Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой
А слева фигуры убегающих, подгоняемые черными вспышками дзинькающих мин. Толя заторопился следом за бегущими, не успев сообразить, что он все еще не поднялся с колен. Поверил окончательно: ранен, останется… И тут увидел Головченю. Позвал.
– Ранен? – Бородач подбежал.
Толя схватился за него, встал, снова почувствовал под собой ноги.
Он скоро потерял Головченю в кустах. Зимнее пальто камнем висело на плечах.
Откуда тут болото? Ночью, когда пробирались сюда, его вроде не было. Пошел шагом, с трудом вытаскивая из холодной грязи отяжелевшие ноги.
Ревом преследуют пулеметы, мины ложатся где-то впереди, вспомнилось, что там еще одна дорога, которую перекрывал с первым взводом Царский и на которой теперь неизвестно кто… Но Толей овладело непонятное безразличие ко всему, что может ждать его. Выбросил на ходу гильзу и, не вкладывая в магазин запасные патроны, зарядил винтовку оставшимся, единственным.
Затрещало в кустах – сквозь вязкое, усталое безразличие не пробивается даже испуг. Да это свои: вон Круглик, Шаповалов… Толе никто не удивился, никто не поражен, что после всего он живой, заметили только, что он без шапки. А еще Головченя обязательно наболтает, как Толя убегал, не встав с колен. Надо было шапку захватить – побитую, в клочьях ваты. Даже дико, как теперь важно, поднял или не поднял Толя свою шапку. Как тогда с винтовкой… Черт, никак не привыкнет Толя к войне этой. Всякий бой – словно первый. И словно последний. Ведь могут же другие. И не лезут друг к другу с откровенностями: кому что подумалось, показалось, да что почувствовал. Вот у этого тихого маленького бурята Алсанова все было просто, и слушают его охотно.
– Прямо на меня наезжает, я поднял винтовку вверх, а он глядит на меня, а трубка из-под усов вываливается… А девка ка-ак закричит!..
Не в молодого немца выстрелил Алсанов, тот, наверное, успел свалиться, он-то и застрочил. Нет, Толю спереди, не сбоку ударило. Самая макушка и теперь болит.
– Что-то трофейщики наши без автоматов, – усмехается Шаповалов.
– Это не с бобиками! – говорит Коренной. – Воевать умеют, ничего не скажешь.
– Ничего, добрались и до них, – радуется Молокович, – я насчитал шестнадцать подвод, которые выехали под пулеметы. Из этих навряд кто уцелел. Аж гудело!
В Костричник приходили, собирались группами. И каждой группке кажется, что она была основная, а другие куда-то затерялись. Лучше всего тем, кто был с Царским, – эти уже наверняка знают, что затерялись не они – другие.
– Сто убили? – не столько спрашивает, сколько убеждает Волжака командир роты.
– Хорошо, если четверть.
– Не-ет, – требует Царский, дергая Волжака за портупею, – сто!
– И ноль-ноль, – добавил кто-то в толпе партизан.
Царский грозно оглянулся.
А здесь уже и «пахари». Старик в кожухе все усмехается, как знакомым, молодой стоит в сторонке, все еще держит свою длинную хворостину.
– Молодец, дед, что не показал вида, – говорит Волжак, помахав рукой перед лицом, как тогда пистолетом. – Кому сейчас плохо, так это тем двум казакам. Увидели деревню – и назад. Разведчики, такую их!..
– А к вам немцы не прицепятся? – беспокоится за «пахарей» Молокович. – Тоже впереди шли.
– Як увидел – лежите вы, – не перестает похваливать партизан, а заодно и себя старик, – ну, думаю, вот вам, германы, и мина, вот вам и «матка-яйко»…
– А девка откуда? – спрашивают у старика.
– Ихняя. Сделалась ихняя… И волы ихние, а были совхозные.
– Ну, теперь волы наши. Вон как бегают бабы. Угостим вас котлетами.
Все хорошо, вот только голова у Толи не прикрыта, и это бросается в глаза. Так и жди, что начнут разговор. А еще Головченя появится – по-доброму, без ножа, а зарежет. Его хлебом не корми, дай рассказать.
Странно являлись в Костричник группы первой роты. У одного партизана в руках лишняя фуфайка.
– Катина одежонка. Бежали, попросила поднести.
Еще одна группа пришла, и тоже с трофеем – Катина винтовка.
Высокий рябой партизан, весь скособочась от смущения и недоумения, объясняет трубным басом:
– Попросила поднести. Глядь я, а ее нету – пропала.
– Посмотрим, что третий принесет! – грохочет Царский. – Го-го-го!
А командир первой роты Железня даже побелел от злости.
С третьим появилась сама Катя. Она счастливо улыбается. Круглое, румяное лицо, растрепавшаяся белая прическа – картинка: осеннее яблоко, брошенное в солому! Сейчас этому «яблочку» влетит.
– Если еще… – подошел к ней Железня.
