Евгений Астахов - Наш старый добрый двор

— Что с тобой случилось, малыш? — крикнул Вальтер, осторожным движением вынимая пистолет. — Я вижу, ты выпил лишнего? Опомнись, Нойнтэ!

Эти слова вернули Фрица к действительности. Перед его глазами возникла пьяная рожа Майера, бутылка шнапса, поднятая над головой. «Выпьем за наших доблестных командиров!.. За наших доблестных командиров!.. Доблестных командиров!..»

Фриц нажал на спусковой крючок автомата, но Вальтер успел спрятаться за Петцолда. Придерживая одной рукой его сползающее к земле тело, хоронясь за ним, он стрелял по стоявшему во весь рост Нойнтэ. Всего каких-нибудь пятьдесят метров, такая легкоуязвимая мишень, ее можно продырявить с закрытыми глазами.

Но Нойнтэ продолжал стоять.

Низко, над самым склоном прошел самолет. Ударил длинной пулеметной очередью. Бросив пистолет, Вальтер побежал вниз, путаясь в траве, падая и вновь поднимаясь. Впервые в жизни все его существо охватил безумный животный страх. Страх перед этим проклятым Нойнтэ, которого не берут пули, перед черным дымящимся зевом штольни, перед всем, что окружало его, Вальтера, враждебно, неумолимо, угрожающе.

Каменный склон вырывался из-под ног, летел вниз, к дороге, падая крутыми уступами. Вальтер валился с них, раздирая в кровь ладони. Быстрее к дороге! К узкой горной дороге, ведущей неизвестно куда…

Фриц не видел ни бегущего вниз Вальтера, ни неподвижно лежащего поперек склона Петцолда. Просто в какой-то момент он почувствовал, что автомат перестал биться в руках — кончились патроны. Отбросив его от себя, Фриц пошел вниз, скользя по каменистой осыпи.

Солнце стояло в зените, было жарко. Он сбросил с себя изодранный мундир, швырнул под ноги помятую каску; рванув рубаху, подставил горячим лучам бледную кожу груди.

Спустившись вниз, Фриц долго пил из ручья, окуная в него коротко остриженную голову. Желтый песок на дне медленно перекатывался, стайка прозрачных мальков танцевала вокруг опущенных в воду пальцев Нойнтэ…

Потом он услышал негромкий голос:

— Ты откуда тут взялся?

Перед Фрицем стоял пожилой человек в примятой пилотке с красной эмалевой звездочкой. В руках он держал нож с коротким округлым лезвием и белую липовую чурку.

— Вы кто?! — испуганно спросил Фриц. — Вы разве… немец?

— Не меньше, чем ты. Меня зовут Отто Штейнер. А тебя?

Сорвавшись с места, Фриц бросился к этому человеку.

— Там! — крикнул он, задыхаясь. — Там, наверху, штольня!.. И еще длинный штрек! Его взорвали!.. Там остались люди, живые люди, много людей! Помогите им!.. Помогите им!.. Помогите им!..

Я вернусь, когда растает снег…

В комнате царил синий полумрак. Все было синим: потолок, стены, дверь, пикейное одеяло, которым был прикрыт Ива, и даже руки его, лежащие поверх этого одеяла.

Он хотел привстать, но от резкой боли в затылке и в спине на лбу выступила испарина. Ива застонал. «Что же это со мной? — подумал он. — Если я ранен, то почему нет бинтов?..»

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Рэма. Увидев, что Ива открыл глаза, она вошла, и халат ее сразу стал синеватым. И косыночка на голове тоже.

«Почему все синее? Даже Рэма…»

— Ну наконец-то ты пришел в себя! — сказала Рэма, подходя к кровати. — Теперь дело пойдет на поправку. Только не надо двигаться и задавать мне вопросы. Я сама расскажу обо всем, что тебя интересует… — Она присела на кончик кровати, поправила на коленях халат. — Тебя контузило, Ива. Довольно сильно. Потому и синий свет в палате, и боль в затылке и в спине. Есть боль, да?

Ива моргнул: есть, мол, еще какая!

— Ничего, все это пройдет постепенно. Правда, с месячишко в госпитале пролежишь. Отправим в него, как только разрешит врач…

В халате Рэма была прежней, не такой, как в гимнастерке с погонами младшего лейтенанта медицинской службы. Словно ничего и не изменилось со времен Юнармии, и пришла она просто в госпиталь на Подгорной в халате, как и полагается.

— Бой за проход через горный склон, — рассказывала тем временем Рэма, — шел до середины дня. Они как очумели, эти гитлерюгенды. Оказывается, там, в горах, был какой-то тайный склад, но они даже не знали о нем — было приказано стоять стеной, ну и стояли, фанатики сопливые. Жалко смотреть было на тех, кто уцелел, мальчишки совсем: от страха сломленные какие-то, потерянные… Отпустили их по домам, не стали оформлять как пленных. «Фюреров» только придержали, те постарше и подлецы, видно, конченые…

Ива слушал и нетерпеливо ждал, когда же Рэма скажет о главном? Провались они, гитлерюгенды эти! Что там с ребятами, все ли в порядке? Целы ли ребята?…

Рэма поняла его, опустила глаза, помедлила.

