Андрей Семёнов - Пятая рота
Первым делом Лаврушкин подошел к караулу:
— Кто не может нести службу?
Службу нести могли все.
— Еще раз спрашиваю: кто болен или нехорошо себя чувствует?
Все чувствовали себя совершенно здоровыми.
— Кто получил из дома плохое письмо? Кто хочет сегодня в карауле застрелиться?
Никто плохих писем из дома не получал: сегодня вообще не было почты.
— Ну, тогда несите службу бодро, бдительно, ничем не отвлекаясь в соответствии с Уставом Гарнизонной и Караульной службы.
Лаврушкин перешел к суточному наряду:
— А из вас кто-нибудь болен или опять все здоровы?
У нас тоже все были здоровы.
Тут Лаврушкина осенило, он будто сейчас вспомнил об этом:
— А кто у нас на этой неделе убирает командирский туалет? Саперы? Ну-у-у, мужики! Так не годится. Я вечером зашел поссать, а на меня из очка триппер — как выпрыгнет! Чуть с ног не сбил. Убрать ночью в туалете. Утром приду — проверю. И вторую лампочку ввинтить. А то командир полка зайдет, вляпается еще во что-нибудь в темноте. Тогда утром всем полком будем его отчищать. Вопросы?
— Сделаем, товарищ старший лейтенант, — успокоил Лаврушкина дежурный по саперной роте.
— Добро. Наряд, равняйсь!
Рано он хотел окончить развод: из штаба пока на плац вышел замполит Плехов. Курин толкнул меня в бок и шепнул:
— Сейчас концерт будет.
Плехов подошел к караулу:
— Больные, хромые, косые — есть?
Караул поспешил заверить замполита, что таковых в его рядах не имеется.
— Кто из молодых хочет свести счеты со старослужащими? В кундузском полку в прошлом месяце молодой солдат, доведенный стариками, застрелил в карауле своего сослуживца. Его будут судить. Две семьи сделались несчастными. Одна получит сына в цинковом гробу, другая — своего дождется лет через восемь.
Плехов внимательней посмотрел на строй, выискивая глазами старослужащих. Наконец, отыскал своего старого знакомого:
— Мамедов, ты? — он удивленно всплеснул руками, будто и в самом деле встретил старинного друга, которого не видел по меньшей мере лет пять, — смотри, какой ты стал! Чистенький, ушитый, важный. Молодыми командуешь. А ты забыл, Мамедов как год назад ты на этом самом плацу плакал, жаловался, что тебя старослужащие притесняют? Прямо в голос рыдал перед строем. А теперь ты что вытворяешь? Дед — на хрен одет.
Замполит неприязненно посмотрел на Мамедова и продекламировал:
— Чик-чирик, звездык, ку-ку! Скоро — дембель старику. Как вы там молодых заставляете чирикать?
Мамедов и все старослужащие караула принялись разглядывать свои сапоги.
— Это у него кличка такая — Чик-чирик, — шепнул мне Курин про Плехова.
— Запомните, — грохотал замполит, — дед здесь — я!
Он стукнул себя кулаком по тельнику и лицо его уже не было добрым.
— Вы служите второй год, а я — шестнадцатый. Вы все — духи передо мной. И если я узнаю, что вы притесняете молодых, то вы все вместо дембеля поедете в Термез, в тюрьму номер восемь. Я вам это устрою.
Старослужащие еще внимательней уставились в свои сапоги.
— Обращаюсь к молодым, — голос Плехова потеплел и тон сменился на отеческий, — если вас притесняют, если вас загоняют в петлю или вам захочется застрелиться — не делайте глупостей. Идите прямо ко мне. Будите меня ночь-полночь. Все знают в какой комнате я живу? То-то.
Плехов еще минут десять погремел, поклеймил дедовщину, погрозил нарушителям карами небесными и разрешил Лаврушкину окончить развод.
— Сань, а он что? Дурак? — спросил я Курина про замполита, когда мы возвращались в палатку.
Курин без осуждения за столь скоропалительную и резкую оценку посмотрел на меня и спокойно ответил:
— Может и дурак. Только на операциях он одевает на себя пятнадцатикилограммовый бронежилет, честно тащит на себе тяжелый рюкзак, в который уложено все, что положено иметь при себе пехотинцу, ни у кого не клянчит воду и не проверяет чужие фляжки.
Я вспомнил плеховское брюхо, доброе лицо Деда Мороза, представил его с рюкзаком за спиной и с автоматом наперевес и зауважал его. Зауважал, но про себя решил, что беспокоить такого уважаемого человека своими жалобами я не стану ни днем, ни ночью.
В палатке Кравцов отдал мне ключи от оружейки и красную повязку, на кирзовой основе.
— Корми людей, — бросил он мне и отправился в каптерку.
— Ты в первый раз сегодня дежуришь, — сказал мне Курин, — давай я помогу тебе на заготовке?
— На какой заготовке?
— Сахар ты получать думаешь на ужин или хлеборезу оставишь?
