Аскольд Шейкин - Испепеляющий ад
Очень долго пробирались они по темным и узким улочкам. Наконец, парень поскреб ногтями по стеклу темного окошка. Открылась дверь. Миновали темные сени. Парень толкнул низкую дверь. Комната была крохотна. Длинный узкий стол посредине, на нем коптилка. Лавки у стен. Ничего больше.
— Посиди, — сказал парень и оставил его одного.
Шорохов сел на лавку, облокотился о стол. Влезть-то влез. Знать бы, не зря ли?
Сквозь тонкую переборку за своей спиной он слышал какую-то возню, бормотанье.
Выглянул за дверь. Здоровенный, лет под сорок, широкий в плечах дядька преградил дорогу:
— Ты куда? Сиди.
Вернулся на скамью. Денег у него с собой тысяч семь. Послать за спиртным?
Опять вышел в сени. Услышал:
— Сиди.
Протянул в темноту две пятьсотрублевки:
— Может, кто сходит за гарью?
— Сиди! — дядька плечом оттеснил его в комнатку.
Влип.
Начали появляться еще какие-то люди. Из-за слабого света все они казались одинаковыми: серые, длиннорукие. Молча садились на скамейки, пододвигались к нему. Вот чьи-то руки стали его обшаривать.
Вжался в угол. Наган у него есть. Если успеет, будет стрелять, хотя в такой тесноте ничего это не даст.
В сенях раздались быстрые шаги, вошел Бармаш. Сказал:
— А-а, ваше благородие… И что вашему благородию надо? Счет за того музыканта? Дело дохлое… Нет? Тогда другой разговор.
Шорохов начал тоже без «здравствуйте», вообще без каких-либо предварительных слов:
— При посадке на корабль к англичанам, у генерала Постовского украли чемодан. Было?
— Тебе надо чемодан генералу вернуть?
Тишина в комнатенке взорвалась хохотом. Шорохов внезапно обнаружил, что отгорожен от Бармаша какими-то фигурами, что и сзади на него навалились, держат за плечи, за руки. Ответил:
— Чемодана не надо. Портфель с бумагами. Так всем будет лучше.
— Грозишь? — отозвался Бармаш.
— Тебе и всем твоим — нет. Просто ничего вам с этими бумагами не сделать. Зря пропадут.
— У тебя не пропадут?
Сказать правду? Мол, окажете этим великую услугу той силе, которая вот-вот завладеет городом. Но кто его знает, этот воровской мир? Однако из того, как шел разговор, определенно следовало: портфель с бумагами в том чемодане был. Вполне возможно, тот самый, который надо. Ответил:
— Причем тут я! Мне сказали, я делаю…
Они остались втроем: он, Бармаш и дядька, что караулил у двери.
— Принеси, — сказал Бармаш, качнувшись в его сторону. — И не волынь…
* * *Портфель был кожаный, черного цвета, в углу — серебряный прямоугольник с монограммой — лежало в нем, пожалуй, сотни четыре листов, исписанных от руки, покрытых печатными строками. Наугад вытащив один из этих листов, Шорохов прочитал: "Список агентов наружного наблюдения Киевского Губернского Жандармского управления". Дальше, до самого низа листа, шел столбец из фамилий.
— Это тебе и нужно? — спросил Бармаш.
— Да. Если на то пошло, могу заплатить. Хотя платить за такую гнусь: списки подушников, которые по трояку за голову брали…
— Хочешь посчитаться?
Ответил вопросом:
— Ты не хотел бы?
— Сам из тех, на кого доносили?
— Из тех.
Лихорадочная дрожь трясла Шорохова. Без этих документов он уйти отсюда не может. Обещать что угодно. Не выйдет — схватить и бежать. В нагане семь патронов. Осторожничать — случай не тот. Только бы в сенях никого не было!
— Бери, — сказал Бармаш. — Теперь квиты.
* * *— … Ты слушай… слушай…
Поворот судьбы. Невероятный, почти невозможный. У входа в гостиницу «Европа» к нему подошла, обратилась с паролем, связная, с которой он виделся дважды: в Ельце и потом в Москве, когда, в пору мамонтовского рейда, сопровождал туда Манукова. Свел случай? Нет. Практическое удобство. Они в лицо знали друг друга.
— Сводку я отдал, но в моих руках еще бумаги, которые Мамонтов вывез из красного тыла. С собой их у меня сейчас нет. Целый портфель. Когда ты его сможешь забрать?
Услышал — с улыбкой, но очень усталое:
— Не сейчас. Слишком много. Придут наши, отдашь.
— Когда?
— Через день или два…
Вот и вся встреча.
Правила запрещали, но Шорохов не свернул в ближайший проулок, а продолжал идти той же улицей, понемногу отставая от связной, издали любуясь ею. Думал: "Дня через два… Всего-то…"
* * *Он увидел, что со связной там, очень вдалеке, в густой уличной толпе, поравнялся какой-то человек, пошел с нею рядом. Вроде бы даже дружески взял ее под руку.
