Василий Щур - Пограничными тропами
После нескольких очередей, выпущенных по врагу, вспышки у прохода, где только что прошли разведчики, прекратились. Сергей толкнул Хабибуллина в бок, и оба побежали догонять товарищей.
Можно было молчком скрыться в непроглядной тьме, но тогда немцы будут искать и нападут на след группы Мамочкина. Пропал «язык», сорвано задание. Выход? Наделать шуму под носом фрицев. А это значит вызвать на себя шквал огня, погибнуть, чтобы спасти товарищей, выполнить приказ. Готов ли на это каждый? Имеешь ли ты, Сергей Курилов, право приказать людям умереть? Думал ли ты когда-нибудь, что надо будет решать такой суровый вопрос?
— Ну что, резанем? — спросил Курилов товарищей, и в ответ раздались не слова, а длинные автоматные очереди. На врага обрушился горячий свинец смельчаков.
И тут заговорили наши. Выстукивали длинные трели «максимы», бросали снаряды «сорокапятки», чуфыкали минометы. Через головы разведчиков летел свинец. Огонь нарастал с каждой секундой и рвал туманную ночь в клочья. Сыпались вражеские ракеты, вслед за ними падали роем пули и вспарывали окрест землю, косили камыши, пузырили болото, но разведчики, отстреливаясь, уходили все дальше к своим.
Перебежка за перебежкой, все ближе родные окопы, отчетливо слышатся выстрелы товарищей, как бы торопящие: «Быстрее, ребята», — но вязкая болотная грязь засасывает ноги, отнимает силы.
На полпути после долгой огневой перепалки споткнулся и упал Пашков. Пуля пробила ему ногу. Сергей разорвал на себе нижнюю рубашку и перетянул ногу товарища поверх промокшего в крови бинта. Тахванов взвалил раненого на спину и теперь не мог бежать, а тащил его ползком. Движение группы замедлилось. С минуты на минуту может быть погоня, ведь немцы не станут отсиживаться, не простят такой смелой вылазки.
И тут случилось худшее. Сапер напоролся на противопехотную мину. Сергей подбежал к нему, поднял его голову. Пальцы прильнули к чему-то горячему и густому. Сгоряча парень приподнялся на локтях, жадно вдохнул воздух и через силу выдавил из себя:
— Сапер ош-ши-бает-ся один раз. — И уже более ровно, спокойно добавил: — Вот видишь.
Сергей положил голову солдата на подставленное колено и разорвал на его груди сначала гимнастерку, затем нательную рубашку, хотел перевязать ею голову, откуда сочилась кровь, но сапер остановил его.
— Не надо, лейтенант. Возьми лучше вот это и перешли ей. Там адрес, — отчетливо, но с трудом произнес он, затем тоже через силу, тяжело дыша, сунул руку в карман брюк, вытащил и порывисто вложил в ладонь Сергея что-то округлое, твердое, с неровными гранями, величиной с куриное яйцо и уронил на грудь безжизненную голову. Рука его плетью упала на сырую, вздрагивающую от взрывов землю, а тело судорожно дернулось еще несколько раз. Сергей ощутил последний угасающий пульс сердца товарища и прикусил губы.
Курилов не видел, еще не знал, что передал ему товарищ, но чувствовал, понимал, верил — это дар любви, пронесенной через тысячи смертей и предназначенный человеку, для которого он бессмертен.
Три часа пробирались к своим траншеям разведчики. По очереди тащили они раненого Пашкова и остывшее тело сапера. Три часа — это с места, где ранило Пашкова, а с момента нападения на вражескую землянку пошел пятый час. Давно уже взошло солнце, стрелки часов показывали девять, но над притихшим фронтом стояла серая, сырая полумгла. Моросил дождь, тянуло откуда-то дымом, который стелился пластом по земле, расползаясь в низины и глубокие воронки, чернеющие на зеленом поле. Осталось до полковых траншей каких-то сто шагов, и тут затарахтел «максим». Свой, такой родной «максим» сыпанул очередью по обессиленным своим же разведчикам.
Курилов сразу лег на землю и тут спохватился: сбились с маршрута, но, подумав, отбросил эту мысль. Шли, все время держась болота, как и намечалось. Неужели кто-то перепутал все, не предупредил пулеметчиков? Или уже посчитали нас погибшими и приняли за чужих?
Разведчики лежали, «максим» молчал. Что делать? Перебегать? Следующей очередью не промажет. Свой брат, расчетливый, зря пули не сеет. Тогда Сергей сорвал с шеи висевший кусок порванной нательной рубашки и, прицепив его на ствол автомата, как белый флаг, поднял над головой и услышал обрадованный голос Манана:
— Товарищ лейтенант, смотри, смотри, поняли.
Курилов сквозь сетку тумана увидел карабкающихся на четвереньках двоих солдат. Хорошо, что дым, словно завеса, закрыл вражеские позиции, а то было бы этим сорвавшимся со своих мест смельчакам.
