Борис Крамаренко - Плавни
— Можно и на свадьбу, дядя Остап, только без попа. На ком женишь?
— Прокофия Пруна дочку высватал.
— Это Катеринку?
— Ее.
— Хорошая дивчина. Немного мне сродни доводится. Ну, а как сосед Пруна, Степан Черешня, выдал свою дочку?
— Нет. Ух, и красавица же… — Он пытливо посмотрел на Андрея и тронул рукой седые усы. — Андрей Григорьевич, сосватать тебе, может?
— Что?! — вздрогнул Андрей.
— Чего вскидываешься? Человек ты молодой, не годится тебе бобылем жить.
— Много еще боев впереди, может, чья шашка сосватает.
— Все под богом ходим. Ты с этим не шути. Ты скажи только… мигом вас обкручу.
— Да чего ты, скажи на милость, меня женить вздумал?
— Что, аль другую любишь?
— Может, и люблю…
— То–то я примечаю, ты худеть стал.
Андрей хотел рассердиться, но в тоне Капусты было столько теплоты и участия, что у него не хватило духа резко ответить старику.
…Генерал Улагай не опасался нападения красных на Ахтарский порт и не спешил создать там крепкий гарнизон. Он считал, что все войска должны быть собраны в железный кулак и нанести сокрушительный удар по Екатеринодару. Для движения на Бриньковскую и Каневскую он отделил лишь небольшую часть десанта.
Когда Андрей, вырубив оставленную Улагаем в Ахтарском порту команду, занял его своим отрядом, Улагай неожиданно для себя очутился без тыла. Вдобавок между ним и генералом Бабиевым вклинились части Девятой армии и Уральская кавбригада, угрожая его бесчисленным обозам с обмундированием, снаряжением и оружием. Не предвидел Улагай многого: и подхода частей Девятой армии, и упорного сопротивления красных у Бриньковской, а главное — того, что казаки, в подавляющем большинстве своем, останутся глухи к призыву барона Врангеля влиться в ряды Русской армии. Пожар, зажженный умелой рукой, не получал достаточно горючего материала и стал затухать. Вместо широкого потока добровольцев — принудительная мобилизация. Вместо радостной встречи «освободителей» — упорная борьба с «освобождаемыми» за каждую пядь земли.
Казаки не верили больше генералам и не хотели ссориться с Советской властью. Не помогло и воззвание Улагая к иногородним, обещавшее казачье звание тем, кто добровольно придет на призывные пункты. Надеть казачьи черкески пожелали лишь сынки лавочников да кое–кто из богатых хуторян, остальные предпочитали отступать вместе с Порфирием Кадыгробом на Тимашевку, оказывая сопротивление врангелевцам в каждой балке, за каждым курганом.
Формирование Первого армейского казачьего корпуса явно замедлялось, а красные все время стягивали войска в Екатеринодар. Формирование же Второго корпуса совсем сорвалось из–за неудач Алгина и Бабиева.
Не могли не повлиять на судьбу десанта и дошедшие до станиц вести о переломе на Крымском фронте. Красная Армия уже не отступала. Она закреплялась на отбитых рубежах, готовясь перейти в контрнаступление.
…Андрей, заняв Приморско — Ахтарскую, ночью, при мерцающем свете каганца, писал донесение командиру: «Приморско — Ахтарская полностью очищена от белогвардейцев. Захвачено богато английского обмундирования, винтовок и патронов. Нашей батареей подбит один из трех пароходов, которые вздумали обстреливать нас из пулеметов и пушек…
Обмундирование и оружие подсчитывается, после чего будет отправлено под усиленной охраной через Бриньковские плавни в Каневскую, а оттуда в Ростов.
О танках тут ничего не знают. Бронеавтомобили же Улагай взял с собой. Пленных разбил на две партии — мобилизованных и добровольцев. Первую партию отпустил по домам. Вторую, двадцать три человека, расстрелял. Семенной».
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
С тех пор как штаб «Повстанческой армии» вынужден был снова уйти в плавни, в землянке полковника Дрофы жили, кроме него, генерал Алгин, полковник Сухенко и есаул Гай.
Генерал Алгин, поджав под себя ноги, сидел на койке и сосредоточенно курил трубку. Его окутывали густые облака сизого дыма. Полковнику Дрофе, прохаживавшемуся по комнате, временами казалось, что маленькая фигурка генерала вот–вот оторвется от койки и улетит вместе с дымовым облаком в полуоткрытый полог входа.
Сухенко, размотав перевязку, осматривал свою левую руку. Рана была пустяшной: пуля пробила ладонь навылет, — но рука почернела и вздулась. «Йодом бы залить…» — подумал Сухенко. Но йода не было.