– Ой, ножки замлели, так бежали, – сказала Катя и оперлась о высокое плечо командира первой роты. Углы на лице Железни еще больше заострились, но тонкие губы начинают растягиваться, вот-вот получится улыбка. Но нет, Железня отдернул плечо, сказал:
– Здесь тебе не кухня. Поняла?
Все, что происходит, радует Толю, потому что отвлекает внимание от него, от непокрытой его головы. Но тут он увидел Головченю: несет свою придуманную бороду!
– Толя, мать ищет тебя. На том поселке она! – кричит Головченя.
Мимо колхозного гумна, где под стеной много партизан, Толя заспешил к поселку.
Увидел мать издали: черная плюшевая жакетка, теплый платок. Новость – Лина с винтовкой. Ее еще не хватало сегодня! Они уже узнали Толю, показывают на него друг дружке. Что говорят, о чем думают, догадаться не трудно, зная, что они видели и слышали Головченю.
Лина сразу – руку к Толиной голове. Он поспешно отступил назад.
– У тебя растрепались… – сказала Лина и отчего-то покраснела, заставив покраснеть и Толю.
– Вот, сынок, – невесело сказала мать, тоже глядя на его волосы. Дались им Толины волосы! – Наверное, очень напугался? Вася рассказывал…
– Хорошенькое «напугался»! Стукнуло по башке, будто палкой.
Посмотрел на мать и понял, что – дурак, что не должен был этого говорить.
– Да нет – по шапке, – засмеялся, что складно получается. – Получил по шапке.
– Какой ты худой, – сказала мать, – одна голова осталась, на шее можно хрящики пересчитать.
«Какая ты красивая!» – готов был сказать Толя Лине. Стоит в пальтишке, тоже, как у Толи, коротковатом, школьном, на голове у нее серый платок, а брови – такие черные, а веснушки – такие детские, а сама – такая взрослая! Вся светится счастьем, каким-то своим, женским.
– А я к вам, – объявила Лина.
Ага, вот в чем дело!
– Захотелось и ей во взвод, – сказала мать.
– Ой, Анна Михайловна, я чуть-чуть…
– И Толя чуть-чуть… А теперь – посмотри на него!
Нет, вы посмотрите на Толину мать! Ей определенно доставит удовольствие, если и другие будут видеть ее сына никудышным, заморышем. Ну вот, пожалуйста: лезет пальцем за воротник. Что-то дрогнуло, Толя ощутил, как что-то задрожало в нем от ее жалеющего прикосновения.
– Оборвыш ты мой, грязный…
– А у нас сегодня котлеты. – Толя старается переменить разговор.
– Ну, а как у тебя теперь с животом?
Нет, хоть бы эта Лина куда-либо провалилась на часок, пока мама выговорится. Никогда с ней такого не было. Или она тоже, как Толя, устала? Устала быть спокойной, приличной матерью.
XI
Кажется, что может измениться во взводе с приходом одного человека. А изменилось, когда появился Волжак. Вот и Толя переменился.
Пришла во взвод Лина – ожило и еще что-то. И не в одном Толе.
Без конца караулы, секреты, вылазки к Низку, где напуганные полицаи каждую ночь жгут, чтобы не так темно было, сараи и дома. Люди устали, и кажется, ни на что другое, кроме войны, нет у них ни сил, ни времени. А вот поди же: охота им хлопотать еще и вокруг Лины. Началось что-то вроде соревнования с первой ротой: чья девушка лучше. С завистью рассказывают (так, чтобы Лина слышала), какая смелая и находчивая на слово Катя, как умеет «отбрить».
– Идут они. Железня подает команду: «Стой!», а кто-то добавляет: «Курок набок!» Ну, знаете, человек не лошадь, на ходу не умеет. А Катя не растерялась…
Лина вскочила и – вся пунцовая – за дверь.
– Ты же образованный, говоришь, в газете работал, – упрекает Светозарова Молокович.
Но многим нравится то, как умеет Светозаров заставить Лину покраснеть. Вернее, нравится им сама Лина, когда вот так краснеет. На словах завидуют первой роте, а сами рады, что «ихняя» не такая, как Катя.
Живет Лина отдельно, у старушки какой-то, иногда в гости приходит, ее усаживают за стол, и все хорошо, пока не захочется какому-нибудь нахалу еще раз увидеть, как Лина краснеет.
– Быстро что-то волов сожрали, – отметил Круглик.
– Еще бы, – подхватывает Светозаров. – Выбежал я за сарай в тот день, когда волов зарезали, а там вся рота во главе с Царским. С голодухи…
– Вонючие у тебя шуточки, – не выдержал Коренной.
И вот однажды явился Светозаров и как бы между прочим сообщил:
– А наша-то, стеснительная… Похаживает туда Царский. Третий вечер замечаю.
– Смотри какой… замечательный, – сказал Коренной.
И другие вначале вроде на Светозарова озлились, но скоро, и даже как-то очень охотно, поверили ему. Даже Молокович:
