Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм
— Если вы хотите, чтобы мы вставали, добрый человек, то дайте нам возможность вставать! — сказал адвокат. — У нас только одна табуретка. Вам придется принести еще один стул, чтобы мы могли выполнять ваши правила!
Оскорбленный надзиратель вышел, хлопнув дверью. Вскоре он появился с табуреткой.
— Спасибо. Вы очень любезны, — сказал Рам.
— Предупреждаю, будьте поосторожней! — прошипел служитель.
— Боже ты мой! Разве запрещено хвалить тюремный персонал?
— Молчать!
Дверь захлопнулась.
— Да-а. А ведь этот служитель, наверно, хороший, честный человек, — сказал Рам. — Но его здесь деморализовали. Если мы долго пробудем здесь, нам придется взяться за воспитание тюремщиков. Мы должны изменить эту тюрьму, прежде чем покинем ее. Пока мы добились дополнительной мебели! А как выглядят тюремные камеры в провинции?
— Так же, как здесь, — ответил Мартин. — Отвратительно. Горшок и плевательница, жестяная миска и глиняная кружка. Я смотрю, здесь горшок тоже четырехгранный, как и в камерах Полицейского управления.
— Это сделано по специальному заказу. Над ним трудился художник, — сказал Рам, — Будь уверен, такие горшки стоят недешево!
— А в остальном все то же. Откидная койка, прикрепленная к стене. Полка. Стол. Раковина. Шесть шагов в длину и три в ширину.
— Маленьких шагов, — поправил Рам.
— Что за объявление висит под окном? Тюремный распорядок?
— Нет, это то, что вешают в жилых домах, — сказал Рам.
Мартин подошел поближе и прочел объявление, написанное на маленьком куске картона:
«При воздушной бомбардировке тюрьма с ее толстыми стенами и противопожарными перекрытиями между этажами — наилучшее место пребывания. Во время бомбежки рекомендуется сесть на пол под окном спиной к стене. Двери камер во время тревоги остаются запертыми».
— Здорово! — сказал Рам.
48
Пока два арестанта, сидя на своих табуретках, беседовали в камере № 32 в тюрьме Вестре, два министра — коллеги беседовали в роскошных покоях дворца Кристиансборг.
На стенах, обитых штофом, висели портреты покойных датских министров иностранных дел, а сквозь высокие окна господа могли видеть манеж, конюшни и зеленую медную крышу дворцового театра. Стулья, на которых они сидели, были вывезены когда-то из дворца губернатора и напоминали о том времени, когда Дания была великой империей.
Министр иностранных дел и цементный министр обсуждали положение. Два разных человека. Один — пожилой юнкер, холодный, надменный. Второй — более молодой богатый буржуа, невысокий, уже толстеющий, похожий на агента по продаже пылесосов или холодильников; казалось, он пришел предложить товар своему аристократическому коллеге. Когда министр иностранных дел говорил, цементный министр усердно кивал головой и поддакивал.
Беседа проходила при полном обоюдном согласии. Оба понимали, что немцы выиграют войну, с этим нужно мириться, нравится нам это или нет. Да почему бы и не нравиться? Дело уже решено, великие победы на Востоке убедили всех благоразумных датчан в необходимости лояльно сотрудничать с победителями. В Берлине произведет хорошее впечатление, если датчане выставят военный корпус добровольцев, который под знаменем Даннеброга примет участие в крестовом походе против большевизма. Цементный министр обещал использовать свое влияние в деловых кругах и добиться, чтобы вербовку финансировали частные лица. В этом деле можно сыграть на симпатиях к Финляндии. Очень важно, чтобы Дания участвовала в войне хотя бы символически. В завоеванном и расчищенном восточном пространстве найдется поле действия для датской предприимчивости и инициативы.
Представитель деловых кругов внимательно слушал, что скажет его аристократический коллега о будущей колонизации безлюдных русских областей. У маленького цементного министра была привычка слушать с открытым ртом. Его лицо в такие минуты принимало наивное выражение, часто сбивавшее людей с толку. Но он отнюдь не был наивен.
Министр иностранных дел взглянул на часы.
— Я жду начальника полиции, — сказал он. — Нет, сидите, пожалуйста! Я буду очень рад, если вы останетесь.
— Как вам угодно, — послушно сказал цементный министр.
