Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя
Когда катера подошли к минному полю, наступила ночь. Катера шли в кильватерном строю без огней. Луна еще не взошла, море было спокойным, лишь белые буруны от форштевней кораблей были далеко видны. На гладкой поверхности моря сигнальщики искали подходный буй, от которого надо было ложиться курсом на Херсонесский маяк. Но плавучего буя не было, не включали больше даже затемненный огонь Херсонесского маяка.
Впереди по ходу кораблей на покрасневшем небе показались резные силуэты Крымских гор. От берега по воде доносился глухой гул. И уже через несколько миль стали видны вспышки разрывов снарядов, в небе, словно догоняя друг друга, мелькали трассирующие пули. Теперь уже ясно был виден берег, и Глухов повел катера мимо разрушенного Херсонесского маяка к причалам Стрелецкой бухты. Катера шли средним ходом, по боевой тревоге стояли матросы у пушек и пулеметов, готовые ко всяким неожиданностям.
Глухов уже видел, что это не луна подсвечивала небо и горы: над городом стояло зарево пожаров.
При входе в бухту головной катер, где находился Глухов, был обстрелян с берега из автоматов. Застопорив машины, Глухов прислушался к ночному шуму и выстрелам. Стреляли немцы.
Глухов включил моторы и дал сигнал катерам действовать самостоятельно. Часть катеров пошла в Казачью и Камышовую бухты, а остальные — к новой пристани у 35‑й батареи.
В Камышовой бухте Глухов пришвартовал катер у небольшой деревянной пристани. На берегу оказалось множество людей, незаметных с катера в темноте. Лежали на земле раненые, звякало оружие, суетились санитарки. Люди приносили пресную воду, перевязывали друг другу раны, разыскивали земляков и однополчан, делили последнюю щепотку табаку на две тоненькие цигарки. Морской пехотинец в бескозырке и солдатской гимнастерке попросил у Глухова «одолжить табачку». У Глухова табаку не оказалось, ему стало почему–то неловко, и он крикнул на катер вахтенному матросу:
— Скажи ребятам, у кого есть курево, пусть тащат на берег!
В бухте у уреза воды чернел высокий корпус разрушенной плавучей батареи. На открытой палубе ее виднелись темные фигуры матросов.
Глухову казалось, что все по–прежнему на крымской земле, и в то же время он чувствовал, что что–то изменилось. Он видел неторопливые движения и усталое спокойствие одних, и непотушенный огонь ненависти и ярости к врагу у других. Они не просили табачку, а требовательными голосами спрашивали, привезли ли снаряды и патроны и есть ли на кораблях гранаты. Черные и обожженные, они жадно пили холодную воду и, перебросив автоматы на грудь, снова уходили в темную ночь, на последний рубеж обороны Севастополя.
Катер Глухова, как и другие, ушел из бухты перед рассветом. Принятых за ночь тяжелораненых бойцов разместили в кают–компании и восьмиместном кубрике. Легкораненые расположились на верхней палубе и на корме за ходовым мостиком.
В предрассветной мгле в море, уже за минными заграждениями, на катер Глухова налетели четыре «юнкерса». Они разделились попарно и заходили с носа и с кормы катера. Первыми отделились бомбы кормовой группы, и Глухову казалось, что они лягут по корме, и он дал полный ход вперед. И в ту же минуту он увидел, как «юнкерсы», заходившие с носа, сбросили бомбы, и летели эти бомбы прямо на катер. Глухов успел поставить ручку телеграфа правой машины на «полный назад», и машины заработали враздрай. Задрожала палуба катера, белым гребнем поднялась вода по корме, и нос стал уходить вправо. Глухов снова поставил ручки телеграфа «вперед», и катер, присев на корму, рванулся вперед. Уже видно было, что бомбы упадут по левому борту катера. И вдруг бомба шлепнулась об воду, подпрыгнув, перелетела через нос катера и разорвалась у правого борта. Осколки ударили в форпик катера, полетели на мостик. Катер с ходу зарылся в воду, казалось, что ему оторвало нос. Тяжело был ранен в грудь командир катера Осадчий и контужен помощник командира. Сорвалась с фундамента и была повреждена носовая пушка. Но моторы, несмотря на сотрясение, работали, и катер, набрав полный форпик воды и теряя скорость, продолжал уходить в море. Высокие берега Крыма уже начали таять за горизонтом, закрываясь белыми пухлыми облаками, вечно стоящими над вершинами Крымских гор, когда в небе появились «мессершмитты».
С оглушительным ревом два самолета прошли высоко над катером, стреляя из пушек и пулеметов. Но всплески легли в воду по корме. При приближении самолетов Глухов приказал всем раненым укрыться в отсеках и кубриках.
— Комендоры, к пушкам и пулеметам! Остальные вниз, — скомандовал он. — Быстро!
