Ф. Вишнивецкий - Тридцатая застава

Почувствовав тревогу в молчании друга, Кольцов спросил:

— Ты что такой? Может, с детьми неладно?

— О детях не беспокойся, с ними все в порядке. А вот у тебя, товарищ главный разведчик, под носом делается неладное. — И Антон рассказал все. что узнал от Ванды.

— Ты понимаешь, чем это пахнет? Надо немедленно схватить ее!

— Это худшее, что можно придумать. Я уже несколько дней присматриваюсь к спутнице Стуся. Для того и помог ему устроить ее в санчасти. Взять немудрено. А Стусь? Какова его роль?

— Ты допускаешь?.. — медленно проговорил Антон, глядя в упор на Кольцова.

— В таком деле все можно и надо допускать, но действовать — только наверняка. Поэтому…

И они занялись разработкой плана действий. Поскольку это касалось начальника следственного отдела управления, следует доложить начальнику войск. И Кольцов уехал к Кузнецову, который со своим штабом остановился в центре городка.

В мирные годы небольшое старинное местечко Бар, юго-западнее Винницы, было очень оживленным. Там постоянно квартировали воинские части. Бывало, до поздней ночи в городском саду, как местные жители с гордостью называли скромный скверик, слышался оживленный говор, смех девушек, песни — одним словом, как в каждом провинциальном городке, где стояли воинские части, никто не жаловался на скуку. Что таить, бывали горести и печали, особенно во время ухода из армии отбывших срочную службу красноармейцев. Но… такова жизнь.

Теперь местечко опустело, притихло, стало похожим на дом, в котором лежит тяжелобольной. По темным улицам лишь изредка неслышно промелькнет тень. Прибывшие для переформирования погранчасти расположились в окрестностях, ожидая приказа. Штаб приютился на южной окраине в небольшой школе.

Утомленный до предела, не спавший несколько ночей, Кузнецов уточнял с начальником штаба план предстоящей операции на фронте. Выслушав Кольцова, он предупредил:

— Не торопитесь. Надо взять ее с поличным, на месте преступления, и немедленно доставить сюда. За полковником мы сами установим наблюдение. Сам понимаешь, подозревать девушку на основании прошлогодней встречи — сомнительный аргумент…

Не допуская мысли, что его отношениями с учительницей могут заинтересоваться разведчики, Стусь наведался в санчасть и увел ее на квартиру, в домик на окраине городка. Там, в небольшом садике, ее и взяли после полуночи, во время очередного сеанса связи.

Сквозь огонь

Из штаба полка Байда возвратился в батальон перед рассветом. Только теперь Антон мог внимательно прочитать письмо. Читал и вновь перечитывал, вдумываясь и всматриваясь в каждое слово, будто за ними хотел разглядеть близких, отодвинувшихся за эти дни так далеко.

В часы отдыха, не очень щедро выпадавшие теперь на их долю, Байда и Бахтиаров старались быть вместе. Дружба их в фронтовых условиях стала настолько теплой, задушевной, что они по-братски делились самыми сокровенными мыслями. У Асхата возникали тысячи всевозможных вопросов, на которые не всегда удавалось найти ответ.

— Ты, брат, кажется мне, подобрал все нерешенные вопросы за тысячелетнюю историю и хочешь разделаться с ними одним махом, — шутил Антон.

— А ты не крути. Не можешь ответить, признайся…

И вот вечером, когда Бахтиарову очень хотелось поделиться с другом своими соображениями о надвигающихся событиях, Антон исчез. Комбат долго не мог уснуть, ворочался на свежих листьях в наспех сколоченном бойцами для командиров шалашике, а в сердце копилась непонятная обида. Он слышал, как пришел Байда, краешком глаза посматривал за ним и пытался сдержать нараставшее раздражение. Потом рывком сел и спросил:

— С каких это пор мой заместитель начал уходить неизвестно куда и не докладывать своему командиру?

Антон принял это за шутку. Когда был введен в армии институт заместителей по политчасти вместо политруков и комиссаров, строевые командиры иногда подшучивали над политработниками. Особенно любил досаждать кому-нибудь из горячих майор Птицын. Лубенченко выходил из себя, обижался, а Байда, смеясь, утешал друга: «Брось, Коля! Разве в названии дело? Работа наша от этого не меняется…» Улыбнувшись на вопрос Бахтиарова, Байда дружелюбно спросил:

— Тебе приснилось что-то страшное?

— Ты брось это! — не принял шутки Асхат. — Отвечай командиру, куда на целую ночь запропастился…

— Сказал бы, да не могу, секрет, — все еще отшучивался Банда.

Раздражение охватило Асхата. То ли от того, что ему никто не пишет, то ли нервы расшатались в условиях постоянной тревоги, он и сам не смог бы объяснить причину внезапно вспыхнувшего неприятного чувства.

— Что? Секреты от командира? Может, и от жены уже завелись секреты? С глаз долой — из сердца вон?

