Евгений Сухов - Связной
— Вот мы и пришли. Правда, у меня нет вина, и…
Люся повернулась к нему. Глаза крупные. Блестящие. На них можно смотреть до бесконечности.
— Ничего не надо. Мне не требуется стимула, чтобы тебя любить, — проговорила она и прямиком зашагала к кровати. Сняла платье, уверенно откинула одеяло, легла на постель, разметав длинные светлые волосы по подушке, и посмотрела на Геннадия: — Ты не торопишься. Что-нибудь не так?
— Все так.
Присев на стул, он стянул сапоги, поставил их аккуратно рядышком. Гимнастерку с галифе повесил на стул. Получилось излишне неторопливо. Обратил внимание, что Людмила смотрела на него оценивающе, именно так домохозяйки высматривают на базаре продукты — посвежее да посочнее! Уголки губ слегка раздвинулись, будто она хотела произнести: «Не прогадала!»
Откинув все сомнения, Геннадий прилег рядом с ней. Кожа девушки была прохладной и приятно остужала жар.
— Закрой глаза и лежи смирно, я сама сделаю все, что нужно, — прошептала Людмила.
Он молча повиновался. Почувствовал, что сочные губы ласкают его лицо, шею, грудь, опускаясь все ниже. А потом негромко застонал, ухватив ее голову обеими руками…
…Некоторое время они лежали обессиленные, подмяв усталыми нагими телами смятые простыни, потом Люся, будто о чем-то вспомнив, произнесла:
— Мне нужно идти. Я пока оденусь и приведу себя в порядок. А потом у меня есть для тебя сюрприз.
Подхватив одежду, она отправилась в ванную комнату. Некоторое время слышался шум льющейся воды, потом он умолк, дверь ванной неожиданно распахнулась, и на пороге появилась Люся, сжимавшая в руке пистолет.
— Значит, это и есть твой сюрприз?
— Извини, что он неприятный.
— Когда ты поняла, что застрелишь меня?
— Когда оказалась в твоей квартире.
— Значит, ты получила приказ на мое устранение?
— Да. Сегодня. Операция слишком серьезная, решено было не рисковать. Но я это сделаю не без сожаления. Ты прекрасный любовник. Где-то я даже немного привязалась к тебе, так что первое время мне будет тебя не хватать.
— Уверен, ты справишься.
— Надеюсь.
— Ты могла убить меня еще в лесу.
— Все так. Я хотела попрощаться с тобой. Надеюсь, тебе понравился мой последний поцелуй.
— Он не разочаровал, вот только жаль, что он последний. Ты очень хорошо справилась с ролью влюбленной девушки.
— Я старалась. Когда-то я играла в любительском театре, не знала, что мои навыки могут пригодиться.
— Ответь мне, почему ты за немцев? У тебя для этого серьезные мотивы?
— Я не за немцев, я против советской власти. Эта власть отняла у меня родителей, я воспитывалась в детском доме. — Неприязненно усмехнувшись, Людмила добавила: — Если ты думаешь, что там был рай, то очень ошибаешься.
— Какое твое настоящее имя?
— Разве теперь это важно? Меня зовут Варвара.
— Красивое имя… Может, ты скажешь, почему все-таки меня… решили убрать?
— За тобой следит контрразведка. Наверняка они познакомились с содержанием твоего блокнота, когда ты лежал в госпитале. Десантирование будет в другом месте. Твоя радиограмма — ложный след.
— Я думал, что резиденты действуют тоньше.
— Ты ошибаешься, я не резидент.
— Ах вот оно что. А ты не думаешь о том, что тебя станет искать контрразведка?
— Не думаю. Завтра меня уже здесь не будет.
— Может, уйдем вместе, пока не поздно?
— Это плохая идея. Все решено.
— Мне казалось, что мы были бы хорошей парой.
— Возможно. Но теперь это уже неважно.
— Ты меня так и застрелишь… голого? Не хотелось бы предстать мертвым в таком непотребном виде.
— Ты еще и шутишь?.. Хорошо. Можешь одеться. У тебя пять минут, я больше ждать не стану. Это единственное, что я могу для тебя сделать.
Копылов оделся, подставляя под взгляд Горгоны свое сильное тело. Глаза у нее пустые. Выжженные. В них не было даже намека на прежние чувства. Сейчас перед ним была совершенно другая Люся, которую он прежде не знал.
— Ты готов? — спросила Горгона, когда Копылов застегнул гимнастерку.
— Разве к этому можно быть готовым? Только у меня для тебя тоже есть сюрприз. Неприятный… Я подменил в твоем пистолете обойму, в ней холостые патроны. Мне жаль, что ты этого не заметила.