Шорохов свернул в первый же переулок, скорым шагом миновал, по счастью состоявший всего из нескольких одноэтажных домишек, квартал, свернул еще и еще раз, на какие-то секунды выглянул из-за угла.
Связная и ее спутник шли ему навстречу. Она улыбалась и что-то говорила своему спутнику, и тот в самом деле вел ее, взяв под руку.
Этим спутником был Михаил Михайлович.
Отступив вглубь той, поперечной улицы, он пропустил их вперед, и пошел за ними, не сразу и с осторожностью сопровождая их, и очень скоро заметив: в том же ритме, что связная и Михаил Михайлович, шел еще один человек. В полупальто из шинельного сукна, в фуражке. Филёр.
Потом Шорохов видел, как связная и Михаил Михайлович расстались. Связная взбежала на крыльцо богатого, изукрашенного лепниной, каменного дома, взялась за ручку звонка, что-то сказала женщине в белом переднике, открывшей дверь, скрылась за порогом.
Михаил Михайлович немного постоял у этого дома, пошел дальше. Филёр остался. В полусотне шагов от крыльца присел на скамейку, закурил. Михаил Михайлович на ходу обернулся. Отыскал филера глазами, продолжил свой путь.
* * *Связная оказаться предателем не могла. Шорохов достаточно давно ее знал. Кто тогда был Михаил Михайлович? Тоже агент красных? И только более высокого ранга? Начальство над связной, начальство над ним, а филёр — его адъютант. Если угодно — охрана. Потому-то Михаил Михайлович, прежде чем удалиться, оглянулся, отыскал этого человека глазами. Ну а дом? Явка. Как мастерской Васильева в Екатеринодаре. Не для Шорохова, конечно. Ему ее не давали. У каждого из них дороги свои.
Как просто и вместе с тем, как сложно, если вспомнить все, что связано с личностью этого человека…
* * *В лазарете на Навагинской улице, в офицерском корпусе, у входа в палату, где лежал Мануков, к Шорохову, как к родному, бросилась Евдокия:
— Николаю гораздо лучше сегодня. Открыл глаза, попросил пить. Без вас мы бы оба погибли! Я так благодарна! Мы отплываем сегодня! Какое счастье! Я никогда этого не забуду.
Насколько же она еще повзрослела, похорошела за те дни, что Шорохов ее не видел!
— Могу я зайти к Николаю Николаевичу? — спросил он. — Думаю, ему будет приятно.
— Вам — все, что угодно. Спрошу доктора. Уверена, он разрешит.
Доктор разрешил, конечно.
* * *Мануков лежал с открытыми глазами.
— Здравствуйте, Николай Николаевич, — сказал Шорохов, бережно прикоснувшись к его руке. — Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — едва слышно прошептал Мануков.
Он что-то добавил, но Шорохов не смог разобрать слов и наклонился к нему.
— Кто в вас стрелял? — также шепотом спросил он. — Наш с вами спутник по рейду?
Мануков не отозвался.
— А кто должен был встретить меня на вокзале? Он же?
Мануков по-прежнему не отзывался, но иногда по его лицу пробегала судорога, словно он пытался сделать какие-то движения подбородком, и это ему не удавалось.
* * *"Что делать, — думал Шорохов по дороге к дому, в который вошла связная. — Предостеречь, но от чего? От встреч с человеком, которому она, судя по всему, доверяет? Высказать подозрения? Мелочь. Укрыть. Быть с нею рядом! Охранять!"
Он почти бежал.
* * *Дом был окрн вереницей солдат в деникинской пехотной форме. Шорохов присоединился к толпе зевак на противоположной стороне улицы. Видел, как из дома вынесли завернутое в мешковину тело. Видел съежившегося, чтобы стать неприметней, филера в картузе и полупальто, вышедшего из этого же дома. В руках его была сумочка из желтых ремешков. Ее сумочка.
"Так, так, так, — думал он. — Так".
Этими «так» он глушил знакомое ему чувство такого отчаяния, когда напрягаешься в истошном крике. Но крикнуть нельзя. Погибнешь без пользы.
Так. Да. Так. Надо.
4
Примите уверения в совершенном к Вам почтении…
* * *Шорохов еще раз прочитал этот документ: "Лично начальнику Енисейского Охранного отдаления… Игнатий Витальевич Звирский… дал ценные сведения… по возвращению в Петербург… совершенно прекратил связи…"
Где этот Звирский сейчас? "…прекратил связи…" Один из тех, на кого закордонные господа делают ставку: "Никакой грубой силы… Всего только время от времени намекнуть, что документы еще не утрачены", и ликовать, узнавая, что эта персона занимает в стране Советов все более высокое положение, чтобы затем сделать ее жертвой умелого шантажа, будь они прокляты. И сколько же еще такого в этом портфеле!