— Не смей так! — вспылил Антон.

Неизвестно, во что вылилась бы эта вспышка. Пошумели бы, потом помирились и улеглись спать. Но в это время послышался приглушенный бас Шумилова— о чем-то разговаривал с дежурным по батальону.

Оба выбрались из шалашика. Горизонт на востоке уже посветлел. «Черта лысого теперь поспишь», — подумал Бахтиаров, молча приветствуя старшего начальника.

— Ну, солдат, принимай пополнение, — сказал Шумилов Байде. — На двадцать девятую замполитом.

Теперь только заметили командиры вынырнувшего из-за широкой спины Шумилова директора Лугинской МТС Григория Петровича Герасименко. Последний раз Байда мельком видел его в Лугинах, в истребительном батальоне Голоты.

— Ну как там? — тихо спросил Антон, всматриваясь в усталое лицо старого друга.

Герасименко махнул рукой. Он только что узнал от Шумилова о смерти Голоты. Как и все, кто знал старого воина, Григорий Петрович не мог представить его мертвым.

— Даже не знаю, где его могила, — глухо промолвил. Шумилов недовольно крякнул:

— Ты оставь могилы оплакивать. Война не цветы сеет на своем пути. А жизнью такой, как прожил Симон Сергеевич, каждый солдат должен гордиться…

Шумилов присел под деревом, прислонился спиной к стволу и на минуту закрыл глаза, как бы собираясь вздремнуть, но преодолел мучившее его желание завалиться в шалашик хотя бы на час…

— Солдат есть механизм, артикулом предусмотренный… Tax что ли? — спросил, ни к кому не обращаясь.

— Нет, не так! — возразил Бахтиаров, — Это один царь так говорил, как его… Да тот, которого прихлопнули…

— Ишь ты! Все знаешь! — усмехнулся Шумилов, — А Суворов что говорил на сей счет? Тоже знаешь?

— Каждый воин должен понимать свой маневр!

— Верно! А для того, чтобы каждый воин понимал свой маневр, нам некогда прохлаждаться в шалашиках. Как у тебя, Антон Савельевич, с политсоставом, с партактивом?

— Осталось очень мало, товарищ военком. Заменяем, сколько можем… Ожидаем пополнения.

— Не ожидай, надо своих воспитывать. Вот тебе в подмогу Григории Петрович. И на большее в скором времени не надейся. Давай-ка списки коммунистов.

И они занялись расстановкой партийно политических кадров.

— Главное — развеять угнетенное состояние. В отступлении всегда воевать тяжело…

Это не было обычным совещанием, Шумилов не давал никаких установок, ничего не приказывал и не навязывал — он анализировал с командирами положение в батальоне, советовался с ними.

— Не забудьте: в десять ноль-ноль все новое пополнение принимает присягу. Скрывать от вас не будем — придется идти сквозь огонь. Только сильные духом смогут выдержать, не дрогнуть… — Он посмотрел на посветлевшее небо и с удивлением заметил, что звезды уже исчезли, только утренняя звезда, поднявшись высоко над горизонтом, как будто пыталась разглядеть, что делается на земле. — А теперь уступите мне на часок этот приветливый шалашик… Я там никого не вспугну?

Командиры молча улыбнулись, а Шумилов, кряхтя, словно старик, нагнулся и полез в темное отверстие, шурша листьями.

Помолчав немного, комбат и замполит уселись рядом у шалаша, и Бахтиаров уже без раздражения тихо спросил:

— Нет, ты скажи, где болтался целую ночь? Неужели к девушкам?

— Ты глуп, Асхат, — произнес Байда таким тоном, будто говорил ему что-то ласковое, и рассказал о задержании шпионки. Разговаривали вполголоса, чтобы не помешать Шумилову. Но не успел Байда закончить рассказ, как тот выбрался из шалаша и потребовал машину.

— Ах, черт! Ну и растяпы! — Ругаясь, он укатил в штаб, не отдохнув в шалаше.

Друзья с недоумением смотрели вслед удаляющейся машине, так и не поняв, кого батальонный комиссар обругал.

Улики были очевидны. На допросе в особом отделе полка Грета ничего не пыталась отрицать. Не сожалела она и о том, что не воспользовалась заботливо представленными ей хозяевами абвера возможностями умереть. Она слишком любила жизнь, чтобы так неразумно оборвать ее, и уж не раз собиралась выбросить смертоносный яд. Развернувшиеся в последние дни события представлялись ей в радужном свете. Границы почти на всем протяжении прорваны. Красная Армия бежит. Главные центры большевиков — Киев, Москва, Ленинград — вот-вот падут под ударами танковых молотов. Победа Германии несомненна. А там о ней позаботится Эрих, и заживут они, как договорились еще в Берлине, в прекрасном именин Фишера. И простелются перед ней улицы всех европейских столиц. Тогда и старики перестанут ныть, возвратятся в свой Фридрихсталь… Все будет — форцуглих, отлично.