Александр Воинов - Пять дней
— Не к концу, а к середине, — улыбнулся Коробов.
Дружинин закурил папиросу и взглянул на лохматую голову Коробова. Густые волосы упорно вились и, сколько он с ними ни боролся, не желали ложиться ровным пробором.
— Поседел ты за эти дни, Михаил Иваныч.
Коробов взглянул на него из-под бровей:
— Волосы — бог с ними… Вот в душу седину пускать нельзя…
Дружинин мрачно помолчал, глубоко затягиваясь дымом.
— Забирают меня от тебя, Михаил Иванович, — вдруг сказал он. — Уже приказ получил…
Коробов встрепенулся:
— Забирают!… И меня не спросили!…
Дружинин развел руками:
— Решили назначить начальником курсов политруков.
— Что они там, с ума сошли! — Коробов вскочил и обрушил кулак на стол с такой силой, что бумаги полетели в разные стороны. — Не пущу!… Какие курсы!… Пусть назначают туда каких-нибудь тыловых крыс!…
— Да я уже убеждал, — вздохнул Дружинин. — Говорят, боевой опыт надо…
— «Опыт!… Опыт!…» — продолжал бушевать Коробов. — Я Сталину позвоню, а тебя не отдам… Понятно?…
— Чего уж понятней! — сказал Дружинин. — Посмотри, кем подписана радиограмма…
Он протянул ему через стол листок. Коробов прочитал и досадливо махнул рукой.
— Подсунули!… А если разберется — отменит!… Такие события… Нельзя, нельзя… Не согласен…
Вот она когда пришла, проверка! Дружинин смотрел в порозовевшее лицо Коробова и невольно радовался. Не ожидал он этого. Не думал, что завоевал сердце этого большого, умного человека. А он-то был уверен, что Коробов им тяготится, ведь не раз спорили, и однажды в сердцах командарм так обозвал его, что целый день они не разговаривали, а потом сам первый пришел и попросил извинения…
Оба понимали, что приказ отменен не будет и расставаться надо.
— Ну ты не сразу уезжай, — сказал Коробов, — подожди пару дней, а я сообщу, что без члена Военного совета оставаться не могу… Когда пришлют нового, тогда и поедешь.
— Ладно, — согласился Дружинин, — позвоню Соломатину, как он скажет…
Коробов пристально взглянул на Дружинина, словно проверяя, действительно ли тот хочет остаться или просто не желает его огорчать. Дружинин понял его взгляд и кивнул головой.
— Останусь, останусь, Михаил Иванович. Хочешь, сам поговори с Соломатиным… А то получится, что я сам напрашиваюсь…
Коробов тут же позвонил Соломатину, но дело обернулось совсем не так, как он ожидал. Новый член Военного совета уже в пути, а Дружинину нужно немедленно выезжать в Куйбышев.
Коробов бросил трубку и с ненавистью взглянул на телефон.
— Ну, значит, не судьба, — сказал он, — иди собирайся…
Он вдруг тяжело поднялся, обошел вокруг стола и обнял Дружинина.
— Хороший ты человек, Максим. — Он впервые назвал его просто по имени. — Жаль, жаль, что мы расстаемся… Впрочем, жизнь большая… Будем живы, встретимся… Я почему-то убежден, что долго ты там не усидишь, не такая у тебя натура…
Дружинин смущенно и растроганно взглянул на Коробова. Не привык он к тому, чтобы ему говорили теплые слова. Сам говорил, когда вручал ордена. Но ведь это относилось к другим. Он никак не предполагал, что простые слова могут так глубоко задеть и его сердце. Считал себя человеком бывалым, ко всему привычным… А выходит, не ко всему!
Когда Дружинин вышел, Коробов присел за стол и задумчиво подпер рукой щеку. Если бы его спросили, кого он хотел на место Дружинина, он тут же, не задумываясь, предложил бы Кудрявцева. Хороший человек, умница…
— Товарищ командарм, вам личная телеграмма!…
В дверях стоял секретарь Военного совета майор Куликов и держал в руках обычный сиреневый бланк. Но на выбритом загорелом лице секретаря какая-то широкая улыбка. Видно, пришел с хорошей вестью.
Коробов сразу успокоился. Он было подумал, не стряслось ли что-нибудь с Варварой. Она далеко, на Урале, пишет, что живется трудно.
— Откуда?
— Из Уфы… Вас можно поздравить с внуком, товарищ командующий.
— Меня, с внуком? — удивился Коробов. — А ну-ка, дай телеграмму сюда…
Он взял листок, прочитал и громко расхохотался.
— Так я уже дедушка… Вот те на!… А я считал себя еще совсем молодым. — Он с веселой досадой потряс телеграммой в воздухе. — И надо же было моему сыну жениться!… Ах, негодяй!… Что он со мной сделал!