Дрофа подошел к Сухенко и, взглянув на его руку, сказал насмешливо:
— Домахались руками, пока пулю не поймали. А теперь руку отрежут… ежели раньше от заражения к праотцам не отправитесь.
— Вашу же, полковник, пехоту останавливал, когда она от красных драпала, — огрызнулся Сухенко.
Дрофа ничего не ответил и снова зашагал по комнате, глубоко засунув руки в карманы офицерских рейтуз.
Он понимал, что если Алгин молчит уже около часа, непрерывно затягиваясь табачным дымом, значит, он думает за всех и, наверное, придет к неплохому решению. Уж, конечно, не этот юбочник Сухенко может найти выход… Волочиться за первой встречной бабой, лихо протанцевать мазурку или наурскую, смело мчаться во главе конной казачьей лавы, — это он может, это его жизнь. А вот хладнокровно, как в шахматной игре, рассчитать, взвесить обстоятельства, подметить слабые стороны противника, найти выход из волчьего капкана, в который они попали, — на это Сухенко не способен.
…А положение штаба и отряда действительно препаршивое. Теперь вся надежда на силы десанта. Уральская бригада, очевидно, уже прибыла, иначе Семенной не бросил бы против Алгина всю свою конницу. Но уральцы не смогут задержать надолго Бабиева, и он уже, должно быть, подходит к Каневской… Семенному же придется срочно перебрасывать навстречу десанту все силы гарнизонов. И если в Каневской при подходе Бабиева вспыхнет восстание, то положение может быстро измениться…
Полог входа зашевелился, и в комнату, пригибаясь под притолокой, вошел Гай. Он поставил на стол две манерки с пшенным кулешом и шутливо проговорил:
— Кушайте, господа, изысканное блюдо… Впрочем, не падайте духом: кулеш с индюшатиной.
Дрофа достал с полки четыре ложки, несколько белых сухарей.
Гай зачерпнул ложкой кулеш и подал генералу, тот подул на ложку и попробовал.
— Вкусно… только соли маловато.
— Последнюю высыпал.
Ели жадно, обжигаясь горячим хлебовом.
Алгин первый отложил ложку и, вытерев платком усы и бороду, посмотрел на Дрофу.
— Придется переформировать отряд… свести его в один батальон с конной разведкой… и ночью попытаться вырваться из этого чертова болота. Красные сейчас, должно быть, заняты защитой Каневской от Бабиева.
— У нас много тяжелораненых. Куда мы их денем? — спросил Сухенко.
— Таких раненых надо будет прикончить, — спокойно проговорил Дрофа и вытащил из кулеша кусок мяса.
— Ну, это уж… — вырвалось у Сухенко.
— Что? — спросил Дрофа.
— Подлость, вот что! — Сухенко отшвырнул ложку и порывисто поднялся.
— Я не дам добивать своих раненых бойцов, — мрачно откликнулся Гай и тоже встал.
— Садитесь, господа, обсудим, — приказал спокойно Алгин. Сухенко и Гай нехотя сели. — Сейчас Русская армия терпит большие затруднения. По последним сведениям, большевики стягивают против нас крупные силы. О действиях группы полковника Назарова тоже вести неутешительные. Вопреки всем надеждам, донское казачество не восстает по пути движения назаровского отряда… Нам совместно с десантом необходимо во что бы то ни стало захватить Кубань и срочно провести мобилизацию. Этим мы сильно поможем Русской армии. Генерал Улагай уже двигается на Екатеринодар. Очевидно, он проводит широкую мобилизацию в занятых станицах. Нам надо выбраться отсюда, поскорей соединиться с генералом Бабиевым и немедленно приступить к формированию Второго конного корпуса. И время и возможности у нас весьма ограниченные. Гуманность, Анатолий Николаевич, дело хорошее, но… С тяжелоранеными нам не прорваться. Оставить их здесь тоже нет смысла. Они либо погибнут, либо попадут в руки красным и могут выболтать многое… Поэтому, как ни жаль, но таких раненых придется умертвить. И придется это дело организовать вам, Марк Сергеевич.
— Будет сделано.
Гай молча встал и вышел из домика. Сухенко принялся забинтовывать руку.
— Анатолий Николаевич, я поручаю вам подобрать человека, или даже двух, и послать их спешно к генералу Бабиеву. Надо сообщить ему о нашем положении. Записку напишу я.
— Слушаюсь. Если разрешите, я пошлю старшего урядника Шеремета. Он отлично знает плавни и все ближайшие пути к Каневской и Бриньковской.
— Хорошо, пускай сейчас же собирается. Через час после его отъезда высылайте второго гонца. Я напишу две записки.