Вскоре в комнату вошел начальник полиции Ранэ. Он двигался по ковру, кланяясь и улыбаясь, как фокусник на сцене, и разводил руками, как бы показывая публике, что у него в рукавах не спрятаны кролики.
Министр иностранных дел холодно посмотрел на своего занятного гостя.
— Я просил вас прийти, потому что я совершенно не удовлетворен сообщениями, доставляемыми вашей так называемой полицией безопасности о деятельности коммунистов. У меня фактически нет сведений!
Начальник полиции Ранэ заерзал на своем стуле.
— Мне незачем объяснять вам, что в Дании существует единственная организованная группа, опасная для оккупационных властей, — продолжал министр иностранных дел. — Это — коммунистическая партия. Эту партию требуют обезвредить. Вы мне, наверно, скажете, что в воскресенье арестовали даже большее число коммунистов, чем требовали немцы. Но это же факт, что руководство коммунистической партии все еще на свободе. Из трех коммунистов — депутатов фолькетинга арестован только один. Второго упустили на Главном вокзале! А третьего вообще не смогли найти!
У меня имеется информация, каковой вы, господин начальник полиции, пе смогли добыть через ваших агентов. Мне, например, известно, что коммунистическая партия через своего представителя уже прошлым летом вела переговоры с безответственными кругами консерваторов о движении Сопротивления, об открытом сопротивлении оккупационным властям. Немцам это тоже известно. Я вынужден потребовать, чтобы беспорядкам был положен конец! Я требую обезвредить коммунистическую партию и арестовать ее председателя!
Начальник полиции отчаянно жестикулировал. Со слезами на глазах он говорил о трудностях, переживаемых СИПО. Вражда и интриги со стороны копенгагенской полиции в отношении государственной полиции нанесли непоправимый вред делу. К сожалению, можно без преувеличения утверждать, что прежний министр юстиции прямо-таки терроризировал СИПО и покушался на дело всей жизни старого министра юстиции Йеронимуса. Франсуа фон Хане, например, не дали возможности создать гражданскую разведку, и этот высокоодаренный работник редактирует ныне немецкие сводки в отделе прессы, подчиняющемся бюллетеню «Европейские корреспонденции» в Берлине, и получает жалованье в немецком посольстве, помимо Национального банка. Датская же полиция могла выплачивать ему лишь очень скромное месячное вознаграждение через издательство за «составление годового полицейского отчета». Второй талантливый сотрудник СИПО Ольсен предоставил себя в распоряжение немецкой контрразведки. Таким образом, СИПО лишилась своих лучших сил.
— У меня просто нет денег для оплаты труда этих людей! — жаловался начальник полиции.
Цементный министр схватывал все быстрее, чем можно было догадаться по выражению его лица. На одно мгновение министр иностранных дел как бы случайно задержал на нем взгляд, и тот сразу же понял, чего от него ждут.
— Извините, господин начальник полиции, — сказал он, — Если государство не может предоставить вам средства, необходимые для оплаты сотрудников, в помощи которых вы нуждаетесь для решения государственно важных задач, чего требует министр иностранных дел, я лично готов…
Тем самым цель встречи была достигнута, и вскоре господа расстались, чтобы заняться ответственными делами, возложенными на них в трудное для страны время. Цементный министр поехал в главную контору-своей фирмы на Вестергаде, начальник полиции-в Полицейское управление. Предварительно они договорились, что нужных полиции безопасности людей на следующий же день примут в Цементном министерстве, где и будут улажены все необходимые вопросы.
Эгон Чарльз Ольсен был тем человеком, которого начальник полиции Ранэ избрал для особо доверительных поручений во имя безопасности родины. За последнее время связи Ольсена с Полицейским управлением и вправду заметно ослабели. Он стал обладателем прекрасного кабинета в отеле «Англетерр» и постоянным сотрудником немецкой контрразведки. Ежедневно бывал в Дагмархусе и принадлежал к числу избранных, называвших Дядюшкой Гансом добродушного комиссара по уголовным делам Германсена.
В Цементном министерстве Эгона Чарльза Ольсена приняли как важную персону. Весело настроенный, благоухающий, в светлом летнем костюме с цветком в петлице, он вошел в кабинет министра. Министр какое-то мгновение взирал на него с открытым ртом, словно увидел знакомого. Но он тут же закрыл рот и ограничился сердечным рукопожатием со своим благоухающим гостем, и оба постарались забыть о том, что встречались раньше.
