Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

— Где твоя винтовка? — спросил старший сержант и сам же отметил: — Оборону в окопе держит. Хе-хе-хе…

Смешки его были сухими. Видя, что мы не поняли, о чем идет речь, он перестал смеяться и объяснил:

— Это я анекдот рассказал. Не дошло?

Оказывается, он тоже считал, что у нас отсутствует чувство юмора. Сержанта мы боготворили, поэтому, чтобы не обидеть, — засмеялись.

Старшего сержанта нельзя было не боготворить — это был самый блестящий сержант, которых я когда-либо встречал: гимнастерка шерстяная, офицерская, погоны ровненькие, натянутые на фибру, лычки из золотой фольги, ремень комсоставский, довоенный, с резной звездой, галифе… Поэма, а не гали! Бока у них висели, как бакенбарды у царского сановника времен отмены крепостного права, выутюженные не меньше, как катком для асфальта, а стрелки были острее плотницкого топора. Шапка напоминала кубанку — ее верх был квадратным, и как достигался подобный квадрат, не знал даже Рогдай. Еще старший сержант носил усики, которые смело назывались усами — подстриженные, пшеничного цвета, чуть-чуть, в меру подкрученные, казалось, что они подпирали молодецкие щеки.

Рогдая сержант забраковал. Когда мы пришли из исполкома в здание второй бани на Кольцовской улице, по непонятным причинам оставшееся целым, вручили записку от Бельского, он прочел, сложил записку и спрятал в бумажник.

Вторая баня, мастодонт довоенного Воронежа, не работала — водокачку не восстановили, а без воды еще никто не научился мыться. В женском отделении на первом этаже были оборудованы классы.

В предбаннике каждому выделили персональный шкафчик, куда когда-то складывали белье.

— Номерки брать? — спросил паренек, худенький, интеллигентный мальчик в плюшевой спортивной куртке неопределенного цвета. Он спросил и застеснялся.

— Не брать, — на полном серьезе объяснил Зинченко. — А то еще потеряете, а баня на мне числится.

Мы прошли в помывочное отделение. Белели эмалированные щитки у кранов, стояли лавки на железных ножках. Лавки отлили от специального бетона с мраморной крошкой, вид у них был приглядный, но слишком официальный.

— Ваши парты, — сказал старший сержант. — Садитесь. Встать, сесть! Нет воинской подготовки.

В парной находился склад военного снаряжения. В тазах с песком лежали запалы. На полках разлеглись мины — деревянные, в металлических коробках, натяжные, нажимные, прыгающие, с сюрпризами. Торчали, как бутылки с квасом, снаряды, мины от минометов; в углу стояла настоящая авиационная бомба. В печи, куда плескали ковшом кипяток, расположились ящики с толовыми шашками, вместо шлангов на стенах висели мотки бикфордова шнура.

— Добра хватит за глаза, — похвастался старший сержант и любовно обвел глазами военное имущество. — Квартал разнести можно.

— Зачем столько много на одного? — спросил мальчик в спортивной куртке. — Чтобы голову оторвать, сто граммов тола хватит.

— Запас есть не просит, — коротко и ясно объяснил старший сержант.

Больше ему вопросов не задавали.

— Без разрешения не прикасаться, — сказал строго старший сержант. — Увижу, по уху дам.

— Неужели у вас поднимется рука на женщину? — спросила девушка в армейском белом овчинном полушубке.

— Объяснять некогда, — пояснил начальник. — Пока будешь заикаться, мокрое место останется. Недисциплинированных выгоню в три шеи. А теперь первое задание.

Он протянул множество веревок, завязанных умопомрачительными узлами.

— Засекаю время. — Сержант достал секундомер. — Берите узлы, на скорость развязать.

Мы начали стараться. Я потянул узел за конец, второй затянулся, как живой. Я присел на край лавки, задумался, осторожно потянул за середину. Говорят, самые сложные — морские узлы, это были тихоокеанские. Рогдай ногтями и зубами вцепился в веревку, он старался изо всех сил, нервничал, оборачивался в сторону начальника курсов. Зря торопился.

Первым развязал довольно оригинальным способом свой узел парнишка интеллигентного вида. Он вынул из кармана спичечный коробок, из него вынул лезвие безопасной бритвы и полоснул по узлу.

— Лихо! — сказал старший сержант. — Артист.

Мы замерли…

— Время идет, — сказал старший сержант.

— Готово, — произнесла девушка в полушубке — Вера. Она непонятным образом распутала задачку.

— Хвалю, — сказал старший сержант. — Пальцы пианиста, смекалка летчика, находчивость врача, в общем, хвалю.

Рогдай совсем растерялся, и веревка опутала его, как удав.

— Хватит, малец, — сказал старший сержант.