Мы пошли на заготовку. Перед дверью в столовую мы столкнулись с усатым узбеком. Узбек оттер меня плечом от входа и прошел первым. Возмущенный такой наглостью я догнал его, дернул за плечо… и получил с левой прямой в лоб.
Навернулись слезы.
Узбек развернулся и, забыв обо мне, пошел в хлеборезку.
Мне стало обидно, что меня так унизили и всклокотавшая злоба требовала реванша:
— Ну, я его козла, сейчас урою.
— Ты что? Дурак? — Курин дружески взял меня за напряженный локоть, — ты хоть знаешь, на кого ты дёрнулся?
— Да мне по уху: на кого. Я его, козла, сейчас!..
— Это же Катя. Дедушка из разведвзвода. Нормальный пацан. Ты сам ему нагрубил, не уступив дорогу. Старший призыв нужно уважать.
Я осекся. По своей всегдашней дурости я приобрел себе сильного врага. И не из оркестра, а из разведки. И виноват в это был только я сам.
«Когда же я научусь думать прежде, чем действовать?!».
Мы получили сахар. В столовой кроме нас были только заготовщики с других рот. В зал, рассчитанный на четыреста человек, на ужин пришла едва сотня.
— А где же все? — спросил я у Курина.
— Как где? Ужин готовят.
— Где?!
— Кто где. Кто в парке, кто каптерке.
— А почему вчера на ужине было так много народу?
— Чудак. Вчера полк только с операции приехал. Люди соскучились по тому, что пищу принимать можно сидя на скамейке за столом, а не на корточках возле костра. А сегодня достали несъеденные сухпаи и топчут их. Не это же есть, — Курин показал рукой на стол.
На столе стояло пять банок «толстолобик в томате», чайник с горячим чаем и казан с клейстером, сваренным из картофельных хлопьев. Я не страдал отсутствием аппетита и поэтому не понял, что в этом меню не устраивает старослужащих. Мне, например, всегда нравились рыбные консервы в томатном соусе.
— Подрастешь, поймешь, — просто ответил мой старослужащий дневальный, — ладно, сиди здесь, жди свой призыв. Пойду Нурика подменю, пусть поест. Сахар, который останется, занеси в каптерку.
Пришли Тихон, Женек, Нурик и Золотой.
— Ну, ты даешь, Сэмэн! — восхитился Тихон.
— Ага, — поддержал его Женек, беря ложку, — всего сутки как в батальоне, а уже дедов гоняет.
— Да ладно вам, — отмахнулся я.
Мне совсем не было весело. За сегодняшним знакомством с Катей неизбежно должен был последовать серьезный разговор. Пар из меня уже вышел и бойцовского духа во мне не было сейчас ни на понюх.
— У Кати, между прочим, Красная Звезда, — как бы между прочим заметил Золотой.
— А почему он — Катя? — удивился я несоответствию предмета и наименования.
— Он — таджик, — пояснил Женек, — подкладывая себе рыбу из банки, — и его настоящее имя ты до утра учить будешь. А сокращенно — Катя.
Аппетит у меня куда-то пропал и что еще хуже, все поняли — почему.
— Я в палатку, — я встал из-за стола, — сахар возьмите, кому сколько надо, остальное я в каптерку отнесу.
— Иди, — махнул Тихон, — без тебя справимся.
Я взял голубую тарелку с горкой сахара и понес в каптерку, мазанка была напротив входа в столовую. Из-за дверей исходил умопомрачительный домашний запах: деды и черпаки жарили блинчики.
Боже мой! Как давно я не ел домашнего!
— А-а, сахар, — не глядя на меня Гулин протянул руку, — давай сюда.
«Вот так: не увидеть за сахаром живого человека! Что-то не задался сегодня вечер».
Делать мне в каптерке было нечего, праздник жизни был не мой. В палатке я от нечего делать отыскал в столе книгу выдачи оружия. Обыкновенная восемнадцатилистовая школьная тетрадка. Спереди была наклеена белая бумажка: «Книга выдачи оружия второго взвода связи 2-го МСБ». На последней странице стояла полковая печать и было написано: «прошнуровано, пронумеровано, 36 страниц». Я открыл тетрадку. За шестой страницей сразу шла двадцать девятая, а записи выдачи оружия обрывались на восемьдесят четвертом году. С тех пор, видно, тетрадь использовали только для написания писем на родину. Ко мне подошел Шандура — тоже черпак. Батальонный писарь.
— Тебе стол не очень нужен? — подозрительно вежливо спросил он меня.
— Нет. А тебе?
— Мне — нужен. Мне нужно написать распорядок дня на следующую неделю.
В руках у него была большая «простыня» бумаги с пустым трафаретом Распорядка. Я уступил и вышел в курилку. Там уже сидел мой призыв. Кино сегодня крутить не будут, деды с черпаками засели в каптерке и пробудут там до отбоя. Духи были предоставлены самим себе. Я все еще никак не мог привыкнуть к тому, что можно вот так просто: сидеть и курить. Не по команде вместе со взводом, а тогда, когда у тебя есть свободное время.
