Евгений Погребов - Штрафной батальон
А Баев и Махтуров, очевидно, не в силах постичь убийственной простоты тумановских умозаключений, смотрели на него с одинаковым выражением жалости и недоумения на лицах.
Туманов, впрочем, тоже недоумевал:
— Че вы испугались-то? Я ж не куда-нибудь, а в свой батальон, назад… Че тут такого особенного?..
— Может, думаешь, тебя по головке за такие вещи погладят, благодарность объявят?
— Ниче я не думаю. Пришел, и все, а там пусть делают че хотят.
— Ну да, конечно. Главное — мы жалаем! — поддразнил Кусков. — А там хоть трава не расти…
Потом вместе стали думать, как быть. Возвращаться в полевой госпиталь с повинной и замять дело чистосердечным раскаянием Витька наотрез отказался. Переговорить с ротным? Но Ульянцев человек новый, Туманова не знает и вряд ли захочет взять беглеца под защиту. Перебрав все возможные варианты, сошлись на том, что лучше всего идти взводному просителем к самому майору Балтусу, минуя все другие инстанции. Страшновато, конечно, но и непутяя жалко. Будь что будет.
На штабное крыльцо Павел как на эшафот поднимался. И случилось так, что комбат навстречу из дверей появился. Запрещено штрафникам без вызова в штаб являться, сразу догадался, что неспроста пожаловал. Ответив на приветствие, придержал шаг.
— Слушаю вас.
Показалось Павлу, что недовольство и резкость в его голосе прозвучали, заволновался. Готовился суть дела изложить четко, убедительно, а получилось невнятно, просительно. Думал, не дослушает комбат, отмахнется. Но ошибся.
Морщинки на сурово сведенном лице Балтуса вдруг разошлись, холодные глаза подтаяли.
— Как-как — домой, говорит, вернулся? — недоверчиво переспросил он. — Прямо так и сказал?
— Так точно, гражданин майор! К себе, сказал, домой, значит, — повторил Павел, приходя в тихое изумление от того, что это обстоятельство возымело на комбата столь сильное действие.
— Так-так!.. — хмелея непривычным для него возбуждением, проговорил Балтус и даже прошелся с волнением взад-вперед по крылечку. — Это штрафной батальон-то дом? Впервые слышу. Не было еще в моей практике такого случая… Вот что! — вновь повернулся он к ожидавшему его по стойке «смирно» Павлу. — Пусть этот возвращенец сам ко мне обратится. — И, бросив взгляд на часы, уточнил: — В четырнадцать ноль-ноль, в штабе. Я его лично хочу увидеть.
Провожали Туманова в штаб всем взводом. Гадали: как комбат Витькиной судьбой распорядится? Шведов стоял на том, что намылит ему Балтус шею и отправит под конвоем в госпиталь. Махтуров и Баев того же мнения придерживались, считали, что лучшего и желать не следует, если дело без трибунала кончится. А Кусков, забыв про прежде высказанное опасение, яро всех оспаривал, убеждая, что Балтус — «мужик мировой» и Витьке ничего не сделает.
— Комбата, ребята, понимать надо. Не такой он души, как с виду кажется! — горячился он и выдвигал доводы:
— В бой, значится, вместе с нами ходил — раз. А его никто не заставлял, запрещено даже. Кого без дела наказал? Думаете, не знает, что в траншее делалось, когда барахло немецкое потрошили? Знает. Другой на его месте давно кой по кому из крохоборов поминки бы справил, хоть бы и для острастки, а он стерпел. С понятием потому что. Это два. Вот увидите, и Витьку оставит…
У Карзубого на каждый случай в запасе пример из лагерной или тюремной жизни имелся. Тоже с Кусковым не соглашается.
— В Магадане, — вспоминает, — раз тоже мужик один освободился. Старый был бродяга, никого на свете у него больше не осталось. Срок-то отбыл, а топать некуда. Походил, походил по городу и вертается обратно в лагерь. Просится у начальника, чтобы назад в зону взял. По-старому вроде жить не может, а начинать по-новой — поздно. Последние деньки в лагере решил дожить. Так его силком из КВЧ за хобот вытянули, справку в карман запихали — и гуляй, керя, на все четыре. Ну, тот битый был. Враз в хату к начальнику режима залетел, шмотки смотал и новый срок заработал. А так разве возьмут назад? Не-е, отправят Тумана, и думать нечего.
Бессловесный Илюшин, с жадной надеждой следивший за спорщиками, то загорался, то потухал в зависимости от того, какой довод высказывался — за или против возвращения дружка во взвод.
Туманов вернулся во взвод с парализовавшей всех постной миной. Тяжело переступил порог, обреченно поплелся в дальний угол, где спали Кусков и Садчиков. Приблизившись к последнему, оперся здоровой рукой о его плечо и… расплылся в торжествующей улыбке:
— Ну-ка ты, квартирант, ищи себе другое место. Хозяин из командировки вернулся!
