Александр Казанцев - Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом
Глава II
У цели
Переговоры, начатые немцами с Власовым, при первых же шагах требовали коренной ломки всех основ так называемой восточной политики. Целью похода на восток Гитлер ставил расчленение России. На языках многих народов, входящих в нее, говорилось и об «освобождении угнетенных ею национальностей». В эти угнетенные национальности входили, прежде всего, украинцы, белорусы, каждый в отдельности из народов Кавказа, узбеки, азербайджанцы, армяне и другие. Среди каждой из этих народностей нашлась какая-то группочка людей, иногда это были просто единицы, которые откликнулись на призыв Розенберга к дележу России. В недрах Восточного министерства вынашивались не только планы раздела, но и намечались будущие пути для каждого народа в отдельности. Во всем этом было гораздо больше пропаганды, чем политики, потому что конечные планы Германии на востоке не имели в виду создания ни самостоятельной Украины, ни Белоруссии, ни, тем более, Азербайджана. Истинная цель была — расчленение страны на составные части и колонизация их каждой в отдельности. На этой почве уже в начале войны происходили трения между военным командованием и Восточным министерством.
Когда немцы пришли для переговоров к Власову, им было поставлено первое категорическое условие — он может разговаривать от лица представителей всех народов России. Доказать необходимость этого не представляло большой трудности — если он, Власов, будет говорить от имени только русского народа, то, значит, он признает политику Восточного министерства правильной и раздел России желательным. Это было бы использовано советской пропагандой как продолжение восточной политики Розенберга с немецкой стороны и предательством интересов России со стороны Власова. Это было ясным, и с этим спорить было нельзя. Немецкой стороной это положение было принято как исходный пункт для дальнейших переговоров.
Нетрудно себе представить, какой переполох это вызвало в Восточном министерстве, у «министров» будущих национальных правительств и злобу у самого Розенберга.
Дело осложнялось тем, что участники дележа России, в течение трех лет не только получали жалованье ц мечтали о министерских креслах, но и развивали бурную деятельность, сопровождаемую большим темпераментом и энергией. В порядке выполнения планов дележа, из военнопленных разных национальностей создавались батальоны, которые воспитывались в звериной ненависти не только и не так к большевизму, как ко всему русскому. Для них издавались газеты и журналы, читались лекции и доклады, искусственно раздувался уродливый, злобный шовинизм. Будущие правительства отдавали этому все свое время.
Результаты не всегда соответствовали затраченным усилиям и выглядели нередко довольно курьезно.
Как-то, когда редакция «Зари» помещалась еще на Викторияштрассе, туда зашел солдат из такого национального батальона. Оказалось, что его уже из России направил сюда один из наших бывших сидельцев. Цель визита — достать что-нибудь почитать для солдат его части, узнать, как и что вообще, а главное, заявил он, поговорить по-русски. Сам он оказался узбеком. С большим юмором рассказывал он о немецкой политике раздела России, как солнце в капле воды отразившейся в их батальоне.
— Запретить, знаете, говорить по-русски, а у нас в батальоне оказались и татары, и узбеки, и калмыки. Было несколько человек и русских, забайкальских казаков. Когда формировали батальон, какие-то зондерфюреры собирали людей по признаку скуластых лиц, раскосых глаз и цвету кожи. Единственный для всех понятный и свой язык — это русский. А на нем запретили нам разговаривать. Вот мы и молчим целый день… Зато вечером, когда уходит немецкое начальство, разговоры начинаются — не остановишь… Нужно наговориться за целый день, выяснить все недоразумения, которые произошли от всеобщего молчания, разобраться в нарядах на завтра, да и просто поболтать.
Гость оказался окончившим один из университетов в Москве, большим знатоком русской литературы и любителем поэзии. После трех часов непрерывной болтовни, — декламировали друг другу стихи, вспоминали любимых поэтов и писателей. Под вечер, нагрузившись двумя большими тюками литературы — он не мог унести бы все сам, — мы проводили его на вокзал.
