Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая
«Бедный, бедный, родной мой отец», — подумала она сейчас о нем. Глаза заволоклись слезами.
В дверь стукнули. Вошел адъютант и сказал с суховатой деловитостью:
— В имении мы нашли коллекцию скрипок. Товарищ майор приказал узнать, не захотите ли вы поупражняться в игре. Может быть, это входит в ваш распорядок дня.
Передал ей футляр со скрипкой, повернулся и ушел.
Раскрыла футляр. Старая, почерневшая от времени скрипка лежала там. Ковальская привычным жестом вынула ее, настроила. Инструмент был благородного тона. Она попыталась узнать имя мастера, но не могла разобрать подписи, стертой временем.
Звуки, которые наполнили комнату, когда она начала играть, отразили ее настроение. Они вырвались резко и неожиданно, как крик, и вдруг, оборвавшись, перешли в едва слышное спиккато, словно смертной дрожью потрясшее скрипку. Спиккато длилось долго, бесконечно долго, то нарастая, то замирая. Казалось, человек что-то быстро шепчет, жалуясь, умоляя и кляня. Иногда у него как бы не хватало дыхания, и тогда шепот становился бессвязным и неровным, вот-вот он умолкнет совсем. Еще одно мгновение, и оборвется слабая нить жизни. Но вдруг где-то возникли новые звуки. Они пришли как бы извне и были необыкновенно бодры и жизненны, словно не та же самая рука направляла смычок. Сначала прозвучал мотив несложной песни, очень знакомый и в то же время трудноуловимый, так как звучал не только он один, но целый строй других звуков, слышавшихся в нем. Песня росла, ширилась, становилась все громче и громче, пока не нахлынула, не настигла, не закружила вихри звуков. Все это звенело, трепетало, билось в стекла, не вмещалось в комнате и вырывалось наружу.
Ее игру услышали красноармейцы. Они останавливались, вглядываясь в закрытые окна. Стояли, затаив дыхание.
Ее взгляд случайно упал на окно. Она увидела большую толпу бойцов, жадно слушавших ее. В толпе заметила двух красноармейцев, которые нашли ее в лесу. Здесь же находились майор и лейтенант, принесший скрипку. Майор приветливо улыбнулся ей, как старой знакомой. Было во всем этом для нее что-то настолько неожиданное и трогательное, что она не в состоянии была справиться с охватившим ее волнением. Руки ее дрогнули, она прервала игру и, прижав скрипку к груди, несколько секунд смотрела, как зачарованная, в окно.
Потом распахнула его и заиграла снова. Ничем не сдерживаемые звуки вырвались из комнаты, наполнили лес, поля, небо, мир.
Это был первый концерт на передовой линии фронта.
1940
СЫН
— Я считаю, товарищ генерал-майор, что их надо встретить в районе села Жабье и здесь дать бой. Здесь самая подходящая местность для действий танков и конницы. Вот, видите, как рисуется обстановка.
Пожилой полковник с морщинистым узким лицом, пересеченным пушистыми седыми усами, стоял у стола, где была разложена карта, и, наклонившись, водил по ней тыльным концом карандаша.
Генерал был моложе его. У него крупные резкие черты лица, энергичный подбородок, огромный лоб с зачесанными назад русыми волосами. Генеральская форма ловко облегала его плотную фигуру. Он молча сидел на табуретке, задумчиво глядя в окно, за которым в вечерних сумерках видны были желтеющие ветви яблони, обезглавленные стебли подсолнухов и высокий плетень.
Полковник, не встречая возражений, начал развивать свой план. План казался несложным. Получив сведения, что большая немецкая колонна танков и мотопехоты движется в сторону Жабье, он хотел встретить ее там и дать бой.
— Мы подбросим к имеющимся там силам танковый полк и стрелковую дивизию, — говорил он, стараясь поймать взгляд генерала и получить подтверждение своим мыслям.
Но генерал продолжал глядеть в окно.
— А вы знаете, я родился в этих местах, — сказал он вдруг, и какая-то нотка не то грусти, не то сожаления прозвучала в его голосе. — Вот в этих самых местах, — прибавил он. — Да-а… мальчишкой бегал…
Полковник, несколько удивленный этими словами, замолчал. Генерал оторвал взгляд от окна и взглянул на полковника.
— Да, да, при других обстоятельствах вы могли быть правы, — неопределенно сказал он, как обычно говорят, когда не хотят обидеть человека. — Места у нас болотистые. Вы знаете, в наших болотах утонуть можно.
— Утонуть? — переспросил полковник, не понимая, что хочет сказать генерал.
