Антон Кротков - Последний вираж штрафбата
Так что Тюхис все очень точно рассчитал, решив, прежде чем выходить на руководство с докладной запиской о вскрытом им заговоре, провести мощную артподготовку, зарядив нужными фактами самого «принца-инфанта».
— Значит, правду ребята про тебя говорили, что ты король провокаторов, — презрительно глядя в мгновенно похолодевший глаз двуногого пресмыкающегося с изуродованным лягушачьим ртом, констатировал Нефедов. — Всю жизнь ты из кожи вон лезешь, чтобы выслужиться на своей собачьей работе. Только с хозяевами тебе не везет: не ценят они вашего легавого брата. Вон, глаз потерял, а все шустришь. Неужели ты думал, что я соглашусь участвовать в твоей грязной игре?
— У тебя нет другого выхода, дружище, — сладко проворковал Тюхис. — Вспомни об Ольге.
Некоторое время одноклассники молча рассматривали друг друга, пытаясь оценить степень опасности противника. Не выдержав прямого взгляда Нефедова, Артур отвел глаза и вздохнул:
— Я ведь действительно желаю помочь тебе и ей. Твоя жена всегда была красивой женщиной — умной, благородной, тонкой… Представляю, какой ты ее сегодня нашел… Что, она сильно изменилась? М-да-а… Оно и понятно, в последнее время бедняжке пришлось столько страдать! Ты ее последняя надежда в этой жизни… Тебе ведь пришлось оставить жену этим похотливым скотам из тюремной больницы? Сочувствую… Может, все-таки выпьешь?
Изольда уже наполнила бокалы вином, порезала на куски огромного фаршированного гуся и удалилась. Артур заткнул за ворот салфетку, взял в руки столовые приборы и неспешно приступил к трапезе. Орудуя вилкой и ножом, он предупредил:
— Имей в виду: женский организм, особенно такой хрупкий, как ее, не в состоянии долго выносить того, что творится в наших тюрьмах и лагерях. Это я тебе как знаток говорю.
Борис подскочил к Тюхису, схватил его за грудки, вытащил из-за стола и встряхнул так, что у чекиста лязгнули зубы и бутылка вина на столе опрокинулась, залив белоснежную скатерть темно-красным вином, очень похожим на кровь.
— Шкура! Послушай, ты, сволочь, если с Ольгой что-нибудь случится, я тебя…
— Убьешь? — равнодушно подсказал Артур и усмехнулся: — Испугал! Может, этим ты только окажешь мне большую услугу. Знаешь, каково продолжать жить физическим уродом после того, как через твой череп рикошетом прошлась пуля? По несколько раз в сутки пригоршнями закидывать в себя обезболивающее, снотворное, антидепрессанты, прочую химическую дрянь, лишь бы только как-то пережить очередной проклятый день…
Борис разжал кулаки, выпуская Артура. Тот оправил на себе пиджак и похлопал летчика по груди:
— Ну-ну, понимаю. Конечно, такое сделать не просто… в первый раз. Но ты сейчас думай лишь о ней, о том, как увезешь Ольгу из этого проклятого города к морю, как обещал. Я помогу вам двоим тихо исчезнуть для прежних врагов и друзей, по этой части я большой мастак. У вас будет все, чтобы начать жизнь с нуля: новые документы, биографические легенды, деньги…
В этом покровительственном похлопывании и тоне Артура чувствовалась уверенность победителя. Профессиональный ловец человеческих душ все верно рассчитал, устроив Нефедову свидание с накачанной наркотиками женой перед предстоящим им разговором. Но то, что упрямый одноклассник вдруг снова тихо, но твердо выдавит из себя «нет», его вконец озадачило. Нефедов с удовлетворением уловил мгновенное замешательство чекиста. Удивление Тюхиса вылилось в ярость:
— Хорошо, тогда я стану присылать твою женщину тебе частями — по большим советским праздникам!
Артур впервые повысил голос. Вообще-то он не любил крика и кровавого мордобоя, предпочитая интеллектуальные пытки. Крушить ребра подследственному полицейской дубинкой, ломать несговорчивым клиентам пальцы дверью — для этого большого таланта не надо. А вот вычислить все болевые точки «пациента» и втыкать в них иголочки — одну за другой — по силам не ремесленнику, но художнику! Да, таков был его обычный стиль, но только не теперь. Само присутствие рядом человека, которого Тюхис с юности люто ненавидел каждой своей клеточкой, не позволяло ему сохранять разум холодным, как завещал Железный Феликс. Поэтому к черту изощренную тонкость!
