Олег Курылев - Победителей не судят
— Эйтель, это не праздное любопытство, — оживился Алекс. — Понимаешь, ваши пушки стоят совершенно неправильно. Толку от них будет не больше, чем в Дрездене. Проще сказать — вообще никакого.
— Да ну!
— Я серьезно. С таким же успехом их можно все до одной свезти в лес километров за сто и утопить в болоте.
— Слушай, умник, а не тебя ли совсем недавно сбила наша пушка? — обозлился Эйтель. Он чиркнул спичкой и снова закурил.
— Меня. И еще пять «Ланкастеров», — подтвердил Алекс. — Из тысячи! И это в Дрездене, где ПВО было гораздо мощнее. Ты погоди, я ведь не просто завел этот разговор. У вас отличные зенитки, надо только правильно их расположить. А для этого нужно понять структуру нашей воздушной атаки. Ведь мы бомбим ночью по тщательно разработанному и утвержденному плану. Американцы — другое дело: они бросают бомбы днем с большой высоты без всякого плана, когда город уже в огне и его ПВО подавлена. Тут уж ничего не поделаешь. Но наша атака разворачивается по строжайшему сценарию буквально по секундам. И, если сбить этот сценарий в самом начале, она просто провалится. Понимаешь? Обязательно в самом начале.
— В самом начале, говоришь?
— Да. Сразу после того, как осветители подвесят свои фонарики. Послушай, если маркировщики пометят цель «зеро» и сделают это достаточно точно, противостоять всем остальным будет уже практически невозможно. Десять или пятьдесят сбитых вами бомбардировщиков ничего не решат. Точно так же, как ничего не решат лишние двадцать или пятьдесят ваших пушек. Отсюда вывод — нужно сорвать маркировку цели зеро. Это единственный шанс. По времени это не больше нескольких минут. Пять минут боя и… либо жизнь, либо… — Алекс откинулся на кровати и заложил руки за голову.
— Так просто? — вяло спросил Эйтель, с шумом выдыхая дым. — Даже неинтересно.
— Напрасно иронизируешь, брат. Как раз у таких сравнительно небольших городов, как Хемниц, и есть шанс. Если по Берлину составляется много планов штурма для каждого района отдельно, то для Хемница в настоящий момент он один. Он утвержден совсем недавно, и, пока не появятся увесистые данные о его ошибочности, никто ничего не станет менять. Пойми одно, если те, кто идет за маркировщиками, не увидят огни маркеров, они ничего не смогут сделать. Пойти на второй заход — значит только устроить в небе бесполезную кучу-малу, да и топлива на это, как правило, не припасено. В таком случае командующий скорее всего даст приказ на отход. А если и не даст, то девяносто пять процентов бомб упадет мимо.
— Ну понятно, понятно. — Эйтель заскрипел на своей раскладушке, потом встал, зажег свет и подсел к столу. — Что ты конкретно предлагаешь?
Алекс быстро скинул ноги с кровати и, закутавшись в одеяло, тоже подсел к столу.
— Всю артиллерию собрать в одном месте на направлении подлета маркировщиков. Их всегда немного: шесть, восемь, максимум десять «Москито». Это летающие деревяшки без намека на бронирование. Плотная заградительная стена из шрапнели и пуль в состоянии превратить их в труху.
— Дело за малым — узнать, где эта самая цель зеро и откуда к ней подлетят маркировщики, — отозвался Эйтель.
— А голова на что? — едва не закричал Алекс. — Голова! Вы хоть раз облетали свои города ночью при луне или при свете магниевых бомб? Ставили себя на место вражеских патфиндеров? В каждом городе есть два-три объекта, хорошо видимых именно ночью. Днем на них никто не обращает внимания, но ночью они как на ладони. И это вовсе не колокольни и башни ратуш. Ты как летчик должен понимать, что сверху, да еще в темноте, лучше всего видны протяженные плоские объекты, а не высокие здания. — Алекс перевел дух. — У тебя есть карта?
Эйтель достал из письменного стола планшет. Накинув на плечи шинель, он расстелил на столе большую карту Хемница, густо исчерченную цветными карандашами. Линии обозначали оптимальные маршруты подвоза горючего и боеприпасов к батареям, места складирования, пути эвакуации населения, линии фельдъегерской связи, расположение штабов, важных учреждений и тому подобное. Алекс не сразу отыскал за северной окраиной едва заметный прямоугольник, длина которого в масштабе карты составляла около ста метров и ширина около шестидесяти.
— Это вот, например, что? — спросил он.
— Это? — Старший Шеллен склонился над столом, прищурившись единственным глазом. — Это старый кавалерийский плац. При кайзере здесь был расквартирован не то драгунский, не то кирасирский полк. Вот их казарма, вот конюшни. Сейчас там какие-то склады. Был еще деревянный манеж, но он сгорел еще до войны.
— А ты когда-нибудь видел, как выглядит этот плац с высоты?
— Нет, но я понял, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что это может быть той самой целью для ваших «Мосси».
