе Корсунь-Шевченковского становилось все реальнее, надо было ждать нового натиска немцев на флангах нашей армии. Надо было готовить отпор, рассчитывая лишь на свои силы. Мы все отчетливее понимали масштабы Корсунь-Шевченковской операции и примерно угадывали, сколько войск она потребует.
Чтобы не мешать Богомолову, который, прижав плечом к уху телефонную трубку, разговаривал с комбатами и одновременно вычерчивал какую-то таблицу, мы негромко беседовали с Кортылевым в углу. Свет двух немецких плошек едва доставал до нас. Рядом кто-то храпел, перебивая собственный храп сбивчивым бормотанием. Пахло мокрыми овчинами, отсыревшими сапогами, самосадом; и черным хлебом. Время от времени радист, будто вспомнил о чем-то, сонно повторял: «Я «Вихрь», я — «Вихрь», как меня слышите?..»
После Курской дуги, после того, как Кортылев не сообразил вовремя поднять в атаку батальон, он решил все же стать кадровым. Приписник зубрил боевой устав, ковырялся в моторе и, оставшись наедине с командиром бригады, просил его: «Сделай милость, Армо, погоняй меня». Сегодня так сложились обстоятельства, что Кортылеву пришлось лечь за бронебойку.
— Не пойму, попал или не попал, — признавался Кортылев, — но в один момент было ощущение, что всадил-таки в гусеницу. А по правде-то сказать, несерьезное оружие это самое пэтээр, слабо против танка… Хотя старшина Агарков сегодня не худо действовал…
Привалившись к стене, поглаживая тяжелый, небритый подбородок, Кортылев рассказал о подвиге, совершенном на его глазах в тот час, когда батальон Кунина отбивался от немцев неподалеку от длинного сарая без крыши.
В одном из взводов после пяти атак остался лишь старшина Александр Агарков да человек десять раненых, в большинстве тяжело. Танки выходили из перелеска, на их пути была заснеженная лощина, в которой Агарков укрыл раненых. Он собрал все оружие и все боеприпасы: ПТР с одним патроном, пять бутылок КС, автомат. Бутылки сунул в пустой вещмешок, автомат повесил на шею бронебойку взял в руки и пополз. Прополз не больше полусотни метров. Передний танк совсем близко. Агарков укрылся за бугорком, вещмешок с бутылками под рукой. Когда «пантера», обдавая бензиновым духом, обсыпая снежной пылью, подошла вплотную, Агарков вскочил и бросил бутылки на дышащие теплом жалюзи. Мотор всосал жидкость и выбросил пламя. Приближался второй танк. Агарков снова бросил бутылку. Но промахнулся. Бросил еще одну. Она разбилась, пламя быстро побежало по броне. «Пантера» остановилась. Из верхнего люка с криками выскочили немцы в черных комбинезонах и устремились к третьему танку. Тот затормозил. Танкисты вскочили на броню. Агарков приложился к пэтээр и выстрелил единственным патроном. Старшина не знал, куда угодил этот патрон. Но танк не сдвинулся больше с места. Немцы побежали обратно к перелеску. Старшина Агарков, закинув за спину вещмешок, прихватил автомат и бронебойку, пополз обратно. Шальная пуля попала ему в ногу и раздробила кость.
— Я пробрался к Агаркову, — рассказывал Кортылев, — приволок в сарай. Сознание он потерял. Фельдшер сказал, плохая рана, — закончил Кортылев и полез в карман за табаком. — Сам ведь вперед полез, чтобы не допустить танки к раненым, — никто такого приказа ему не давал…
— Послушайте, Кортылев, почему бы вам не написать обо всем этом в письме к родным Агаркова, — предложил я.
— Прямо сейчас?
— Сейчас. Я знаю, такие письма у нас пишут обычно после боев, в затишье, а еще чаще — после смерти. Но к тому времени многое забывается. Письма выходят похолоднее, поофициальнее…
Кортылев достал из полевой сумки листок бумаги и кусок свечи. Приладил огарок на бочке, стоявшей в углу. С минуту подумал и стал быстро писать. Кончил и спросил:
— Вы подпишете?
— С великой охотой.
Кортылев послюнявил пальцы, зажал ими зашипевший фитилек и предусмотрительно спрятал огарок обратно в сумку.
Разговор зашел о воспитании качеств, необходимых в бою. Еще перед наступлением политработники бригады опросили всех солдат и командиров. Оказалось, что около восьмидесяти процентов личного состава имеет свой счет к гитлеровцам, от которых так или иначе пострадали либо сами, либо их близкие.
— На этом мы и строили всю работу, — рассказывал Кортылев, нещадно дымя махрой. — Уж если сам пострадал от фашиста, тут спуску врагу не будет.
— А если не пострадал? — спросил я.
— То есть как не пострадал? — удивился Кортылев перестал затягиваться.
— Скажем, человек из Сибири. Дом его цел. Мать, жена, детишки невредимы.
— Он должен за товарищей мстить, за их семьи.
— Согласен. Но лишь на этом нельзя строить пропаганду. Идея отмщения не единственная и даже не основная. Главная наша идея — защита Родины, дела коммунизма. Она одинаково дорога всем ста процентам личного состава: и пострадавшим от немца, и непосредственно не пострадавшим…
Мы долго еще говорили с Кортылевым. Тема была обоим интересна и важна. Здесь же, в углу, на соломе и уснули, распустив поясные ремни.
Когда я проснулся, в подвале по-прежнему царили полумрак и духота. Так же сидел с телефонной трубкой Богомолов. Но рядом с ним я увидел массивную фигуру начальника армейской разведки полковника Соболева.
— Что нового? — спросил я, стряхивая с себя соломенную труху.
— Ночь прошла спокойно. Есть сведения, что противник скапливается против Бабаджаняна… Подгорбунский такое сотворил… — полковник развел руками, подыскивая подходящее слово. — Короче говоря, взорвал эшелон, в котором ехала пехота и везлись запасные части для танков… Возвращаясь восвояси, разведчики наскочили на группу офицеров, те шли с совещания у прибывшего из Берлина представителя имперского штаба. Завязалась рукопашная. Подгорбунский расстрелял пистолетную обойму, а сменить нельзя. Пустил в ход финку. Что там было один черт разберет. Наши все вернулись. Двое легко ранены. Привели восемь пленных.
— А сам Подгорбунский?
— Хоть бы хны… Много я отчаянных людей видел, но такого… — полковнику Соболеву опять не хватило слов, и он опять развел руками.
Богомолов погасил плошки, горевшие на ящике от снарядов, что служил ему столом. Радист сдернул плащ-палатку, закрывавшую узкое, прижатое к земле окно. От серого, без стекол, окна потянуло холодом. В углах подвала шевелились, просыпаясь, люди. Шестиствольный миномет леденящим душу скрипом возвестил начало дня.
3Гитлеровцы не смирились с нависавшей над ними угрозой окружения. Они бросались в атаку и под Винницей, и в районе Монастырища, и на других участках упрямо охватывающего их фронта. Над немцами витала тень Сталинграда. Фашистское командование понимало: после такого нового поражения на Днепре не удержать Правобережную Украину. А она была для них и житницей, и предпольем в битве за Польшу, и плацдармом для нового наступления, от которого не отказывались берлинские стратеги.
Снова и снова то там, то сям появлялись «тигры», «пантеры» и «фердинанды», шла в атаку серо-зеленая пехота.
Наше движение из района Брусилов — Бышев — это широкий маневр по фронту и в глубину, стремительные удары по врагу и не менее стремительные ответы на его удары. Маневренное наступление и маневренная оборона. Такой вид действий доступен только опытным командирам и хорошо подготовленным войскам.
Севернее Монастырища крупная группировка немецких танков прорвалась через цепи еще не успевших как следует окопаться пехотинцев. Ватутин приказал нам немедленно отбросить противника. Корпус Гетмана, усиленный бригадой Бурды и танковой бригадой из резерва фронта, проделал за сутки около ста километров и, прежде чем рассвело, прежде чем немцы опомнились, ворвался на только что захваченные ими позиции.
