Богдан Сушинский - Путь воина
– Так и говори. Что ты молчишь, полковник? – в это «полковник» Хмельницкий как бы вложил свое собственное представление об аристократизме высокого воинского чина, о святости которого только что размышлял.
Ганжа нервно передернул широкими – словно бы в каждом вырастало по булаве – плечами, почмокал, по своему обычаю, толстыми мясистыми губами.
– Если бы войска вел я, все они были бы посажены на кол. Но не здесь, а в Чигирине или в Корсуне. Чтобы народ видел, что мы не только воюем с польскими жолнерами, но избавляем этот край от высокородной шляхетской чумы.
Все еще стоя к нему спиной, Хмельницкий согласно кивал. Это даже удивило Ганжу: неужели поступит с ними так, как поступил бы он?
– А по мне, так их попросту следовало бы отпустить, – неожиданно заключил гетман. – Но только этого тебе и подобным потом никак не объяснишь.
– Да мы и не допустим, чтобы их отпустили!
– Еще бы! Коль уж вы вцепились в загривки… Словом, отправьте их в Чигирин. Пленниками. Там видно будет.
– Потоцкого, может, все-таки добить?
Только сейчас Хмельницкий оглянулся на Ганжу через плечо, да так и задержал взгляд.
– Добей, если рука поднимется.
– Только для того, чтобы зря не мучился.
– Сказал же, добей.
– Поднялась же твоя рука на все войско, поднимется и моя на Потоцкого, – все еще не верил в искренность его совета. – Я это к чему? Что-то реестровики да старшина начали жалеть его, охранять.
– Я приказал казачьему лекарю-саксонцу сделать все возможное, чтобы спасти этого воина и вернуть отцу, вернуть Польше.
– Чтобы очухался, собрал новое войско и принялся «щадить» нас с вами? Как «щадили» они четвертованием гетмана Сулыму или гетмана Павла Бута, прибывшего в Варшаву с охранной грамотой самого коронного канцлера.
– Знаешь историю казаков, полковник. Кто бы мог подумать? Кого казнили мы, кого казнили они… Не говоря уже о том, скольких посекли турки и татары. Собрав весь этот гнев, мы должны были бы изрубить полмира. И, оказывается, были бы правы. Были бы, конечно, если бы оставшиеся полмира не изрубили нас. Знаю, что полковник Глух уже сейчас упрекает меня в том, что привел татар. Разве не так?
– Я – Ганжа, а не Глух, – напомнил ему полковник, вежливо склонив, однако, голову.
– И пусть только кто-нибудь посмеет обидеть Потоцкого или Чарнецкого, – дал ему Хмельницкий понять, что аудиенция на холме, на краю побоища, завершена.
«Но даже после этой битвы я направлю королю письмо, – решил Хмельницкий. – Разгром ненавистного ему Потоцкого не должен становиться причиной нашего раздора».
– Савур, коня!
9
В нем закипала ярость иезуита, считавшего, что обращаться к Господу имеет право только он один, ибо только он один достоин обращаться к Господу.
Остальные же должны взирать на небеса с молитвенным страхом обреченных.
Автор
Его привели в резиденцию коронного гетмана и швырнули к ногам графа Потоцкого.
– Разъезд драгун подобрал его в степи, ваша светлость, – с негодованием доложил адъютант. – Этот солдат утверждает, что он – единственный, кто уцелел из всего корпуса, возглавляемого вашим сыном. Остальные изрублены казаками и татарами или же взяты в плен.
– Единственный? – скептически улыбнулся Потоцкий. Он вел себя как человек, понимающий, что его решили разыграть. Хотя трудно было представить себе, что на всем пространстве от Чигирина до Гданьска найдется хоть один безумец, которому могло бы взбрести такое в голову. – Это ты – единственный, кто уцелел из всего войска моего сына?
Солдат, его звали Войтеком Смаруном, уже не в силах был подняться с колен, даже если бы ему и разрешили сделать это. Но пока что граф не собирался снисходить до такого разрешения. В расползшихся сапогах, изодранном жупане, с волосами, сбившимися от пота и грязи в два комка, пехотинец оперся на руки и, казалось, уже даже не пытался поднять голову, чтобы взглянуть на своего командующего.
– Так что ты там говорил о корпусе, смерд? – брезгливо оглядывал его коронный гетман.
– Он погиб. Весь. Лишь немногие попали в плен. В основном офицеры, за которых татары могут получить выкуп.
Вальяжно раскинувшись в кресле, Потоцкий невозмутимо процеживал сквозь зубы крепкое, сладкое вино.
– Ты – ничтожный дезертир, поэтому я прикажу повесить тебя.
– Повесьте, ваша светлость, – обреченно махнул рукой солдат.
– Скажи честно: где остальные?
– Там, – махнул солдат куда-то в сторону двери.
– Где «там»? – помрачнело лицо Потоцкого. – Говори все, что знаешь, иначе я прикажу подвесить тебя за ребро на крюк.
– Под Желтыми Водами, – едва слышно произнес солдат.