— А почему бы и нет? — Алекс жестом руки остановил брата. — Спокойно! Во-первых, этот плац посыпан какой-то крошкой, возможно с добавкой белого мрамора или светлого песка, так что с высоты метров пятьсот его видно уже за несколько километров. Во-вторых, совсем рядом проходит лента автобана, а здесь еще и железная дорога. Это своего рода нити Ариадны. В-третьих, плац за чертой города, что облегчает дальнейшую разметку городского центра следопытам. Ну… и в-четвертых… я просто знаю, что это исходная точка атаки.
— Знаешь?
— Да.
Алекс рассказал об услышанном им в пересыльном лагере разговоре.
— Ну хорошо, а если они изменили план?
— Маловероятно. Зачем? Ведь по нему была только одна неудачная попытка — последняя. Но вы все равно ни черта не поняли. Неудача была обусловлена исключительно плохой видимостью. Хотя… риск, конечно, есть. — Алекс увидел, что Эйтель задумался. — Ну, что скажешь?
— Скажу, что нечего было строить из себя умника, раз знал и так. Все, гаси свет. Утром поговорим.
* * *Но утром разговора не получилось. Эйтель разбудил брата, предупредил, чтобы тот сидел тихо как мышь, и уехал на службу. Весь день Алекс маялся в пустой квартире. Книг здесь почти не было. «Курс бомбометания» Камилла Ружерона, таблицы идентификации самолетов, географический атлас да несколько справочников. Впрочем, нашлась одна книжица, которая когда-то была и в их семейной библиотеке, — это «Третий рейх» Артура Мёллера ван ден Брука. Алекс сразу вспомнил знакомую обложку и то, с каким уважением отец отзывался об этом человеке, переводчике, писателе и публицисте, открывшем для немцев всего Достоевского. Ему припомнился спор между родителями, свидетелем которого он невольно явился.
— Если бы Мёллер не покончил с собой в двадцать пятом, он окончательно разошелся бы во взглядах с Гитлером, Вильгельмина, — с жаром говорил отец. — Не может человек, чьим кумиром был Достоевский, которого сами русские называли совестью нации, иметь общее с вашим фюрером. И как бы теперь Гитлер ни превозносил его, записывая посмертно в свою бездарную компанию, ему не переубедить думающих немцев, что Третий рейх, о котором мечтал Артур Мёллер, — это то, что строит сейчас твой любимый Адольф.
От нечего делать Алекс принялся листать книгу. Постепенно его увлекла восторженная гармония ее фраз, словно это была не политическая публицистика, а поэма в прозе — печальная о настоящей судьбе родины и оптимистичная о грядущем обетованном рейхе.
«Сегодня над Германией развевается только одно знамя, которое есть знак страдания, тождественный нашему бытию: одно-единственное знамя, которое не терпит рядом с собой другие цвета и отбирает у людей, идущих под его мрачной сенью, всякую охоту к пестрым вымпелам и радостным штандартам: только черное знамя нужды, унижения и крайнего ожесточения, явленного в сдержанности, чтобы не стать отчаянием — стяг смятения мыслей, кружащих днем и ночью подле судьбы, уготованной нашей безоружной стране сговорившимся против нее миром»[32].
Эти написанные в двадцать втором году строки перехватывали его дыхание. Алекс закрывал глаза и пытался осмыслить всю глубину отчаяния человека, стоявшего уже на грани самоубийства и писавшего, что «нельзя представить конец для великого народа более великолепный, нежели гибель в мировой войне, которая заставит напрячься весь мир для того, чтобы справиться с одной-единственной страной». «…Ни в одной другой стране ценности не являются столь загадочными, столь необъяснимыми и непостижимыми, столь разрозненными и в то же время столь цельными, как в Германии, где они подобны то сокровенным признаниям, то диким схваткам миров…»
Потом он отыскал в ящике письменного стола вчерашнюю карту и долго ее рассматривал. Убирая карту, Алекс наткнулся на странного вида бумажку и не сразу догадался, что это английская листовка. Она была подписана Артуром Харрисом и, судя по тексту, относилась к первой половине сорок третьего года.
«…Почему мы это делаем? Не из желания отомстить, хотя мы не забыли Варшаву, Роттердам, Белград, Лондон, Плимут, Ковентри. Мы бомбим Германию всё сильнее, чтобы сделать для вас невозможным продолжение войны. Это — наша цель. Мы будем преследовать вас безжалостно, город за городом: Любек, Росток, Кёльн, Эмден, Бремен, Вильгельмсхафен, Дуйсбург, Гамбург — и этот список будет всё длиннее. Если вы хотите позволить ввергнуть себя в пропасть вместе с нацистами, это ваше дело. В Кёльне, Руре, Ростоке, Любеке или Эмдене могут полагать, что своими бомбардировками мы уже достигли всего, чего хотели, однако у нас другое мнение. То, что вы пережили до этого, будет несравнимо с тем, что ещё впереди, как только наше производство бомбардировщиков наберёт силу, а американцы удвоят или учетверят нашу мощь…»