— Вы извините меня, — мягко произнес генерал. — Я увидел родные места и немножко расстроился. Пусто здесь в деревне. Никого нет. А как здесь было хорошо! Вы любите антоновские яблоки?
— Нет, я предпочитаю южные сорта.
— А я больше всего люблю антоновку. Эх, попробовали бы вы здешние моченые яблоки!
Генерал поднялся с табуретки, сделал несколько шагов. Хата была мала и низка. Большое место занимала печка. Генерал подошел к ней, открыл заслонку, заглянул внутрь и снова закрыл. Потом подошел к стене, где висели фотографии в рамках. Фотографии были блеклые, безжизненные. Был среди них групповой снимок, который изображал семью, очевидно, жившую в этой хате. Сидел отец семейства, крестьянин лет тридцати-тридцати пяти, принарядившийся к торжественному случаю, с примазанными волосами; рядом с ним сидела его жена. Между ними стояли дети: две девочки и мальчик. Наверно, это было снято где-нибудь на базаре в праздничный день, у заезжего фотографа. Рядом, в киоте, хранились погнувшиеся от времени венчальные свечи с лентами.
Генерал с интересом разглядывал фотографию. Полковник тоже подошел к стене и смотрел из-за плеча генерала.
— Где-то все теперь? — оказал генерал.
— Да, разбрелись люди, ушли в леса, — подхватил за ним полковник.
Заметив, что генерал не отрывается от фотографии, он произнес:
— Наверно, этому снимку лет двадцать, двадцать пять. Отца семейства, вероятно, уже нет в живых, а мальчишка, возможно, сражается где-нибудь. Какой-нибудь танкист, летчик, кто его знает.
Генерал чуть усмехнулся, хотел что-то сказать, но полковник уже отошел к столу.
— Ну хорошо, давайте займемся делами, полковник! Генерал наклонился над картой.
— Вы говорите, что их надо остановить у села Жабье?
— Так точно.
— А вы уверены, что немец там захочет принять бой?
— Но как же, если мы его там будем встречать.
— А он возьмет да и свернет куда-нибудь вот сюда, — черкнул генерал пальцем. — Зачем ему прямо идти на Жабье? Он обойдет его и ударит нам во фланг.
— Но, позвольте…
— Да?
— Ему выгоднее идти прямо на Жабье. Его цель — захватить Вещеватую. Узловая станция!
— Пора бы вам, полковник, уяснить немецкую тактику. Часто вы видали, что они идут прямо, в лоб?
— Это не значит, что мы…
— Это значит, что мы должны сделать кое-какие выводы и для себя. Маневру мы противопоставим маневр. Свой, советский… — подчеркнул он.
Генерал сосредоточенно глядел на карту, где черными и красными линиями были нанесены позиции обеих сторон. Черная линия шла криво: то вбок, то вкось, изгибаясь и извиваясь, как змея. Красные стрелы вытягивали свои острия навстречу. Но черная линия все тянулась и тянулась… Генерал взял красный карандаш и уверенно перечеркнул ее в трех местах.
Полковник удивленно вскинул на него глаза. В первую минуту он подумал, что генерал сделал это не всерьез, возможно, просто символически зачеркнул эту линию и, несомненно, в конце концов согласится с ним, с, человеком, который по должности начальника штаба привык при прежнем генерале сам намечать и разрабатывать операции. Прежний генерал, Михаил Степанович, вполне полагался на него. Правда, бывали промахи. Говорили, что Михаил Степанович был мягкотел, не самостоятелен, жил старыми заслугами. Его как-то неожиданно сняли и назначили вот этого. С Михаилом Степановичем работать было легче, он был понятен, и, главное, старался поменьше сам во все вмешиваться. А этот забрал все в свой кулак, и трудно бывает его понять иногда. Сразу и не раскусишь. Вот и сейчас… Что за план придумал?
— Понимаете? — спросил генерал.
— Не совсем. Там, где вы перечеркнули линию неприятеля, — болота. И действовать нашим танкам и коннице…
— Э, болота, — пренебрежительно бросил генерал. — Там, где я указал, по этим болотам можно шагать, как по дороге. Разведали вы плохо, вот что скажите. Начальник штаба должен знать местность назубок. Вы этого не сделали. А говорите, болота. Вот я вам укажу, где настоящие болота, там город затонуть может. Вот, вот где, — тыкал он карандашом в карту. — Свою территорию плохо знаем, — ворчал он. — А что будет, когда на чужой воевать придется…
— На чужой? До чужой еще далеко, — послышалась сухая реплика.
— Далеко ли, близко ли, про то Москва лучше нас с вами знает. Сейчас наша задача остановить фашистов, перемолоть их, уничтожить. А на их-то территории мы будем, наверняка будем. Дайте срок…