— А где ваш сын, товарищ командующий? — вежливо осведомился Куликов.
— Да там же, в Уфе, на военном заводе работает! Инженер!… А Дружинин спрашивает, почему у меня волосы седые, — вернулся он к прежней теме. — Теперь понятно, почему они седые. — Он ткнул себя в грудь: — Я же ведь дед!… Подожди, товарищ Куликов, я сейчас напишу ответ… Пошли им, пожалуйста, всю мою зарплату… Ах, черт подери, — он замотал головой, — ведь почти все деньги получает по аттестату моя жена… А мне только и остается на папиросы… Что же делать?… Придется и ей написать…
Он быстро написал телеграмму в Уфу, поздравил сына и невестку, которую никогда не видел. Сын прислал фото, но такое плохое, что лучше бы не посылал. Невестке на ней, по крайней мере, лет сорок, хотя в письмах сын уверяет, что всего двадцать один.
Он протянул телеграмму Куликову и полусерьезно сказал:
— Ты смотри, о том, что я дед, особенно не распространяйся… А то еще смеяться будут…
Отступая к двери, Куликов шутливо пожал плечами:
— Я-то промолчу, товарищ командующий! А как быть с девушками на телеграфе? Они об этом уже передали по «солдатскому вестнику».
— Раз так, — махнул рукой Коробов, — отпускаю себе бороду!… Иди!…
Куликов вышел, прикрыв за собой дверь. «Развеселился старик! Никогда не видел его на таком подъеме».
А когда дверь закрылась, Коробов встал и озабоченно прошелся по комнате.
«Действительно, а где же достать денег? Трудно ведь будет с новорожденным. А Варвара скуповата. Вряд ли пошлет им много. Надо будет договориться с финчастью, может быть, поделят теперь аттестат… Часть денег Варваре, часть Антоше».
На столе загудел телефон. Коробов снял трубку, послушал и вдруг сердито приказал:
— Пошлите радиограмму Кравченко!… Жду сообщений… Да, пункт встречи остается прежний. У хутора Советского…
И опять закрутилась машина. Приходили и уходили люди, докладывали и получали приказания. Битва шла не только на полях, но и у его стола. Армия наступала по широким просторам. Наступал пятый день…
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
1
— Коробов! Ты чего пленных везде распустил!
Ватутин держит трубку около уха, голос его строг, а глаза улыбчиво смотрят в окно на дорогу, где бредет длинная колонна немецких солдат. Подумать только! Почти полк противника добрался до КП фронта, и никакой тревоги, ни одного выстрела.
Ватутин положил трубку и вышел на крыльцо… Вот она, победа! И какая сила сломлена! Где вы сейчас, генерал Вейхс? Очевидно, готовите контратаки. Но ведь я это предвижу, я к этому готовлюсь…
Несмотря на то что появление колонны военнопленных в расположении штаба фронта — сущее безобразие, Ватутину все-таки приятно сознавать, что генерал Бильдинг, который только что с ним простился перед отбытием в Москву и, очевидно, еще укладывает свой чемодан, тоже видит эту колонну. Ну вот вам и немцы, генерал! Смотрите, любуйтесь!
Ватутин то и дело звонил на Донской и Сталинградский фронты. Рокоссовский и Еременко звонят к нему. Идет непрерывная координация действий. Она особенно нужна сейчас, когда близок момент соединения фронтов.
Чем ближе сходятся все три фронта, тем больше зависят они друг от друга.
Отступая под натиском трех фронтов, гитлеровцы пытались переходить в контратаки, они еще надеялись помешать окружению своей основной группировки под Сталинградом. И эту надежду у них надо было отнять так же, как ее отняли у тех войск, которые были окружены в районе Распопинской.
Но там попало в плен тридцать тысяч, а в районе Сталинграда обороняется, возможно, в десять раз больше. И это самые отборные немецкие части, с большим боевым опытом. Их мало окружить. Их надо уничтожить или заставить сдаться…
Ватутин вернулся к столу. Лучи солнца, прорвавшиеся через плотную пелену облаков, упали на стол и легли на нем, разделенные тенями оконных переплетов на аккуратные светлые квадраты. Как меняется день, когда вдруг выглянет солнце!
Ватутин вновь взглянул в окно. Снег искрился, и дали, тонко очерченные линией горизонта, были удивительно спокойны.
Он даже как-то повеселел. Все идет как надо, только бы вовремя укрепить внешний обвод фронта.
Хорошо, что сюда он направил одну из танковых бригад армии Рыкачева. Она значительно усилит этот участок.
В комнату быстро вошел Иванов. Ватутин взглянул на его возбужденное, расстроенное лицо и сразу понял, что произошла какая-то неприятность.