— Я сейчас! Я сейчас! — чуть не заревел брат.

— Кончай, тебе говорят, — грубо оборвал Зинченко. — Тебе нельзя дело с минами иметь. Я тебя отчисляю.

— За что?

— Хотя на тебе военная форма, хотя ты, видно, служил, не знаю, в каких войсках… Я вас проверял. Сапер, тем более минер… должен быть терпеливым, как дед столетний. Рано тебе со смертью играть. Иди, иди! И ты… И ты… И ты, — он показал на Галю, самую красивую девушку.

Галя выделялась среди других. Она была плавная. Руки у нее были белые и гладкие. Я почему-то увидел ее, и мне стало тепло, захотелось сесть рядом где-нибудь у реки и молчать. Вокруг нее точно пели соловьи.

— Не, не пойду, — сказала Галя.

— Как не пойдешь?

— Меня военкомат прислал, я призвана в армию, меня сюда направили. Вы читали предписание. Не буду нарушать приказа.

— Я отпишу. Пусть направят в другое место, на связистов.

— Я хотела в школу снайперов, — сказала Галя.

— Чего? — оторопел старший сержант и как-то странно посмотрел. — Куда, куда просилась, голуба?

— Я хотела снайпером, а меня… к вам.

— Дура, — сказал доверительно старший сержант. — Понимаешь, кто такой снайпер, голуба?

— Да.

— Ты будешь охотиться на людей, убивать.

— Фашистов.

— Так они же тоже… Были детьми, пока из них гадов Гитлер не сделал.

— Нет, они фашисты.

— Да… А… Ты откуда?

Какое имеет значение.

— Родные целы?

— Их сожгли.

— Живых?

— Да.

— Ты видела?

— Ага. На глазах.

— А как уцелела?

— Так… Не будем об этом. Я останусь.

— И я тоже, — сказал Рогдай.

— Ты останешься! — указал на Галю старший сержант. — Остальные названные, очистить помещение.

— Не пойду, — упрямо повторил Рогдай.

— Слушай, — металлическим голосом сказал старший сержант и покрутил, точно отряхнул от крошек, усы. — Дважды не говорю.

— Заставил веревку развязывать. Я уже в бане работал. Служил банщиком, прачку хочешь из меня сделать, — зашелся брат. Он распалялся все больше и больше и уже кричал, как инвалид в очереди: — Кровь проливали. За что? С бабами чикается, а меня, меня… Фронтовика. Гвардейца. Да ты…

— Контра, — вставил тихо мальчик интеллигентного вида.

Рогдай выставил грудь с гвардейским значком.

— Гвардию! Тыловая крыса. Ташкентский фронтовик. У тебя нашивки за ранения нет. Отъелся. Ты на кого кричишь, да я сейчас приведу вояк, они тебе докажут, кто я такой. Кто тебя знает? Кто за тебя слово скажет? Кто ты? Кто? Отвечай? Ты, дешевка!

Он попер на старшего сержанта, оскалив зубы, точно хотел вцепиться в глотку…

— С такими нервами… — усмехнулся старший сержант. — Я не беру на свою ответственность твою жизнь. Иди, браток, выпей валерьянки. Имей совесть. Можешь жаловаться, конечно, но вначале подлечись. Ты не контуженый?

— Ладно… — сказал Рогдай и замолчал, видя, что его крик не возымел действия. Он хлопнул дверью так, что в кранах заурчало, но вода не потекла.

Несколько лет спустя, вспоминая эту сцену, я поймал себя на мысли, что, наверное, зря не вмешался в происходящее. Рогдая оставили бы на курсах, но он обозвал такого красивого старшего сержанта «тыловой крысой», «дешевкой»; хулиганом стал мой брат, дружба с калеками пошла не на пользу, есть такие калеки, что по любому поводу стучат в грудь, орут о пролитой крови, а то еще костыль в ход пускают. Права иногда порождают бесправие, набирая скорость, не забывай о тормозах, а то врежешься на повороте в столб. «Берегись юза», — так любил повторять слепой Зиновий. Я к нему и его дружку Кольке заглядывал. Хорошие ребята. Один безрукий, другой слепой. Они дополняли друг друга. И не юродствовали. Тогда, правда, я не знал этого слова.

У старшего сержанта не было ни одной боевой заслуги. В сорок третьем мало у кого были награды. Медали «За Бухарест», «За Берлин» и так далее еще не отлили. Я запустил руку под полу, расстегнул заколку у колодочки медали «За боевые заслуги», снял медаль, уколол палец. Когда мы разделись, старший сержант увидел лишь мой значок «Гвардия». Он спросил:

— У вас что, гвардейцы — все такие нервные?

— Он мой брат, — ответил я.

Мой ответ удовлетворил, как ни странно, начальника курсов.