Антон Кротков - Воздушный штрафбат
Первые два десятилетия советской власти скромность и аскетизм считались непременными добродетелями истинных большевиков. Конечно, ничто человеческое не было чуждо новым хозяевам страны. И московские руководители, и уездные секретари комитетов партии не готовы были ждать светлого коммунистического будущего, ограничивая себя в настоящем. Правда, в эпоху военного коммунизма, когда в стране свирепствовали голод и разруха, открыто сибаритствовать соратники Ильича стеснялись. Поэтому обильно отмечали всевозможные революционные праздники и юбилеи соратников в узком кругу — за высокими заборами правительственных дач и особняков, специально предназначенных для таких приемов. В советские годы тайно ходил такой анекдот. По Кремлю идет Ленин. И вдруг видит в окно, что его соратники пируют за роскошным столом. «И это профессиональные революционеры! — возмущается Ильич. — Тоже мне — старые подпольщики! Шторы не могли задернуть».
Не умея ловко прикрыть собственное гурманство и склонность к роскошной жизни, можно было запросто расстаться с партбилетом, а значит, и с надеждой на продолжение сладкой жизни. Бдительные радетели революционной нравственности из Наркомата рабоче-крестьянской инспекции (НКРКИ) периодически выявляли среди однопартийцев подобных перерожденцев и публично подвергали их остракизму. В 1926 году генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин лично на заседании Совнаркома занимался рассмотрением «банкетного вопроса» и предложил снять ответственного сотрудника советского полпредства в Риге с работы за то, что устроенный им в честь очередной годовщины октябрьского переворота банкет был роскошен до неприличия.
Впрочем, через десять лет сам Сталин начал возрождать традицию пышных приемов по образцу проводившихся в императорской России. К этому времени большая часть старых партийцев уже лежала в расстрельных ямах, а те, что пока еще оставались живы, были так запуганы, что не смели слова сказать поперек воли вождя, так что с ними спокойно можно было не считаться.
Величественные приемы конца тридцатых годов в кремлевских парадных залах с вышколенными официантами, кулинарным изобилием, хрусталем и фарфором на столах явились предтечей будущего послевоенного громоздко-величественного сталинского ампира с его знаменитыми высотками из мрамора и гранита, шикарными лимузинами, золотым шитьем, аксельбантами и эполетами на генеральских мундирах и т. д.
На один из таких кремлевских приемов, в честь отличившихся в Испании моряков, летчиков и танкистов. Нефедов и был приглашен. Правила рассадки были достаточно жесткими. И хотя приказ о производстве капитана Нефедова в полковники еще не вышел и звезду Героя он должен был получить только через несколько недель, встретивший Бориса распорядитель усадил его за стол между майором и комбригом.
Со своего места Борис хорошо видел всех высших руководителей страны; слушал речь Сталина о международном положении и роли СССР в мировой политике…
С банкета Борис выходил в компании двух знакомых летчиков и еще двоих отличных ребят, один из которых был моряком, а другой артиллеристом. Все было организовано на высшем уровне. Недалеко от выхода из здания стояли специальные наблюдающие, которые быстренько брали под белые Ручки тех, кто перебрал со спиртным, и вели к машинам, которые развозили не рассчитавших силы вояк по казармам и гостиницам. Борис и его товарищи до такого состояния не дошли и собирались еще пройтись по Красной площади, погулять по вечерней Москве, а потом без оглядки на начальство отметить возвращение на Родину и помянуть погибших товарищей в каком-нибудь ресторане.
— Товарищи командиры, — вдруг обратился к ним один из наблюдающих за порядком штатских. — Не возьмете с собой танкиста? Он малость перебрал с заправкой, а в гостиницу ехать не желает.
Тот, о ком шла речь, стоял тут же неподалеку, слегка поддерживаемый за локоток заботливым служивым. Чем-то этот человек сразу вызвал в Борисе необъяснимую антипатию. Это был грузный человек с полным, словно набухшим лицом, плоским носом и тяжелым мутным взглядом.
— А что, ребята, действительно, возьмем танкиста на буксир, — весело отозвался на просьбу штатского моряк. — На свежем воздухе ему быстро башню проветрит. Наши своих не бросают!
Тут же состоялась передача майора. Он хоть и был изрядно пьян и с трудом держался на ногах, но вел себя вполне в рамках приличия и даже, икнув, обратился поочередно, сперва к прежним, а затем и к новым опекунам:
— Б-благодарю за службу! Салют, камарадос!
— Сразу видно, наш человек — «испанец»! — засмеялся артиллерист.
По дороге танкист и в самом деле заметно протрезвел и быстро перестал быть обузой своим спутникам. Новым товарищам он представился по фамилии Смирнов.
* * *Это была прекрасная прогулка. Уже на Красной площади москвичи окружили группу военных с новенькими орденами на парадных френчах, стали задавать вопросы. Награды в то время были большой редкостью. А практически все участники боев в Испании имели «Красное Знамя» или «Красную Звезду». Один из спутников Бориса, тоже летчик, только бомбардировочной авиации, должен был скоро вместе с Нефедовым получать из рук Калинина Золотую Звезду Героя Советского Союза. Пока же на груди Бориса красовался загадочный иностранный орден. Еще в мадридском госпитале Борис получил из рук командующего авиацией Испанской Республики Игнасо Идальго де Сиснероса высшую награду республиканцев — орден «Лавры Мадрида».
Столь повышенное внимание со стороны незнакомых людей немного смущало Нефедова. Но он приветливо и насколько возможно искренне отвечал на обращенные к нему многочисленные вопросы. Бориса удивляло, что людей интересует не только, что за орден красуется на его груди и за какой подвиг он его получил. Случайные прохожие хотели знать, что он за человек и чем живет. Такие как Нефедов — молодые «сталинские соколы», успевшие в свои 25 лет уже понюхать пороху, автоматически становились для народа кумирами и образцами для подражания. Борис видел, как внимательно слушают его даже убеленные сединами мудрецы, будто он знал про жизнь нечто такое, чего не ведают они. Это была высокая честь, и она ко многому обязывала. Молодой летчик высказывал свое мнение, когда его спрашивали: «Будет ли война и с кем?»; убеждал собеседников, что Красная армия достаточно сильна, чтобы дать отпор любому агрессору. Но при этом активно не соглашался с горластым умником в интеллигентской шляпе, который пытался убедить всех, что войны нам бояться нечего, так как мировой пролетариат сразу ударит в спину собственным буржуям и поможет СССР одержать быструю победу на чужой территории.
— На братский пролетариат, конечно, надеяться можно, — говорил Борис. — Только надо понимать, что одетый в форму вражеской армии рабочий и крестьянин — человек подневольный, часто одурманенный своей пропагандой. Чтобы немецкий или английский солдат повернул штык против своих капиталистов, он вначале должен увидеть, что Красная армия сильна.
Разгоряченный спором Борис не сразу обратил внимание на двух девушек, которые уже минут пять как стояли рядом. Одна из них попросила, чтобы товарищ летчик расписался в их с подругой школьных дневниках. Молодой мужчина немного смутился. У него было такое странное ощущение, будто его по ошибке принимают за кого-то другого. Прямо между пятерками и домашними заданиями Борис написал химическим карандашом теплые напутствия юным выпускницам.
«Как странно — думал при этом Борис, — кажется, только вчера я, как эти девушки, учился в школе и мечтал взять автограф у какого-нибудь известного летчика, полярника. А теперь вот сам оказался на месте кумира. Уж не сон ли это?»
* * *Конфликт с майором возник внезапно. Это случилось в бывшем торгсиновском[119] ресторане «Метрополь». Какое-то время все шло нормально до тех пор, пока Борис не пригласил на танец эффектную блондинку.
Хотя мысли об Ольге не давали Нефедову покоя, он вел себя так, будто все идет великолепно — пил, балагурил, танцевал. Нельзя было позволить себе расклеиться, стать слабым. Даже на войне, после тяжелых дневных боев и гибели товарищей, Нефедов обязательно шел на танцы — всем чертям назло!
Его партнерша неплохо танцевала, а ее спутник — сухенький старичок не возражал, что молодой летчик развлекает его спутницу, пока он пьет коньяк и закусывает. Несколько танцев подряд Борис импровизировал на тему танго и своего любимого фокстрота. Так как ресторан имел статус интуристовского, здесь играл отличный джаз.
Когда после третьего танца Борис проводил даму и вернулся за свой столик, майор-танкист фамильярно похлопал его по плечу:
— Умеете вы, летуны, устраиваться с комфортом! Пока мы на позициях грязь месили и сутками из танка не вылезали, вы слетаете на часок, а потом всю ночь танцуете «горизонтальное танго» со шлюхами в борделях Мадрида и Барселоны. Не война, а заграничное турне за государственный счет! И за такую увеселительную прогулку вам еще ордена вешают.