— Макся, сюда! — услышал Сергей знакомый голос Кузьмы, того самого уральца, что толковал ему насчет бронированного лба немцев и их уязвимого места — скулы, по которой и надо лупить.
— Мать ты честная, вот шалопаи, по своим шарахнули, — ругал себя Кузьма, подползая к Курилову. — Лейтенант, сынок, жив. Живы, Макся, живы! Да где ты там, холера, застрял. Пошевеливай лапами-то.
Орудуя длинными ногами и руками, Макся подполз через минуту-другую и, как увидел убитого сапера и раненого Пашкова, выкатил из орбит свои зеленовато-серые, с застывшим испугом глаза.
— Вот натворили. Но мы, мы, товарищ лейтенант… В общем, сказали, что не придете. Мы и проход в минах приготовили и стерегли его. Как же это, а?
Видя убитых горем Кузьму и Максю, Сергей объяснил:
— Это немцы нас прихватили еще там, и вот, видите, как вышло. Всякое бывает — война.
— Жалко парнишку. Ему бы с гармонью ходить, а вот как все обернулось. Ить оно вот нашего брата стариков ни черта не берет, а зелень косит что тебе литовкой. — Кузьма вздохнул хрипловато, продолжал. — Горячности много у молодежи. Вот ты, Макся, мотай на ус. Тоже запузырил очередь по горячности по своей. Я тебе покажу кузькину мать, — незлобно грозился Кузьма на своего напарника, взваливая себе на широкую спину тело сапера.
С помощью пулеметчиков группа Сергея скоро добралась до своих траншей, где действительно никто уже не ждал восьмерку разведчиков, а в их взводной землянке стояло траурно-злое молчание. Лишь Семен Мамочкин не находил себе места и бродил бесцельно по траншеям и ходам сообщения. Он, первым встретивший товарищей, обнимал всех, тискал в своих медвежьих лапах так, что трещали косточки, а добравшись до Пашкова, напустился на него с ласковой бранью:
— Вот, будешь знать, как задирать ноги выше головы. Чуть всех не вогнал в могилу. Волокли тебя, черта, целых три версты. А ну перегружайся на мой хребет.
Тело погибшего в бою сапера осталось у Кузьмы. Мамочкин как-то не заметил, что нет среди товарищей одного человека, а Курилов не стал омрачать его радостей и, отвечая на вопросы Мамочкина, дошел до землянки, из которой по одному выбегали солдаты и заключали в объятия вернувшихся друзей. Манан Хабибуллин, мокрый до ниточки, грязный, сверкая раскосыми глазками, принял геройски-напыщенную позу, как будто приготовился фотографироваться, но тут же под хохот солдат был поднят на руки.
Курилов как был в разорванной гимнастерке, весь в грязи, только застегнул ворот, так и пошел к «бате» на доклад. Он уже знал, что Мамочкин и Шибких благополучно доставили «языка», что задание выполнено, но идти докладывать о погибшем при этом сапере и раненом Пашкове было тяжело. Он отчетливо представлял себе лицо «бати», когда тот грозился на него: «Ты мне загубишь весь взвод. Смотри, спрошу за каждого солдата».
В знакомой, пропахшей порохом землянке его встретил не подполковник, а уже полковник Татарин. Побритый, в новой гимнастерке, без шинели и головного убора, он выглядел молодо и бодро, не хмурил тяжелых бровей, а глядел обрадованно, приветливо и пристально, как будто очень давно не видел Курилова и удивлялся неожиданной встрече.
Сергей начал докладывать, но полковник подошел к нему, обнял его и молча держал в своих объятиях некоторое время. И только потом спросил Сергея, как получилось, что группа опоздала на три часа. Курилов рассказал все подробно. Рассказал и о погибшем сапере и передал полковнику просьбу сапера и вещицу, которую нужно переслать девушке.
Несколько минут командир разглядывал маленькую статуэтку женщины, вырезанную из дерева, а потом с болью сказал:
— Какие гибнут таланты. Какой солдат дан нам, лейтенант. Все ли мы делаем, чтобы силу его и ум с толком пускать в дело войны? Думать, думать и искать надо пути к победе, — он опять прошелся по землянке, вернул Сергею дорогую реликвию и в подтверждение какой-то своей нелегкой думы повторил:
— Думать.
На востоке в хмуром, пепельно-сером небе появились светлые пятна, дождь уже не моросил, когда Сергей вышел из землянки «бати» и побрел в недалекий сосновый лес, обезображенный вражескими снарядами. В конце траншеи, ведущей к полковому медпункту, стояла толстая, обгорелая и расщепленная сосна. Своим единственным уцелевшим суком, как рукой, она держала тоненькую кудрявую березку, не давая ей упасть на сырую землю.