Потоцкий вопросительно взглянул на адъютанта и хорунжего, который возглавлял разъезд драгун, задержавших этого скитальца степей.
– Он сказал: «под Желтыми Водами», – объяснил хорунжий, побледнев так, словно допрашивали не спасшегося, а его самого! – Когда мы выловили этого солдата, он говорил мне то же самое.
Этот безусый офицерик еще и в глаза никогда не видел коронного гетмана, грозность и склонность к скорой расправе которого давно стали притчей во языцех. А тут сразу приходится давать объяснения.
– Где это? Что такое – Ж?елтые Воды? – неожиданно занервничал граф, поддаваясь сугубо отцовскому предчувствию.
Пехотинец и командир разъезда недоуменно пожали плечами.
– Я спрашиваю: где это? – чуть не сорвался на крик Потоцкий, обращаясь уже только к пехотинцу.
– У истоков реки Желтой. Это приток Ингульца, – вдруг вспомнил майор Торуньский. – Там очень болотистая местность. Так мне объяснил один драгун из разъезда хорунжего. Судя по тому, что рассказывает этот оборванец, сражение произошло как раз на этом болоте. Драгун знает местность.
– В урочище Княжеские Байраки, – натужно прохрипел Смарун. – Это и есть пекло, в котором водится вся земная нечисть.
– Так что же произошло с корпусом? – поднялся Потоцкий. Сняв со стены саблю, он оголил клинок и кончиком его приподнял подбородок солдата. Он вел себя так, будто перед ним был не поляк, не его воин, а пленный враг. – Что ты видел? Что лично ты видел?!
– Я был среди тех последних, кто сражался в самом урочище. Когда я понял, что все, мы разгромлены, то притворился убитым. Там их много лежало: под кустами, на болотных кочках – раненые, убитые. А потом, когда повели пленных и собрали трофеи, я уполз в заросли. Ночью пробрался через лес и ушел в поле. Все эти дни я скитался. Ради Христа, дайте мне что-нибудь поесть, иначе я умру… – всхлипнул пехотинец, буквально поразив графа нелепостью своего поведения и мизерностью просьбы.
Состояние дезертира Потоцкого не волновало. Слушая его рассказ, он оттягивал момент, когда следовало задать самый важный вопрос: что произошло с командиром корпуса, с его сыном? Только потому, что граф не спешил с этим вопросом и до боли в сердце боялся ответа на него, он приказал адъютанту дать беглецу чего-нибудь попить. Этот солдат должен выжить. Он ему еще не раз понадобится, если только действительно является одним из немногих оставшихся в живых…
Солдата куда-то увели, точнее, утащили. Несколько минут отхаживали, чем-то поили-кормили. Успели даже слегка переодеть и отмыть лицо. После чего вновь ввели в кабинет коронного гетмана и без разрешения хозяина усадили в одно из свободных кресел.
– Пока вы будете расспрашивать, он не умрет, – со знанием дела заверил Торуньский. – Вот только знает он немногое.
– И я бы не очень-то доверял ему, – добавил хорунжий. – Мало ли чего способен наговорить солдат, дезертировавший с поля боя.
– Но я не дезертир! – неожиданно резко перебил его солдат. На вид ему было не более двадцати. Очевидно, из новобранцев, которых нахватали по разным имениям да по городкам из обедневших польских семей. – Я так и понял, что вы принимаете меня за дезертира. А я сражался честно. Вот вам крест. На коленях, на Библии поклянусь.
Смарун пытался сползти на пол и встать на колени, однако адъютант своевременно придержал его и вновь затолкал в довольно глубокое, обтянутое тонкой свиной кожей кресло.
Хорунжий намерен был оспорить его клятвенные заверения, однако Потоцкий презрительно бросил:
– Выйдите вон, хорунжий. Вы, адъютант, останьтесь.
Коронный гетман налил себе в венецианский бокал немного вина, отпил несколько глотков, не спуская при этом глаз со скитальца.
– Ты, солдат, знаешь, что командующим этим корпусом был граф Стефан Потоцкий?
– Знаю, ваша светлость.
– Знаешь, что он – мой сын?
– Ваш сын?! – ужаснулся скиталец. – Нет, ваша светлость, этого я не знал. И никогда не видел его, потому что только три недели как в армии.
– Во время сражения ты тоже не видел его? Ты не видел, как он сражался и что с ним произошло?
– Не видел. Но слышал, как кричали: «Потоцкий погиб. Потоцкий!» Вы уж извините, ваша светлость. Потом об этом переговаривались наши офицеры. Один из них сказал, что Потоцкий смертельно ранен. И слышал, как казаки жалели, что не смогли взять живым Потоцкого. Я ведь просидел в том болоте ночь и весь день. Господин Барабаш тоже убит казаками, которые взбунтовались против него. Но это произошло еще раньше. Все казаки и драгуны перешли на сторону Хмельницкого. Уходя из лагеря, мы передали казакам пушки и отпустили казаков королевского реестра.