И все раненые бойцы, находившиеся на верхней палубе, как при срочном погружении на подводной лодке, посыпались вниз, задраивая за собой люки. На верхней палубе, кроме Глухова, остались рулевой и сигнальщик на мостике, пулеметчики у ДШК да комендоры у кормовой пушки. Раненый командир катера Осадчий лежал в ходовой рубке; помощника командира, контуженного и потерявшего сознание, снесли вниз, в каюту.
Словно чувствуя, что орудия катера не могут уже вести плотный огонь, «мессершмитты» на втором заходе низко прошли над кораблем. Казалось, самолеты своим бронированным брюхом зацепятся за мачту. В этом заходе был убит пулеметчик правого ДШК и тяжело ранен последний из оставшихся в строю комендоров у левого пулемета. А «мессершмитты» снова, на большой скорости, шли на катер. Рулевой, только что быстро вращавший штурвал, вдруг присел на корточки да так и остался сидеть у штурвала. Глухов нагнулся к нему: на белом лбу рулевого чернела вмятина, и тоненькой струйкой по лицу стекала кровь. Без чувств лежал на палубе раненный в живот сигнальщик, зажав в скрюченной руке бинокль. Глухов, ухватившись за штурвал, уводил катер от огня «мессершмиттов». На этот раз самолеты прошли так низко, что он видел остроносое лицо фашиста в сбитом на затылок шлеме. Фашистский летчик грозил Глухову кулаком.
— Ах, сволочь! — заскрипел зубами Глухов. — Мне бы добраться только до пулемета, я бы тебе показал!
И в это время снаряд самолетной пушки угодил в палубу корабля у машинного отсека. Моторы разом чихнули и заглохли, катер уткнулся носом в воду и остановился. Были убиты оба комендора, и вышла из строя кормовая пушка. Стало очень тихо, только звенели уходившие в небо самолеты.
Откинулась крышка люка, и из машинного отсека выглянул механик.
— Перебита бензиновая магистраль. Старшина Климов убит. Воробьев ранен! — доложил он Глухову и снова скрылся.
Глухов сошел с мостика и, преодолевая боль в спине, стал к пулемету. А «мессершмитты» решили добить катер и, развернувшись, снова пошли в атаку, швыряя огонь из пушек и пулеметов. Глухов дал длинную очередь из ДШК, казалось, в самое брюхо головного «мессершмитта». Но тот, не сбавляя скорости, взмыл вверх.
Теперь на верхней палубе в живых остался один только Глухов.
Но вот приподнялась крышка люка машинного отсека и показалась курчавая голова моториста Воробьева.
— Товарищ старший лейтенант! Разрешите, я вам помогу.
Не дожидаясь ответа, Воробьев выскочил на верхнюю палубу и стал к пулемету, расправляя железную ленту ДШК.
— Ну, вот мы и снова с тобой вдвоем остались, Воробьев! Помнишь, как в море штормовали! — говорил мотористу Глухов, не поворачивая головы и следя за самолетами.
«Как давно это было! Уже год, наверное, прошел», — подумал Глухов, вспоминая, как под баян веселого моториста они пели песни, поднимая людей в поход.
Теперь только один «мессершмитт», стреляя, снова шел на катер. На этот раз снаряд угодил в кормовой срез. Полетели щепки, осколки подожгли дымовую шашку, и сразу верхнюю палубу и мостик катера заволокло дымом.
Воробьев бросился было к дымовой шашке и в это время заметил, как побледнел Глухов и стал опускаться на палубу. Привалившись к тумбе пулемета, он зажимал обеими руками левый бок. Кровь, просочившись между пальцами, стекала на деревянную палубу.
Воробьев стал приподнимать Глухова, оба они задыхались в ядовитом дыму, но Глухов сказал твердо:
— Пойди в машину к механику и попробуйте завести моторы!
В дыму Глухов не видел больше «мессершмитта»; не слышно было и рева его моторов. «Наверное, улетел», — подумал Глухов, сидя на мокрой палубе.
Механик вылез из машинного отсека на палубу, вместе с Воробьевым они раздели Глухова, обмотали рану простыней и помогли ему перебраться на командирский мостик.
Поднявшийся ветер относил дымовую завесу в море, и мостик корабля скоро очистился. Глухов, лежа на спине и испытывая мучительную боль, видел вверху над собой чистое и голубое небо. Легкие белые облачка на нем были прозрачны и не могли умерить жар пылающего солнца. Губы слипались, хотелось пить. Глухов пошарил рукой и нашел в углу мостика медный тяжелый чайник. Вода была теплой, солоноватой и не утоляла жажды. На левом борту, у обвеса, Глухов увидел лежащего навзничь мертвого сигнальщика. Глухов приподнялся, осторожно снял с его груди бинокль и, теперь уже стоя, облокотившись о поручни, стал осматривать горизонт. И небо и море были чистые, лишь далеко на юге еле виднелись белые буруны.