Словно опомнившись, все разом, шумно выдохнули.
— У-y, рожа противная! — срываясь с нар, взвыл Кусков. — За него как за человека переживаешь, а он еще издевается, паразит!..
Повскакав с мест, штрафники вновь, как и при встрече, окружили Туманова тесным кольцом.
— Витьк, че комбат-то?
— Оставил?
Витька, обретя горделивый, независимый вид, с рассказом не торопился. Подогревая любопытство товарищей, небрежно, как будто других никогда и не курил, извлек из кармана пачку «Казбека», пустил по кругу:
— Угощайтесь, ребята, комбат подарил.
При этом широко и глуповато улыбнулся, упиваясь растерянностью вконец заинтригованных друзей.
— Да не тяни ты, олух царя небесного! Говори быстрей, че за разговор у вас там был? — подступил к нему Кусков. — Не то получишь счас у меня.
— А ниче особенного, — осанисто поддернулся Витька. — За руку комбат со мной поручкался, не ожидал, говорит. Что ж ты, спрашивает, опять в штрафной хочешь? Ага, говорю, в свой взвод хочу. Покачал он головой, а сам, ета, улыбается. Вообще-то, говорит, не имею я такого права, но раз так получилось, прикажу, говорит, тебя зачислить во взвод охраны, а все остальное — спать там и на занятия ходить — можешь со штрафниками. В общем, по-старому, с вами, значит…
— Ну да?
— Брешешь!
— Че брешешь-то?! На десять дней от работы и занятий освободил, для поправки здоровья. На перевязку в санчасть ходить приказал. А потом начальника штаба позвал и велел, чтоб справку мне об освобождении выдали. Чтоб чин-чинарем. Во, глядите! — Витька вытащил пальцами из кармана гимнастерки вчетверо сложенный листок и потряс им в воздухе. — Тут про это черным по белому пропечатано. На, Паш, зачитай.
Развернув листок, Павел прочел вслух коротенький текст, отпечатанный на машинке: «По постановлению Военного Совета № 107 от 27 апреля 1943 года Туманов Виктор Кузьмич, 1923 года рождения, согласно Указу Верховного Совета СССР от 14 декабря 1941 года считается несудимым».
Листок пошел по рукам. Своими глазами хотели убедиться. Махтуров дважды справку перечитал. Как к священной реликвии прикасался, побледнел даже. Павел тоже укол зависти к Туманову ощутил: повезло парню, вся дрянь у него за плечами осталась. А он, бывший капитан, когда такой документ получит, да и получит ли вообще? Многие его не дождутся. Хоть и грешно чужой радости завидовать, но как не подумать: с разной меркой судьба к людям подходит, не равным мерилом счастье и горе отпускает…
За ужином Витька достал из вещмешка припрятанную бутылку водки, рассказал о тех раненых штрафниках, которых одновременно с ним в санбат отправляли, и в первую очередь о Бачунском.
— Нас с ним вместе положили. Ну, побыли мы неделю, а тут на отправку в тыл назначать стали. И опять же меня и его вместе. Ну, его-то ясное дело, он лежачий, а мне-то, думаю, на черта такое дело сдалось. Тут как раз шофера одного нашенского повстречал, он вас сюда перевозил, а сам больной, язвенник. Ну, узнал у него адресок и рванул до вас. Вот. А Бачунский без справки о снятии судимости в тыл ехать отказался. Такую бучу поднял — прямо умора! И начальник отделения прибежал, и замполита вызвали, а он ни в какую! «Не поеду!» — и все тут. Так своего и добился!.. А у Муратова ногу оттяпали. Астрашенный лежит. В жару, и меня не узнал. Ну, скелет один остался. Не знаю, жив будет или нет… А главное, ребят, удивление было, когда нам жратву со штрафбата привезли. Хлеб, консервы и махры вдосталь. Другим завидно, об них никто не беспокоится. Так кто-то по санбату слух пустил, что вроде как с особой части мы. Не штрафники, а ударники-штурмовики. Во-о!..
Целую неделю Витька справкой о снятии судимости по батальону похвалялся, всем желающим прочитывать давал. Слух о каком-то «ненормальном», добровольно вернувшемся в батальон, пошел гулять по ротам и взводам. На Туманова стали приходить смотреть из других подразделений, его знали в лицо, останавливали. И вскоре его начали признавать даже последние уцелевшие в округе собаки.
Так Витька стал знаменитостью всего штрафного батальона. Никаких документов, кроме личных дел, хранившихся в штабе, штрафникам иметь не полагалось. Они были единственными, как кто-то подметил, беспаспортными солдатами во всей армии. Туманов, наверно, стал единственным среди них во всей армии, кто этот заветный документ имел и продолжал служить в штрафном добровольно.