Людмила яростно нажала на курок. Громко хлопнул капсюль. Еще один щелчок — злой, сухой, прозвучавший едва ли не насмешкой.
— Как ты догадался? — невольно вырвалось у нее.
— Это было несложно. В радиограмме из Центра была фраза: «Горгона всегда побеждает». Прежде такой записи не было. Понять, что это сигнал к моему устранению, было несложно. Горгона всегда побеждает… вот только, надеюсь, не в этот раз.
Геннадий подошел к растерянной девушке и вытянул из ее ослабевших рук оружие.
— Ты меня убьешь? — дрогнувшим голосом спросила Люся. — Но ведь мы с тобой…
— Нет, убивать я тебя не стану, — перебил Копылов. — Ты попадешь в лагерь, там тебе придется нелегко.
Он подошел к окну и широко распахнул шторы. В противоположном доме в угловой квартире на третьем этаже вспыхнул фонарик и тотчас погас. На его сигнал ответили. Через пару минут контрразведчики войдут в квартиру. Через открытую форточку потянуло свежестью. Копылов посмотрел на девушку — взор потухший, в глазах тоска.
— Я не хочу в лагерь… Неужели ты позволишь?
— Что ты от меня хочешь?
— Милосердия.
— Хорошо, — после некоторой паузы произнес Копылов.
— Сколько у меня времени?
— Думаю, что минуты две, потом будет поздно… Я пойду, надену шинель, что-то на улице стало прохладно. — Помолчав, добавил: — Это единственное, что я могу для тебя сделать.
— Спасибо.
Геннадий прошел в прихожую, накинул на себя шинель и нервно закурил. Услышал, как открылась оконная защелка, а потом со стуком распахнулись оконные рамы. Он непроизвольно прикрыл глаза и в следующую секунду услышал удар разбившегося об асфальт тела.
Глава 24
Я вам не советчик
Старший лейтенант Романцев приехал сразу, как только ему сообщили о случившемся. Не отдохнувший, со следами недавнего сна на лице, он был крайне раздражительным.
— И как ты это мог допустить? — в сердцах воскликнул Тимофей.
— Я только отвернулся, а она к окну… Даже подумать не мог, что такое может случиться, — виновато пожал плечами Геннадий.
— Все связи оборвались… А потом, что я теперь Зое скажу, они ведь подруги были? — По интонации и глазам Романцева было заметно, что последнее его особенно мучает. На откровенное вранье старший лейтенант был не способен.
— А вы скажите, что она уехала, — несмело посоветовал Копылов, посмотрев на распластанное на асфальте тело.
Кто-то из смершевцев накрыл Людмилу простыней, из-под которой выглядывали ноги в черных чулках. Отлетевшие туфли стояли рядом, принесенные чьими-то сочувствующими руками. Немногие прохожие, оказавшиеся в этот час на улице, лишь издалека посматривали на укрытое простыней тело, не смея подойти ближе.
Все ждали автомобиль, на который можно было бы погрузить изувеченное тело, но он почему-то запаздывал.
— А я не могу так! — неожиданно громко произнес старший лейтенант. И уже тише, понимая, что привлекает к себе внимание прибывших солдат и немногих прохожих, продолжил: — Как-то не по-человечески, что ли…
Глядя на крупную фигуру Романцева, на грубоватые черты лица, трудно было представить, что он способен на сентиментальную чувствительность. Первое впечатление вообще очень обманчивое. Оказывается, существует сила, способная перемолоть его твердый характер в песчаную пыль — превратить в обыкновенный пластилин, из которого можно будет вылепить любую форму.
В душе старшего лейтенанта Романцева происходила самая настоящая борьба, что было заметно по его глазам, еще более посуровевшим.
А может, все было гораздо проще. Может, ему было просто жаль Людмилу. Жаль красивую женщину, которую он знал…
— Я вам, конечно, не советчик, товарищ старший лейтенант, — сочувствуя, вновь заговорил Геннадий Копылов, — но тут уж ничего не поделаешь. Вы можете сказать, что она просто уехала.
Наконец подъехал грузовик, из кабины которого выскочил молоденький сержант и, едва глянув на распластанный на тротуаре труп, по-деловому, словно подобные дела для него не в диковинку, принялся открывать борт кузова. Стоявшие рядом солдаты, не дожидаясь команды, бережно, вместе с приоткрывшей лицо простыней, положили Людмилу в кузов.
Водитель, воспользовавшись небольшим перерывом, усиленно, слегка нервничая, пыхтел смятой папиросой. Торопиться вроде бы некуда, и минута не та, чтобы начальство торопило. Всякая смерть — повод для грусти. Отбросив окурок, он сел в кабину, грузовик затрясло, залихорадило, и он, громко рыча, покатил по дороге.