Все батальоны, сформированные из военнопленных разных национальностей, находились под командованием немецкого генерала Кестриша, который с большой гордостью носил за это экзотически пышное, но в такой же степени бессмысленное звание «генерала восточных войск» В отношении к русскому народу, как и к другим народам России, генерал отличался от остальных руководителей немецкой политики только хорошим знанием русского языка. Он родился и вырос в России, при Гитлере был военным атташе в Москве По окончании войны за ним обнаружилось еще одно небанальное для немецкого генерала качество — он оказался не таким уж непримиримым противником большевизма, за какого приходилось ему выдавать себя при Гитлере. Весь командный состав батальонов, до командиров взводов включительно, были немцы, или специально подготовленные для этого, или болеющие нацистским недугом уже давно
Признав за Власовым право на объединение всех народов России и их усилий против общего врага — большевизма, ведущие с ним переговоры немцы приобрели в лице Розенберга, Кёстринга и всех, кто разделял их точку зрения, — а таких в политическом мире было большинство, — ожесточенных противников, а сам Власов и начатое им дело — непримиримых врагов. Особенно горячо протестовал против этого генерал Кёстринг. Генерал по простоте душевной совсем серьезно считал себя возглавителем русской оппозиции, русского антибольшевизма. Приближенным к нему офицерам он горько жаловался «Причем же тут Власов? Ведь я же вождь Русского Освободительного Движения». Это было бы забавным, но вначале и это являлось препятствиями и помехами в начатом деле. Все это нужно было преодолеть, а времени оставалось не так много.
Закрепив за собой первую позицию, то есть право на объединение всех российских антибольшевистских сил, Власов, продолжая переговоры с немцами дальше о формах сотрудничества и размерах той помощи, которую они смогут оказать, параллельно начал вести переговоры с представителями угнетенных большевизмом народов России. Для этого нужно было искать людей, достойных и достаточно авторитетных, имеющих право представлять свои народы и согласных войти в формирующийся Комитет Освобождения.
Когда я вернулся с фронта, эта работа была уже в полном разгаре. Целыми днями приходили какие-то люди, иногда целые делегации. Их нужно было информировать о начинающемся объединении сил, иногда убеждать в необходимости его, уговаривать. Не всегда это давало положительные результаты. Так, потратив полдня на разговоры с председателем «Белорусского правительства», вызванного из небытия Розенбергом, мы прочли на следующий день в «Фелькишер Беобахтер», что «государственным министром Розенбергом был вчера принят» наш вчерашний гость Господин премьер, очевидно, сразу же из Далема помчался к своему покровителю не то с жалобой, не то с доносом, но это был единственный случай. Благоразумие и очевидность диктовали людям умным только один возможный выход — идти вместе.
Работа по объединению шла быстро. Очень скоро вошли в Комитет и украинцы, и армяне, и грузины и остальные. Вошли и белорусы, правда, представленные не своим премьером, для которого обещанный ему Розенбергом пост президента будущей Белорусской республики закрыл, по-видимому, все горизонты. Самыми мудрыми и государственно зрелыми показали себя калмыки. За все время работы Комитета и в дальнейшем они давали пример как подлинные россияне, нередко опережая в этом отношении и русских.
Параллельно с подбором состава Комитета велась большая подготовительная работа и в других областях. В Дабендорфе отшлифовывался последний текст будущего манифеста. В основу его программной части были положены установки и принципы программы нашей организации. Это произошло не потому, что писали его, в основном, наши друзья, а потому, что ничего другого писать не нужно было. Эти основы были приемлемы для всех и отвечали стремлениям освободившихся от сталинского террора масс. Программа была «испробована» и в занятых немцами областях, и в лагерях военнопленных, и в лагерях рабочих. Для нас, оставшихся на свободе членов организации, это было большой радостью. Нам не приходилось принимать двойного подданства, чтобы целиком отдать себя делу, начатому Власовым. Как организация, мы не могли принять участия в формировании Освободительного Движения, во-первых, потому что юридически она не существовала, во-вторых, потому что почти все возглавление и сотни членов сидели в немецких концлагерях. Но в личном порядке все члены, избежавшие ареста, все группы, созданные за эти три года, широким потоком влились в Движение, некоторые из членов вошли в узкий круг высшего его руководства.