— Что ты предпочитаешь получить вначале, на первое мая — ушко возлюбленной со знакомой родинкой возле мочки или пальчик, на который ты когда-то юношей так трогательно надел обручальное самодельное колечко, сплетенное тобой из проволоки?
Борис старался говорить ровным твердым голосом, чтобы ушлый негодяй не почувствовал его страх за жену.
— Послушай, Артур, зачем ты втягиваешь Ольгу в наши мужские дела? Ведь ты же любил ее, я знаю.
— Я и сейчас к ней отношусь особенно, — сказав это, высокий статный мужчина сразу как-то сгорбился, потерял выправку, словно пиджак, под которым подломились плечики. Тюхис отвернулся от Бориса, отошел к окну и стал убежденно говорить, даже не столько Нефедову, сколько самому себе, что в интересах дела надо уметь переступать через личные чувства, иначе ничего не достигнешь. При этом Артур крутил в руках увесистый бронзовый подсвечник в виде статуэтки Наполеона, взятый им со стола.
— Впрочем, ты прав, я не стану ее убивать, — вдруг передумал он и аккуратно поставил статуэтку на место. — Тюремный врач говорит, что если курс инъекций специальных препаратов продлить еще дней на десять, то пациентка превратится в овощ.
Артур снова метнулся к ненавистному сопернику, который когда-то украл у него единственную женщину, которую он по-настоящему любил в своей жизни. Тюхис с негодованием закричал вмиг осипшим голосом.
— Да пойми же своим тупым солдафонским умишком: ее сознание вот-вот необратимо распадется на кусочки, как рассыпанная по полу коробка со стекляшками для мозаики! Останется лишь физическая оболочка, а той Ольги, которую мы с тобой знали и оба любили, больше не будет, никогда!
Перекошенное лицо калеки дергалось, словно в конвульсиях. На щеки Бориса летела слюна из изрыгающего проклятия в его адрес рта.
— Как же я тебя ненавижу! И почему она выбрала такую примитивную устрицу, как ты!
В глазу «циклопа» заблестела слеза. Поразительно! Но, кажется, серийный убийца и в самом деле чувствовал себя адвокатом, пытающимся спасти невинную жизнь.
Чуть ли не в первый раз в жизни Нефедов не знал, как ему поступить. Борис стоял, словно громом пораженный. С одной стороны, он ни при каких обстоятельствах не мог подписать донос на честных людей. Но с другой — у него теперь просто язык не поворачивался в очередной раз ответить склоняющему его на предательство мерзавцу «нет». Ведь это означало бы дать свое согласие на то, чтобы палачи в белых халатах из тюремной больницы своими уколами превратили мозг возлюбленной в труху. И все-таки он должен был выдавить из себя твердое: «Я отказываюсь».
Нефедов кардинально отличался характером от тех изначально порядочных людей, которых в разное время Тюхису удалось сломать и превратить в предателей. В страшные годы массовых репрессий появилось особенно много сдавшихся, напуганных и потому переставших бороться, чем действительно побежденных. Но Борису легче было умереть, чем пойти на подлость. Как бы ни прижимали его к стенке, он никогда не встанет на сумеречный путь предательства. «Пока ты не сдался, ты не побежден» — такое у этого человека было жизненное кредо. Прирожденный воин, он всегда умел сражаться до конца за себя, за дорогих ему людей, и сломить его было невозможно. Много раз Борису приходилось заглядывать в бездонные зрачки смерти, и всегда он находил выход из, казалось бы, совершенно безнадежной ситуации, как тогда в Испании в тридцать восьмом…
…Под крылом расстилалась широкая долина, окаймленная горами. От снежных вершин веяло прохладой. Накатывающие с северо-запада огромными белыми клубами облака нисколько не тревожили пилота. Можно было не бросать то и дело тревожные взгляды в сторону облачного фронта, опасаясь не проморгать внезапно вынырнувшего из облака врага, ведь Борис находился в собственном тылу за десятки километров от передовой.
Долина меняла свой цвет от светло-изумрудного до чернильно-синего. Хотелось приземлиться и хотя бы на полчаса забыть о войне, обо всем на свете, вдохнуть аромат сочных трав и цветов, подставить лицо степному ветру.
Но именно оттуда, казалось, из самой высокой травы шустрым кузнечиком выпрыгнул выкрашенный в зеленый цвет тупорылый ястребок. Видимо, он появился со стороны горного перевала и незаметно прокрался над самой травой. В какой-то момент Борис понял, что к привычному гулу двигателя собственного самолета и свисту ветра добавился новый, незнакомый ему звук. Появился запах выхлопа чужого мотора. Нефедов оглянулся и уперся взглядом в знакомый силуэт.
— Вот так фокстрот! — помнится, только и смог ошарашенно вымолвить он тогда.