— Знаешь, — сказала она, — Минасик-то без вести пропал. До сих пор ничего о нем не известно… В этом самом тайном складе, что был в горах, заживо похоронили мальчишек из гитлерюгенда. Саперы трое суток раскапывали заваленный взрывом главный штрек, некоторых успели спасти… Так вот, они говорили, что был там, в штреке, русский парень. По описанию похож на Минасика. А куда делся, неизвестно. Ни живого, ни мертвого не нашли. Возможно, бежать ему удалось, ускользнуть в суматохе. А там попал в зону союзников, объявится через некоторое время. Ведь может быть так, правда?..

А Ромку ранило. Сильно. В ноги… Он отбивался до последнего… Его к ордену Красной Звезды представили. За мужество и стойкость, проявленные при спасении командира… Да, лейтенанта Зигля. Жив он, сейчас во фронтовом госпитале, с ним, слава богу, все в порядке… Ну а Ромку, его сперва у нас в медсанбате оперировали. Я присутствовала на операции. Впервые на такой… на страшной… Обе, и выше колена… Я сама отвозила его в госпиталь. Там сказали: ничего нельзя сделать, медицина в таких случаях бессильна. Так и сказали: бессильна…

Она продолжала говорить, опустив голову, а Ива видел Ромку, несущегося во весь дух Ромку. Сколько раз его спасали от беды резвые ноги! Он удирал от отца, гнавшегося за ним с ремнем, от профессора, угрожающе размахивающего выбивалкой для ковров, от кого только не приходилось ему удирать!

И вот теперь у него нет этих ног.

Ромка, Ромка!.. Что же ты будешь делать, Ромка!..

— А Щелкунчик как? — тихо спросил Ива.

— Какой щелкунчик? Этот?.. — Рэма вынула из кармана халата большеголового улыбающегося человечка. — Он был у тебя в сумке от гранат.

— Нет, я не о нем… Отто Штейнер жив?

— Да. Его назначили помощником коменданта в какой-то немецкий городок, забыла название. Он уехал вчера… Я пойду, тебе вредно так долго разговаривать. Вместо меня останется он. — Рэма поставила на край тумбочки улыбающегося щелкунчика. — С ним не разговоришься… — Уже в дверях она обернулась. — Тебе целая пачка писем пришла. И три от Джули…

— Чхиквишвили? Это черненький такой, хулиганистый?.. Второй этаж, девятая палата. Вы халат возьмите, без халата не положено!

Ива накинул на плечи белый халат с оборванными тесемками.

Ромка встретил Иву радостно и шумно.

— Ва! — закричал он. — Кто пришел! Сагол, Ивка, не ожидал!.. Это мой лучший друг! — объявил он всей палате. — В одном дворе жили. Моя сестра его девушка, ну!

На стуле возле Ромкиной кровати висела гимнастерка с новеньким орденом Красной Звезды и медалями за Берлин, Прагу и Победу.

— Вчера привезли, — сказал Ромка гордо. — Кубик сам вручал от имени командования дивизии. Старшина тоже приходил. И комроты. Подарки принесли… Интересно получается, ну: Берлин я не брал, Прагу не видел, а медали все равно полагаются, потому что дивизия в операцию входила, так Кубик объяснил. Очень хорошо, что входила!

Он говорил о своих медалях, а Ива боялся лишний раз взглянуть на одеяло, под которым лежал Ромка.

— Нашу дивизию на Дальний Восток перебрасывают, — сказал Ива. — Слышал?

— Как не слышал? Кубик говорил. Наверное, с японцами война начнется, так что ты тоже орден успеешь заслужить, не теряйся только, ну.

— Да нет, — улыбнулся Ива, — не успею. Меня демобилизуют скоро. Указ вышел о демобилизации рядового и сержантского состава старших возрастов, военно-служащих-женщин и студентов высших учебных заведений.

— Тц-тц-тц! Минаса тоже демобилизовали бы. Куда он делся?.. Но я думаю, все-таки живой, вот сердце чувствует, понимаешь?

— Да… Тебя когда выпишут?

— Не знаю. Говорят, месяца через два, не раньше.

— А то б вместе домой поехали бы.

— Нет, Ивка, я домой не поеду. — Улыбка сошла со смуглого Ромкиного лица, густые черные брови сошлись у переносицы. — Что ты! Ни за что не поеду!

— Как это не поедешь? — изумился Ива. — Почему?

— Почему, почему… Что, с Жорой-моряком соревноваться? Кто быстрее, да?.. Он же не поехал домой.

— Так у него совсем другие обстоятельства. Джуля рассказывала мне.

— Обстоятельства, обстоятельства!.. У него другие, у меня тоже другие.

— Ну а как же… мама твоя? И отец?

— Почему я должен ехать? Лучше они пусть приезжают. Ко мне в Сибирь.